— Еще пару дней назад ты называл их угрюмыми вырожденцами и что лучше бы отцы некоторых вместо семени брызгали чернилами…
— Я был неправ, — умиротворяющая улыбка мудреца не дрогнула ни на цунь.
— Ладно. Просто разлить и все? — скучным тоном спросил подросток, — а что мне будет?
— Облачный юань от каждого из нас, — моментально ответил этот предусмотрительный родитель.
— Тогда сначала налью вот в эту гайвань, а потом по чашкам. Из фляги неудобно, — Кань потянулся и взял в руки сосуд с выпивкой. Каждый из четырех собравшихся братьев следил за ним воспаленными от жадности глазами.
Кань медленно и легкомысленно берет указанную гайвань, зачем-то прихватывает еще пару кружек, на которые тут же с подозрением уставились трое других участников встречи. Вань спокоен и безмятежен.
Напряжение среди остальных достигло апогея.
Подросток нарочито медленно льет напиток из фляги в гайвань. Две остальные кружки стоят вплотную, сосуд из тыквы горловки прикрыт локтем, рассмотреть в какую именно кружку льется взвар почти невозможно…
Первыми нервы не выдержали у Камея.
Здоровяк с рычанием рванул вперед, столкнулся с более проворным, но слишком легким Ма, отбросил его на Юлвея, свободной рукой в змеином броске схватил многострадального Ваня, как Бога, за бороду, отогнул вниз так, чтобы ни капли напитка не смогло бы пролиться внутрь его цыплячьей старческой шеи, пока руки сказителя слепо шарили внизу.
Двух борцов пихнул Кань и спрыгнул с кровати. Вань тут же бросился ловить чистую доску, кружки и уже пустую флягу, тогда как Кань невинно поболтал гайванью перед глазами напряженной, интенсивной четверки с лицами точно вырезанными из песчаниковой плиты.
— Не волнуйтесь, я сохранил ваш, эм, напиток? — он вопросительно поднял бровь, а затем резко, без предупреждения, опрокинул кружку себе в рот.
На лице подростка — злое превосходство.
Юлвей и Камей издали горестный вопль слонихи, обнаружившей мертвого слоненка и путевку в цирк. В их глазах боль, отчаяние, жажда мести. Зрачки сужаются от бешенства, ноздри пышут дымом, кулаки наливаются белизной от слишком сильно сжатых пальцев, а потом до них доходит: что-то не так.
Ма только ухмыляется. Вань наводит порядок на импровизированном столе для чаепития, а Кань… бледнеет от странного вкуса.
— Что с ним такое? — недоуменно вопрошает Камей.
Вань лишь одаривает его безмятежной улыбкой:
— О, кажется мой непутевый отпрыск перепутал кружки. Зря сынок взял их так много. В одну из них я еще с раннего утра набрал воды из ближайшего сугроба с самым красивым, самым цветным, ярким и красочным снегом. Чистым как золото, как янтарь, как благородство в простоте ранних осенних листьев, как…
— Как ссанина, — прервал его уставший от велеречивости Камей.
— Как ссанина, — согласился Вань, — вобщем, ее и налил туда.
«А сам взвар вылил себе в кружку. О-Хо-хо…ХО.ХО!!!»
Кань падает в мучениях.
— Как ты мог так поступить⁈
— Ах, очень просто. Ведь я — твой отец!
— Нееет!
«Ха-ха, я знал, что ты сделаешь это, мой глупый отпрыск. Спасибо, что отвлек стервятников от моей прелести!»
Немощная старческая рука молодецким рывком вытаскивает из-за спины кружку со взваром. Два мощных глотка опорожняют ее на треть, а затем гайвань уводят у него прямо из глотки метким броском ножен меча.
Казарма превратилась в хаос.
Свистело копье, летели во все стороны брызги напитка, лучи ненависти и
От матерной ругани кровавым закатом покраснели небеса, от страшной битвы скрипела и стонала казарма, точно живое существо, точно несчастный олень, который, спасаясь от пожара, выбежал на поле боя.
Юлвей успел вторым после Ваня. Лезвие странного, вогнутого не в ту сторону клинка ювелирно разрезало уродливую глиняную чашку напополам, а затем цепкая рука мечника вцепилась в левую половину и поднесла ее к губам.
Он сумел не пролить ни капли, пока одним могучим глотком закатывал в себя случайно найденную Ванем амброзию.
Для оставшихся двух участников счет пошел на секунды. Камей успел раньше, отпихнул плечом легкого Ма так, что бывший вор сильно приложился плечом о выровненный мерзлый земляной пол.
К вящей досаде бывшего бандита, он сумел перехватить не больше половины разрезанного Юлвеем получашия. Остальное расплескалось по полу, пока их отрядный берсерк пил и облизывал глиняные остатки.
В итоге, полностью проигравшим остался только Иккагецу… Но так ли это на самом деле?
Когда Камей оттолкнул своего оппонента, тот уже оказался внизу. Поэтому, пока бывший бандит пытался перехватить остатки плещущегося через край варева, самоназванный жрец Богини уже встал наизготовку, перевернулся в воздухе, рванул к своему оппоненту.
А затем принялся жадно лакать разбрызганное по полу варево.
По итогам получилось полностью безотходное производство, лишь совсем уж малая часть испарилась в воздухе или спряталась от ловкого языка Ма.
— Вот, примерно так все и было, — прохрипел Камей у ограды казармы, пока стоящий рядом с ним Уру все сильнее и сильнее округлял глаза.
— А… Почему ты тогда здесь, а не наслаждаешься, гм, напитком? — осторожно спросил своего гневливого товарища бывший чиновник.
— Это… это был не напиток Саргона. Просто пропавший адлайский взвар, — прохрипел Камей под звуки извержения вулкана. Где-то в других концах казарменной ограды кричали, рыдали и выли на разные голоса остальные участники клуба друзей.
Лишь Кань сидел у себя на лежанке и тёр. Тёр снегом, тёр рукавом, тёр водой с пузырьками от фармацевта свои губы и язык, но все никак не мог избавиться от привкуса предательства и поражения.
Потому что, как сказал бы Саргон, присутствуй он во время сего действа: шампанским такой вкус не перебить.
Глава 4
Вечер накрыл Облачный Форт своей зимней неторопливой поступью. Сумерки окрасили редкий, быстро выветриваемый снег и казармы вокруг в иссиня-темные оттенки приближения ночи.
В сухом воздухе поплыл аромат прогорклого жира свечей, ладана ароматных палочек из Старого Города, едкой гари казарменных лучин. Бумажные фонари тоже испускали едва заметный аромат, таинственно загорались один за другим в руках патрульных, чтобы потом остаться на столбах освещать мир до самого наступления утра.
Разговаривать ни с кем не хотелось.
Большую часть отряда Саргон отправил на тренировку: бездари (кроме Юлвея) за три дня ни разу не соизволили провести хотя бы медитацию, поэтому в темпе тренировались «до изнеможения» — его он вполне мог обеспечить товарищам бегом и упражнениями, для смертного ранга достаточно. Потом, обессиленные, они уйдут в медитацию, и он проверит их успехи на пути Дао.
Длинный вариант прокрастинации, где нудная обязанность откладывается на потом под благовидным предлогом. Очень удачно для него, что местные сины такие доверчивые.
Или так хорошо читают атмосферу.
Командовать должен десятник, а уважение большей части группы и личная сила не должны гарантировать…
Ах, нет, он слишком устал для лицемерных игр в демократию.
Первый Отряд либо станет сильнее, либо видения тревожного будущего воплотятся в жизнь через их раздавленные новой эпохой тела. Каждый в десятке понимал это. Не каждый желал подчиняться ему, обещание тренировок или нет.
Подвешенный статус, неуверенность. Акургаль вселил это в них. Неуверенность и страх, давно забытый страх перед вышестоящими, перед местью Цзяо, который мог уйти только наверх, к своим возможным и неизвестным покровителям. Как невовремя.
Благо, страх перед тем, кто стоит рядом всегда сильнее абстрактных, ничем не подкрепленных переживаний о будущем.
Они выполняли его немудреные приказы безропотно и с энтузиазмом, в котором облегчением скрыли от самих себя ростки неуверенности.
Даже Айра не решилась беспокоить озлобленного хозяина, когда гнев все еще тлел в его незрелых, подростковых чертах лица, а фармацевта удалось отвлечь парочкой пустячных дополнений к монументальному труду, нормально посмотреть который Саргон так и не успел.
Поэтому сейчас он валялся на своей шконке, с пустым лицом, с обидой в мыслях, пока элами суетилась на заднем фоне вместе с двумя другими рабами. Кажется, они решили приготовить ему еду. Хорошая мысль, только несвоевременная: сейчас он больше хотел ломать цыплячьи шеи, а не вылавливать их из супа.
«Акургаль-Акургаль, как ты мог?» — Юный практик невольно хмыкнул клишированной тупости своей фразы, — «Черт, звучу, как персонаж „Великолепного“ века. Причем женский. Дебильная одежда мо шен рен, не могли подобрать мужскую? А, да. Комплекция не та. Все равно дерьмо. Люди вокруг — скоты. Ты к ним с душой, а они ее раз, и загнали дьяволу. У бедного Данко сердце бы в этом мире, гм, оторвали с руками».
Он прикрыл глаза — мир расцвел перед ним клубком запутанных связей между яркими пульсарами и блеклыми, невзрачными точками. Его меридианы, духовные каналы между ними, система циркуляции энергии… Ага, вот он даньтянь.
Его окрашенное в Пурпур сердце выглядело теперь по-другому. Изменения не показывали умопомрачительной разницы, не потрясали воображение фотографиями «до» и «после», не вызывали ощущение чудесной сказки, превращения глупой аркчжэньской тыквы в культиваторскую карету.
Тем не менее, Саргон легко мог ощутить, насколько глубже стал его внутренний мир. Как золотое ядро, колодец энергии, средоточие системы и точка отсчета любой техники, приобрел некий мистический блеск, глубину существования.
Трансцендентность.
Осталось понять, в чем конкретно заключается преимущество и особенности «Сборщика Ци», помимо качественного улучшения контроля Ци пополам с кардинальной перестройкой энергосистемы под новую реальность.
И в чем заключается особенность «окраса сердца в Пурпур».
Только сейчас юный практик вдруг осознал, что совершенно не понимает разницу между Дао Обсидиана и Дао Пурпура. В памяти едва-едва теплилось самое первое пояснение. Причем даже не Ксина или Акургаля, а Ваня: