Никаких правил на этот счет не имелось, но ошкуренный чурбан командира Первого Отряда являлся чем-то вроде места кондуктора — формально тебе никто ничего не скажет, просто садиться неловко, даже если никаких кондукторов на этом виде общественного транспорта не имеется вовсе.
Настолько небрежное, естественное посягательство на авторитет лучше любых слов говорило, как глубоко процесс брожения и распада зашел в их Отряде. Ведь имелись и другие признаки, причем задолго до отбытия Саргона на Арену Старого Города.
Мелкие, незаметные жесты, что подрывали авторитет десятника. Мелкие красные линии, что постепенно сдвигались в сторону. Панибратство, манкирование обязанностями, ослабление страха смерти.
Разумеется, большая часть вины за «раскрепощение отряда» так или иначе лежала на самом Саргоне.
Просто потому, что иерархии, опирающейся на силу, он создал альтернативный центр, вторую точку сборки, ни в чем не уступающую старой: ни в командовании, ни в удачных решениях уровня командира, ни в силе, ни в интеллекте.
Даже вовлеченность в дела отряда у него оставалась не меньше, чем у кровно заинтересованного в выживании десятника.
А теперь, после странной выходки Акургаля, его авторитет полностью исчез. И сейчас бывший бандит волновался отнюдь не из-за какого-то там места. Просто он в сухую проигрывал своему малолетнему визави, поэтому всеми силами стремился уйти от справедливой расплаты.
— Да, я немного задержался, нам стоит поторопиться.
— Я сохраню партию, — Кань подозрительно сощурил глаза на своего почти проигравшего оппонента.
— Ха. Да ты только и делаешь, что мухлюешь, подставляешь и разыгрываешь всех в отряде. Когда я приду, сам Митра не вспомнит, как доска выглядела на самом деле. Я приду и начнем заново, — Камей проигнорировал недовольство на лице подростка, пусть и дал себе зарок быть осторожнее по возвращении в казарму.
Они вышли из тесного, мрачного помещения с затхлым, застоявшимся, но все еще холодным воздухом и синхронно вздохнули.
В этот день снег шел сильнее. Опускался на ресницы, хищно кружил в воздухе, задувал в ухо неприятной смесью снегольда, которая таяла внутри и оставляла мерзкое ощущение затекшей в уши воды.
— Скоро здесь начнется зима, — Бывший бандит меланхолично стряхнул с плотного стеганного халата тающие снежинки.
— А сейчас у нас, что, лето? — недоуменно спросил Саргон.
— Осень.
— Насколько хуже все станет?
— Не знаю. Снега будет больше, это точно. Ветер… вряд ли. Думаю, останется тем же. Там, на материке…
— В смысле, в провинции? Ки-Ури, правильно?
— Правильно, — недовольный взгляд сменился хмыком, когда Камей понял, что его напарник действительно не понимает или не знает очевидных реалий.
— Мы вроде как тоже принадлежим провинции. А на деле… Горы вокруг зимних пустошей закрывают материк и от ветра, и от хлада. Даже осенью в центре тепло. Там сейчас урожай кабачков и мангостинов, на юге отходит рамбутан… — он причмокнул, облизал губы и невольно улыбнулся.
— А нас горы не закрывают?
— Подпирают.
— Хреново.
Они вышли за символические казарменные ворота, прошли по краю маленького плаца, чтобы выйти на основную дорогу Форта, Облачную Артерию, справо от которой, прямо перед Старым Городом, и располагалось здание Главной Казармы.
Им не хватило какой-то пары шагов.
Металлически резкий, подавляющий взгляд, ощущение высшего присутствия, безмолвный приказ оставаться на месте — он колючей проволокой опутал их сердца и ноги, заставил дрожать тело в проявлении глубинного биологического страха перед доминантным хищником.
— Куда вы собрались, солдаты?
Голос слишком отличался от давления ауры. Шуршащий, смазанный, пресный. Так звучали бы финансовые отчеты или таблицы с графиками, задумайся кто-нибудь об их олицетворении.
Тем не менее, знакомые обертоны позволяли быстро и безошибочно определить его владельца, даже если интонации оставались им незнакомы.
Саргон и Камей медленно, словно преступники под стражей, развернулись, а затем синхронно уставились на своего куратора.
Ксин выглядел плохо, если такой эпитет вообще может быть применим для Гвардейца Императора.
Высшая степень истощения на точеном, породистом лице, глаза словно призваны в мир теней — вместо них осталось два непроглядных провала, кожа бледная до прозрачности, до разглядывания мелких сосудов вокруг носа и губ, они виднелись даже сквозь мистическое свечение Ци.
Интенсивный взгляд. Черные омуты без зрачка и радужки заставляют трястись колени. Грубые повязки на левой руке и ребрах, прямо поверх изодранной ткани, копоть на шее, на мочке уха, на правой скуле, пальцы испачканы в ритуальных чернилах, конец синской косы расплавлен, нефритовый гребень слился с волосами в один гладкий замерзающий шар.
И кровь, свежая кровь, поверх застарелой, нечеловеческой на бессменной форме гвардейца. Пухлые снежинки падали с неба в эти красные пятна, растворялись в окрашенной ткани словно в кислоте, оседали неухоженной, клочковатой старческой шевелюрой на чистых участках.
Саргон вздрогнул.
Он храбрился, он придумывал самооправдания, но выражение лица Чжэнь лао ся… нет, Гвардейца на службе, показывало пустую, безэмоциональную расслабленность. Такое же лицо появлялось у Саргона на пике боевой медитации в прошлых боях. И это еще больше пугало юного практика.
Тем более, свое внимание Ксин сосредоточил именно на нем, игнорируя счастливого от такого пренебрежения Камея.
Взгляд Гвардейца считывался плохо, лишь чувствовался излишне, чрезмерно эмоционально концентрированным. Но не эмоциями нормального человека. Больше походило на робота-надзирателя, чей дефектный подчинённый грубо нарушил законы робототехники, пока он сам дрался против Десептиконов.
— Этот недостойный… этот ничтожный раб смиренно просит Чжэнь лао сянь-шена выслушать его историю…
Саргону стало противно от того раболепия в голосе, однако глас рассудка быстро задавил весь гонор пришельца из иного мира. Ксин явно не в адеквате, а сам юный практик не в состоянии правильно оценить масштаб своего залета. Может, его вообще никто ни в чем не обвиняет — так, хотят постращать и навесить мелкие косяки.
А может — именно загадочную мо шен рен считают ответственной за внеплановый прорыв, причем младшего полубога со свитой. Да и мало ли других негласных правил он нарушил? Благо чисто формально юный паладин остался чист — Клятва Сорока Восьми не зафиксировала никаких нарушений, иначе его можно было бы отследить через Правило Денежной Жабы.
А теперь, когда он стал полноценным культиватором, несправедливая, рабская клятва абсолютного подчинения отвалилась с его вознесенной души как короста. Впрочем, в его ситуации неравноценный договор месячной давности и так выглядел самой мелкой проблемой.
Клятва Сорока Восьми не действует на культиваторов, но в этот момент Саргон считал это скорее несчастьем, чем благом.
Ксин не удостоил его ответом. Лишь размазалась в воздухе правая нога, а потом чудовищный удар, который в прошлом легко бы побеспечил Саргону множественные переломы, с ювелирной точностью подсек ему ноги, чтобы тот бухнулся на колени вслед за более сообразительным Камеем.
Как всегда, сила Императорского Гвардейца оставалась за гранью понимания, однако сильнее всего ужасала та точность, с которой он дозировал удар. Даже сам Саргон не смог бы определить, сколько именно силы стоит вложить для подобного пробивания защиты без сопутствующих увечий и с учетом рефлекторной вспышки Ци навстречу удару.
— Теперь вы, два самых тухлых яйца из черепашьей кладки, занимаете положенную уставом позу. Ты, невменяемый дурак, настоящий Бэньбо Эрба, оставайся на месте, а твой Бабо Эрбень пусть бежит в казарму и собирает отряд на построение, — голова Ксина, как башня танка, повернулась к взбледнувшему Камею, — через минуту я вытащу меч из ножен и пойду в казарму. Следует окончательно решить вопрос с вашим неподчинением. Время пошло. Вперед!
Напоследок рявкнул он в одну десятую от своего привычного запала. Бывшему бандиту хватило и такого напутствия. Он практически телепортировался в чахлые ворота казармы, а наружнюю дверь буквально выбил плечом. В условиях недостатка времени оказалось не до сантиментов или временного неудобства.
Стоило только их отрядному берсерку исчезнуть в дверях, как Гвардеец Императора вновь перенес свое внимание на распластанного у его ног юношу, а тот даже не смел поднять взгляд. Лишь слушал отдаленные вопли Камея, ровный гул чужеродной ауры над головой да медленно кипел от ненависти и унижения.
Страха, и так достаточно слабого, не осталось вовсе. Зато поднимало голову человеческое достоинство, гордость новоиспеченного культиватора, спесь сверхчеловека, единственного, кто достиг подобной вершины из старушки-Земли.
"Я уже клялся, что отомщу, что убью тебя. Ты полезен, Чжэнь лао сянь-шен. Ты стал одним из тех людей, благодаря которым я остался жить и постигать духовные практики, а не гнить в казематах или служить учебным пособием, как тело несчастного Сяня. И за это я должен быть благодарен.
Однако отстрочку приговора и постоянное прощение сквозь зубы мыслимых и немыслимых грехов я сполна заслужил своей полезностью. За которую не получил ничего сверх разрешения жизни да нехитрой еды, и та — в качестве официальной привилегии Первого Отряда.
С меня хватит. Я буду терпеть тебя ровно до тех пор, пока не появится возможность реванша. Пока я не дойду до того уровня, при котором начну видеть предел твоих способностей. И это настанет куда быстрее, чем вы все думаете".
Так кипел от гнева Саргон, а сам Ксин неподвижно замер статуей самому себе, пока из казармы неслись, погрязая в переживаниях и тающем грязеснеге, все присутствующие члены Первого Отряда. Все, кроме Акургаля.
Почему-то понимание, какие неприятности навлек на себя этим невольным неповиновением их (бывший?) десятник, нисколько не прибавляло Саргону жалости.