Я оглядела бальный зал,
Поискала глазами,
Но не нашла ни единого мужчины,
Готового жениться!
Миссис Эбди, «Мужчина, готовый жениться», 1835 г.
Пятница, 31 июля
Этот день вряд ли станет любимым днем в жизни Лисберна.
Все началось с чтения утреннего выпуска «Обозрения». Буквально на первом абзаце Саймон пролил кофе на яичницу:
Неужели это тот самый поэт, который стал популярным благодаря кулачной схватке, был замечен, когда проскользнул в ювелирную лавку «Ранделл и Бридж»? Что продавец положил в маленькую коробочку, которую потом джентльмен сунул в кармашек жилета?
Свет не будет очень удивлен и не станет долго ломать голову над вопросом, какой из дам предназначено содержимое маленькой коробочки.
Мы желаем джентльмену успеха в общем, генеральном смысле, как и в обретении руки любимой женщины.
Какая женщина имелась в виду, не вызывало никакого сомнения. Дополнительный намек словом «генеральный» был весом, как удар кузнечного молота.
Суонтона, однако, не было дома. Рано позавтракав, он ушел.
Потом, уже под вечер, в клубе «Уайтс» Лисберн столкнулся с Лонгмором, который признался, что он чуть не упал, узнав новость о Суонтоне и Глэдис.
— Когда я в первый раз описал Глэдис жене, Софи сказала, что хорошо бы «Модному дому Нуаро» взяться за нее, — сказал Лонгмор. — Что мне, к примеру, известно о дамских туалетах, кроме того, что в последнее время их дьявольски трудно стаскивать с женщины? Не говоря уже о том, что одного платься совсем недостаточно для того, чтобы сделать из Глэдис что-то терпимое. Но клянусь, когда я увидел ее, то не мог поверить, что это та же самая девица. Подумал даже, что они прикончили оригинал и подсунули вместо него какую-то другую особу. Хотя я очень давно не видел ее, ты же знаешь.
— Я тоже не видел ее пропасть времени. В первый раз лишь две недели назад, — поддержал друга Лисберн. — Она не так уж сильно изменилась в лучшую сторону. За исключением цвета лица.
— Что ты думаешь на этот счет? — поинтересовался Лонгмор.
Лисберн пожал плечами.
— Для меня это загадка.
Это была не вся правда, но ему не хотелось откровенничать с другом, который не отличался особой деликатностью чувств.
Возможно, единственное, чего хотелось Глэдис, — это красиво одеться, чтобы обрести уверенность в себе, а еще ей была нужна пара подсказок, как себя грациозно держать. Неужели ее дурной характер — следствие застенчивости, возникшей из-за переживаний о собственной внешности и того, что отец превратил ее жизнь в сплошное мучение? Лисберн вспомнил девочку, которую увидел на похоронах своего отца. Может, ей стало известно, что отец пытается сосватать ее молодому человеку с разбитым сердцем. Болезненно застенчивая девочка-подросток, должно быть, переживала это как трагедию.
— Но кольцо! — воскликнул Лонгмор. — Суонтон, должно быть, слеплен из более крутого теста, чем я думал, если собирается встретиться с Боулсвортом. Ты, кстати, видел книгу с заключенными пари?
Благодаря сегодняшнему «Обозрению» он все-таки заглянул в нее в клубе. Суонтон с Глэдис занимали там первые места.
Лисберн читал «Обозрение» каждое утро. До сегодняшнего дня он с таким же успехом мог читать какую-нибудь тарабарщину. Несколько последних дней прошли для него в тумане, как в прямом, так и в переносном смысле. Со среды с неба лило практически постоянно. А когда дождь делал короткую передышку, облака наливались чернотой и тяжестью, и казалось, что еще немного, и из них на Лондон обрушатся гигантские камни.
Сегодня небеса очистились, в голове у него тоже просветлело, потому что Лисберн вдруг сообразил, что Суонтон пытался довериться ему — возможно, несколько раз, — но он не обратил на это внимания. Все, что говорил кузен, звучало, как строфа из стихотворения, а Лисберн был сыт поэзией по горло.
Вот так он провел этот кошмарный день.
Однако впереди его ждал бал у Уорфордов.
Туда придет Леони. У него с ней по меньшей мере один танец.
Особняк Уорфорд-Хаус, той же ночью
Учитывая обстоятельства, сестры Нуаро не могли проникнуть на бал незаметно для всех. И хотя большинство присутствовавших одобрило бы это, способность стать невидимкой не принадлежит к области возможного.
Во-первых, это действительно было их первое появление в обществе. И под покровительством леди Уорфорд!
Весь свет знал, что леди Уорфорд терпеть не могла герцогиню Кливдон. Даже несмотря на то, что ее светлость получила признание при королевском дворе, леди Уорфорд оставалась к ней холодна. Когда ее старший сын Лонгмор женился на сестре герцогини, она сделала определенный шаг в направлении Софи. Но не более того!
То, что с маркизой случилась некая внутренняя перемена, проявилось сразу же после недавнего происшествия в «Воксхолле», и новость о том, что презираемые сестры получили приглашения, облетела весь Лондон. Никто не захотел пропустить самого главного события, и потому вся компания приглашенных на бал прибыла в особняк Уорфордов минута в минуту.
Разумеется, портнихи выбрали очень удачный момент для своего появления. Перед входом в бальный зал они подождали, когда оркестр закончит увертюру из «Золушки» Россини, и только тогда вошли.
Брюнетка леди Кливдон была одета ярко — в розовое атласное платье, обшитое черными кружевами.
Блондинка с нежным румянцем леди Лонгмор надела бледно-розовое платье с изумрудной и черной отделкой.
А Леони выбрала платье цвета сливок, которое казалось очень простым на первый взгляд. Но потом становились заметны дерзкие линии, экзотическая вышивка золотом, черный кружевной шарф, которым она прикрыла плечи, — все это произвело впечатление театральной пышности.
Вмиг по залу пронесся шум, словно ветер прошуршал опавшими листьями: шепот возник, угас и снова возник.
Затем сестры одновременно сделали реверанс — Реверанс! — который стал настоящим балетным представлением с трепещущими оборками и бантами, и свет от газовых рожков заблестел на их шелковом кружеве, на вышивке, на драгоценностях.
Последовал общий вздох. И в зале повисла тишина.
С той же грацией сестры порывисто поднялись, и зал тихо загудел, обмениваясь домыслами, выказывая обожание и зависть.
Лисберн не принимал в этом участия. Онемев, он замер на месте. То, что произошло с ним, произошло внутри. Все его существо запело, как струны виолончели.
Она была так прекрасна, что ему захотелось разрыдаться.
Она была словно ожившая поэзия.
Она и любовью занималась точно так же.
И они подходили друг другу, как рифмованные строки стиха.
Но только не Суонтона!
Пусть это лучше будет… Да, Байрон!
Ты из смертных, и ты не лукава,
Ты из женщин, но им не чета.
Ты любовь не считаешь забавой
И тебя не страшит клевета.[25]
Перед мысленным взором Саймона промелькнули картины — вот Леони стоит перед Боттичелли, вот уходит от него, чтобы заняться Глэдис, вот ссорится с ним в Гайд-парке и целует его, целует его, целует его… тянется к нему и обнимает за шею… смеется, когда они занимаются любовью… и просто смеется… и дразнит его… а вот она очень занята.
— Проклятье! Саймон, что нужно сделать, чтобы привлечь твое внимание?
Лисберн отвел взгляд от ожившей поэзии, которая, казалось, плыла вдоль выстроившейся линии гостей, а все мужчины в зале пожирали ее глазами.
Они все желали ее.
Они все хотели делать с ней то, что делал он.
Красным туманом на миг заволокло сознание. Лисберн тряхнул головой.
— Мне кажется, я сейчас… — Тут же оборвал себя. Он чуть было не сказал то, чего нельзя было говорить.
Натолкнулся на изумленный взгляд Суонтона.
— Очень любезно с твоей стороны, что наконец обратил на меня внимание, — сказал тот. — Я не хочу, чтобы ты обвинял меня в том, что все узнаешь последним.
— Я действительно узнаю последним, — проворчал Лисберн. — Жить под одной крышей, держать меня в полном неведении, а самому в это время украдкой шмыгать по Лондону.
— Каждое утро я говорил тебе, что собираюсь предпринять, — возмутился поэт. — Но ты каждый раз лишь удивлялся: «Неужели? Я уверен — это будет восхитительно».
— У меня мысли были заняты другим.
— Я так и понял.
— В «Обозрении» написали, что ты вчера купил кольцо, — заметил Саймон. — Для тебя это стало ударом?
— Если бы ты был более внимателен, то уже знал бы обо всем, — возразил Суонтон. — Знал бы, что меня ободрили. А сейчас, пожалуйста, будь исключительно внимателен, потому что буквально вот только что твоя кузина леди Глэдис Фэрфакс согласилась сделать меня счастливейшим из людей. — Он быстро заморгал. — Я уверен, ты не понимаешь и думаешь, что это мои сантименты, что меня ослепила чрезмерность той статьи. Ты скажешь мне, что мы едва знаем друг друга. Если говорить о днях и часах, то да — это правда. Однако у меня такое ощущение, что я знаю ее всю свою жизнь. С того раза, когда я впервые услышал ее голос, я понял, что мы родственные души.
Лисберн вспомнил, что она говорила про поэтический темперамент. Вспомнил доброту в ее глазах. Он подумал, что у нее было жутко трудное детство, из-за которого Глэдис стала обидчивой и ядовитой. Но каким-то образом она нашла в себе силы подняться над этим. Наверняка Леони помогла ей расцвести. Но Леони не стала бы бросаться в сражение вместо Глэдис. Девушка сама вступила в борьбу — героическую, по его мнению, если учитывать все сложности, — и в этой борьбе открылись все ее лучшие качества.
— Умоляю, только не разрыдайся, — попросил Лисберн. — Я желаю тебе счастья. И не сомневаюсь, что так и будет. Она прекрасным образом управится с твоими делами и защитит тебя от тебя самого. Или ты плачешь перед лицом перспективы пообщаться с ее отцом?