— Как я понимаю, вальс пробуждает в тебе романтические чувства, — заметил Лисберн.
Леони нервно сглотнула.
— Я совершенно неромантична.
— Значит, ты обманываешь сама себя, — сказал он. — Но когда ты рассказываешь о том, как сурово обходишься со своими должниками, мое сердце начинает колотиться чаще.
Она вспомнила, как Лисберн заставил ее зачитывать счета поставщиков тканей… И что за тем последовало. Ее кожа загорелась. Жар помчался по жилам и скопился внизу живота. Голова закружилась.
Из-за головокружения Леони потеряла нить разговора и не смогла придумать умного ответа. Она ощущала прикосновение его рук. Одна горячая лежала у нее на талии, на другой лежала ее собственная рука. Леони принялась разглядывать его шейный платок, чтобы отвлечься и обрести способность ясно мыслить. Принялась думать о своем магазине, о том, из чего складывалась ее реальная жизнь.
Но она по-прежнему оставалась в его объятиях, и вальсировать с ним было настолько же опасно, как заниматься любовью. Леони видела, как вздымается и опадает его грудь, а когда он говорил, слышала, как учащается его дыхание. Она даже ощущала силу его длинных ног, когда ее платье задевало за них. А он продолжал вести ее в танце уверенно и свободно, круг за кругом. Ей вдруг показалось, что пространство вокруг растворилось, как во сне, музыка зазвучала глуше, свет фонарей померк, но в центре остались туманные фигуры мужчины и женщины в радужном легком платье, и галактика вращалась вокруг них.
Леони перестала внутренне сопротивляться и позволила чувственному восторгу ночи унести себя прочь. С этого момента она отдалась во власть красоты фантастического мира вокруг и музыки, настоящей музыки.
Здесь Леони танцевала среди мужчин и женщин, принадлежавших к самым высшим кругам и не таких важных. Она танцевала не с одной из своих сестер и не с какой-нибудь модисткой, а с мужчиной, который мог бы стать принцем для любой девушки, имеющей воображение. Она танцевала с мужчиной своей мечты. С мужчиной, в которого влюбилась. Неразумная!
— В Париже, — начала Леони, — мы танцевали в «Ла Шомьери», и в «Монтань Бельвиль», и в «Прадо». Где мы только не танцевали! У нас даже портнихи учатся танцевать. Они должны уметь это, мы специально ввели уроки танцев в нашем Обществе модисток. Танцы делают девушек грациозными и придают им уверенности в себе. Танцевать — это одно из величайших наслаждений в жизни, которое не стоит больших денег и больших трудов. Чтобы танцевать, не требуется специального места или оркестра. Достаточно одного пианино. Или гитары. Или кто-нибудь просто споет или промурлычет в такт. Мы с сестрами танцевали на улицах под шарманку, которая играла что-то из Россини.
Он молчал в ответ. И это молчание, казалось, звучало громче, чем оркестр.
Потом Лисберн сказал мягко:
— Мне кажется, ты танцуешь так здорово, потому что тебе это нравится. И потому что музыка соответствует твоему математическому складу ума. И потому что… — Он покачал головой. — Нет, достаточно. По-моему, я уже стою на краю поэтической пропасти.
Она тоже оказалась на краю и чуть не рассказала ему слишком много — о себе, о своем прошлом, о мире, из которого пришла. О том, кем она являлась на самом деле. Словно эта ночь не была просто сновидением, мгновенным отклонением от заведенного порядка вещей. Как будто у них есть одно будущее на двоих.
Но Леони прекрасно знала, что к чему в этой жизни. Понимала, что лучше оставить самой, чем быть брошенной, и чем дольше она будет оттягивать момент расставания, тем будет больнее. Лучше начать это как можно раньше, чтобы научиться тому, как избавляться от любви.
Но у нее еще оставались эти две последние минуты.
— Тогда давай танцевать, — она вздернула подбородок.
Возможно, сейчас стоило вообще помолчать.
Когда она заговорила о Париже, Лисберну стало трудно дышать. Он вспомнил, как Леони сказала, что в отличие от своих сестер она большую часть жизни провела там. И сегодня он уловил едва заметные нотки грусти и ощущение потери, когда она упомянула про Париж.
«Ты хоть представляешь, кто твоя обожаемая на самом деле?»
Лисберну казалось, что представляет или знает о ней то, что мужчине обычно требуется знать о женщине. Она красива, с хорошей фигурой. Она умна и на удивление начитанна, сообразительна и уверена в себе. Он лишил ее невинности и вдруг обнаружил, что за деловой внешностью скрываются чувственность и страстность.
Но это не все. Ему хотелось узнать, какой она была до того, как приехала в Лондон. Какой была, когда Суонтон встретил ее в Париже в каком-то магазине. Должно быть, в то время она была в большей степени француженкой, нежели англичанкой. Он не сомневался, что тогда мисс Нуаро и смеялась больше, чем теперь, и по-другому, не этим тихим, доверительным смехом, который брал за душу…
Что бы Леони ни сделала и ни сказала тогда, она произвела на Суонтона неизгладимое впечатление, которое не произвели два десятка других женщин.
В те дни она, должно быть, смеялась легче и естественнее, а говорила исключительно по-французски, вела себя более открыто и не была так хорошо защищена.
Лисберн хотел ту девушку так же сильно, как эту женщину, которую обнимал в танце.
Он чуть не сказал об этом и о том, что пришло ему на ум.
Ему хотелось верить, что Леони танцует так отлично из-за того, — пусть хоть в незначительной степени! — что танцует с ним, и что им суждено быть вместе, и они встретились перед «Венерой и Марсом», потому что им суждено было стать любовниками. Это была Судьба! Неизбежность!
Его ноздрей коснулся ее аромат, и он сообразил, что прижимает к себе Леони теснее, чем это допустимо для танцующих на публике. Почувствовал, как она сразу слегка отстранилась.
— Они все наблюдают за Суонтоном и Глэдис, — успокоил он ее.
— Неужели ты думаешь, что никто не наблюдает за тобой? — засмеялась Леони.
Музыка закончилась, и не одна голова повернулась на звуки ее тихого, грудного смеха.
Ему хватило ума, чтобы отпустить мисс Нуаро. Но не хватило, чтобы придержать язык.
— Это за тобой они наблюдают, — тихо произнес он. — За самой красивой девушкой здесь.
Леони подняла на него взгляд. Глаза у нее заблестели.
— Прекрасные слова, — сказала она. — И прекрасное завершение.
— Завершение?
— Адьё, милорд.
Леони повернулась и пошла прочь. Он не мог схватить ее и вернуть назад на глазах у всех. Скользнув в толпу, она исчезла до того, как его мозг среагировал на то, что происходит. На то, что произошло.
И пока он так стоял, не веря себе, почти в ярости, знакомый голос произнес:
— Лисберн, если ты меня не спасешь, я не знаю, что с тобой сделаю.
Он обернулся на голос, это оказалась кузина Клара.
Привычки, приобретенные в течение жизни, пришли на помощь. Саймон собрался, вспомнил о хороших манерах, сообразив, кто к нему обращается.
— Конечно, я спасу тебя, кузина, — заверил он. — Кому надо сломать челюсть и почему Валентайн не может этого сделать?
— Я о другом. Я говорю о сэре Генри Джасперсе.
Клара кивнула головой в сторону. Он украдкой посмотрел в том направлении. Этого оказалось достаточно, чтобы увидеть молодого человека, блондина, крупного и мощного сложения. И снова повернулся к кузине.
— Он на меня давит, — сказала Клара. — Я знаю этот его взгляд. Сейчас последуют стихи, он начнет говорить, как обожает меня, а потом станет спрашивать, окажу ли я ему честь и выйду ли за него. Он спрашивает об этом один раз в неделю, и даже мамочка не может усмирить его пыл. Сэр Генри прелестно рассеян. Никто не может проявить к нему жестокость, потому что он — сплошное очарование. Но здесь! В «Воксхолле»! Он не имеет в виду ничего дурного, я знаю, однако, если Глэдис встретится со мной взглядом, мне будет трудно сохранить серьезное выражение лица. Но ведь нельзя смеяться в лицо влюбленному джентльмену, даже если он тебе безразличен. О, он идет! Будь паинькой, Саймон, потанцуй со мной, умоляю.
Лисберн надел правильную улыбку.
— Ничто не доставит мне большего удовольствия.
Так как бороться с соблазнами не было присуще Леони, ей пришлось избавиться от соседства с ним. Если она поедет домой, Лисберн последует за ней, и тогда не удастся остаться такой же решительной. Ей не хватит силы характера, чтобы прогнать его прочь.
И поэтому из «Воксхолла» она направилась прямиком в Кливдон-Хаус, где по субботам частенько оставалась на ночь.
Сегодня Марселина выглядела хорошо, на самом деле хорошо, впервые за несколько недель. И к тому же пребывала в отличном настроении. Отчасти это было связано с тем, что ей стало лучше физически, и отчасти из-за того, что Люси перестала липнуть к ней, что началось после того, как Марселина обнаружила первые признаки беременности.
Люси перестала ходить за ней, как привязанная, потому что в доме среди ночи таинственно появилась Бьянка Уильямс. «Как золотая сказочная принцесса», — потом сказала Люси.
— Бьянка отличная подружка для игр, — сказала Марселина, когда они с Леони уединились в гостиной герцогини. — Она может неподвижно сидеть несколько часов подряд, пока Люси делает ей прическу. Надевает на себя любой странный наряд, который придумает Люси. Люси обходится с ней как с куклой, но Бьянка, как прирожденная актриса, безупречно играет роль куклы. Другие роли ей тоже под силу. Они разыгрывают сценки из «Тысячи и одной ночи» и отправляются на охоту как краснокожие. Потом разыгрывают сражения и устраивают чаепития, чтобы отметить окончание войны. Подружки придумывают разные костюмы. Тогда все в детской перевернуто вверх дном, не говоря уже о том, что в жертву приносятся мои платья. Бьянка управляется с иголкой не так легко, как Люси, но у нее есть свои идеи, каким должен быть костюм.
— Я думаю, она вышла на сцену, как только научилась ходить, — заметила Леони. — А может, и до того.
— Девочка просто находка для Люси, — сказала Марселина. — Кливдон говорит, что ей здесь одиноко.