Все члены отряда собрались на плацу. Они вбежали на ровную, покрытую мелким, припорошенным… неубранным снегом площадку, кое-как построились, после ненужной толчеи и приглушенных ругательств.
Каждый нет-нет да бросал взгляд на неподвижную фигуру Саргона, над которым, словно воин меньшэнь перед злыми духами, навис Ксин.
После очередной заминки ряд возглавил Камей, за ним выстроились остальные. Кань замыкал строй, перед ним недовольно дергался фармацевт — его пришлось резко выдернуть от таблицы, зажать между двух человек и бежать эдаким бутербродом. Чуть поодаль, за пределами плаца, но на территории казармы, распластались ниц три фигурки принятых рабов.
Ксин никак не подгонял бойцов, не покрикивал, не сыпал оскорблениями. И это заставляло напрягаться куда сильнее, чем его привычное поведение погонщика рабов пополам с повелителем Вселенной.
Он молча встал перед строем, левая нога вдавливает Саргона в твердую, припорошенную рассыпчатым снегом, землю.
— Несколько недель назад, когда я утверждал очередное сборище банчуй (беспомощный, бездарность) на высокое звание Первого Отряда, я не рассчитывал на силу — у вчерашней черноногой швали ее быть не должно, я не рассчитывал на верность — это привилегия людей, а не жуков-навозников из трущобных хутунов. Однако. Я. Рассчитывал. На. Дисциплину.
Он говорил тихим, безразличным голосом, а чужая кровь все капала и капала с его рукавов. Она проплавила небольшую лунку в тонком снежном покрове прямо у бледной ладони Саргона.
Остальные бойцы, словно загипнотизированные, уставились на эту мерную капель, не в силах выдержать неестественного, тихого шелеста и пустого выражения лица обычно эмоционального и скорого хоть на крики, хоть на расправу куратора.
— Я рассчитывал на дисциплину, — повторил он, — ваш собственный залог выживания. На сплоченность рядов, на понимание обстановки, в которой вы оказались. Я посчитал уникальные условия конкретно вашего сборища перспективным экспериментом. Сходу бросить новичков в пекло, чтобы из оставшихся в живых собрать уродливое подобие отряда Старого Города.
— Вы все показали полную несостоятельность подобных расчетов. Этого стоило ожидать. У дракона рождается дракон, у феникса — феникс, а те, кто рожден крысами, — мастера рыть норы…
Он сделал паузу, во время которой его духовное давление заискрило так сильно, что его легко ощутили даже самые дубовые представители отряда, вроде Ваня или фармацевта. И от этого весь строй начал трястись, как опадающие на ветру листья.
— Сказал У Чэн Энь: «Нельзя судить о человеке по его наружности, так же как глубину моря нельзя измерить ведрами»
Гвардеец помолчал, а потом продолжил все тем же невыразительным, бумажным тоном делопроизводителя:
— Вы, уродливые ослы, рожденные грязными шлюхами задом наперед. Если не судить вас по внешности, то нужно измерять глубину этих вшивых глоток ведрами заливаемой внутрь лошадиной мочи.
Вы, самодовольные отродья, совершенно отбились от рук. Рыскаете в поисках еды, как брошеные псы, корчите обезьяньи рожи, деретесь, как крысы на помойке, хитрите лисицами за спиной у тигров, грызетесь за власть над компостной кучей и объедки настоящих людей.
Я вижу непокорство в ваших глазах. Я вижу, как вы поднимаете свои рабские шеи и смотрите на небо взглядом ростовщика. Небо ничего не должно вам, отродья. Форт дал всем заключенным шанс искупить свои преступления. Теперь его милосердие растоптано черной неблагодарностью.
Ксин оборвал себя чуть ли не на полуслове. Замолчал, дернул плечом, пока его нога будто бы в раздумье качалась на плече опального отрока. Сам отрок чувствовал, как ходуном ходят потоки Ци в подошве замызганных кровью и грязью щегольских туфель.
Чувствовал и отстраненно прикидывал, сможет ли он пережить из такого положения удар куратора или нет. По всему выходило, что перелом позвоночника в такой ситуации — явление практически неизбежное.
— Массовые драки. Лень. Множественные случаи воровства. Бузотёрство. Подстрекательство. Разложение дисциплины. Похищение сослуживцев. Оставление позиций. Саботаж приказов. Попытки обойти Клятву, разной степени успешности.
Он перечислял преступления монотонно, словно исполнял глупую, формальную обязанность. Будто судья, который выученным речитативом перечисляет пункты и статьи нарушений перед вынесением приговора.
— Это только за последние семь-восемь дней. Оставь я все как есть, к концу месяца Лагерь Новичков завшивеет до основания, никчемные, ленивые пародии на людей будут хаотично бегать вокруг дикими свиньями, а следом, о, следом начнется… дезертирство.
Его вкрадчивый голос под конец опустился до шепота, а все люди рядом, стоящего глаза в глаза Камея до склоненных в унизительном поклоне рабов ощутили экзистенциальный ужас.
Даже Саргон почувствовал предательские мурашки у себя на спине и основании шеи. В этот момент он бы не удивился даже массовой казни всех присутствующих, таким интенсивным слышался голос обычно поверхностного, почти не вовлеченного куратора.
Притом, что крики и наказание тот отдавал походя, не то в попытках найти случайное веселье, не то отбывая формальную обязанность. Подход, кардинально отличный от сегодняшнего перфоманса.
"А ведь Чжэнь лао сянь-шен точно не ложился спать с момента моего эпического выступления. Даже не отдыхал нормально — аура слишком неоднородная, колючая и взвинченная. Да и духовная наполненность, свежая кровь на одежде, грязная!!! форма…
Ох, значит после успешной зачистки демонов Аркада все интересное только началось. А я со своим возвышением пропустил три-четыре дня серьезной драки… или зачистки предателей. Пирамиду черепов мне в Камбоджу, нужно обязательно узнать, что именно я прогулял! Еще и Акургаль… Как же все не вовремя!!!"
К его огромному сожалению (а также скрытому облегчению), Саргон не мог сейчас вступить в диалог, попытаться как-то оправдаться, выправить ситуацию.
Благо, сокомандники, пусть и запуганные до мокрых штанов, рассудка не утратили. Чем грозят подобные обвинения понимал каждый из них. За один саботаж приказов и оставление позиций (Акургаль) вполне можно схлопотать казнь (не факт, что только личную), а также расформирование отряда.
Поэтому, стоило только последним словам Гвардейца прочно укорениться в головах подчиненных, как Юлвей тут же взял на себя нелегкое бремя представителя отряда.
— О великодушный Чжэнь лао сянь-шен. Мы взываем к вашему милосердию и алкаем мудрости для ничтожных…
— Хм. Ленивые свиньи пытаются хрюкать на человеческом языке. Меня уже воротит. Ты не умеешь правильно выражаться и не на мне твое умение оттачивать.
Юлвея едва не перекосило от таких оскорблений, тем не менее бывший аристократ сдержался, никак не выдал ни лицом, ни языком тела своих внутренних мыслей.
Вернее, не выдал таким же простым людям, как он сам. Даже Саргон мог, с помощью понимания Ци и улучшенных органов чувств, понять примерные эмоции своего товарища. Ксин же и вовсе читал окружающих как открытую книгу. Наверняка, именно такой реакции он и добивался.
Следующим попытался открыть рот Вань, но его куратор лениво заткнул одним легким пинком в живот. Старик вылетел из строя мешком риса из-под мчащейся телеги, врезался спиной в хлипкую казарменную ограду, однако не издал ни звука, лишь воздух вышел из сжавшихся легких.
Он вернулся в строй без жалоб или возражений, пока Чжэнь обводил безразличным взглядом неподвижных мужчин. Наконец, он хмыкнул, оправил исчерченный мелкими дырками рукав, затем продолжил свою речь:
— Каждый из вас виновен. Виновен настолько, что половина клятвопреступников не переживет то количество плетей, которыми их одарит собственная недальновидность и элементарные последствия.
Еще десять-пятнадцать дней назад я не стал бы даже заморачиваться с правосудием, — он, наконец, убрал свою ногу со спины Саргона, двинулся вдоль строя. Его рассуждения звучали отстраненно, чуть ли не благостно. С такими интонациями люди обсуждают форму облаков или вышивку на ханьфу.
— Самых злостных нарушителей казнить на месте, остальные должны смыть позор кровью. Желательно демонической, но можно и собственной.
Какой-нибудь немытый яцзы может спросить: а что поменялось? Разумеется, отвечать таким мэйю цзяоян (хам, наглец) будет лишь пинок по ребрам. События в Старом Городе никоим образом не касаются ничтожных рабов этого лагеря…
Он обвел строй многозначительным взглядом.
Люди правильно поняли намек. Одновременно согнулись в глубоком поклоне, после чего каждый из них по очереди заверил, что «этот раб Первого Отряда счастлив служить Облачному Форту и никогда не осмелится обсуждать дела Старого Города или господ из него».
Ксин лишь пожал плечами с таким видом, будто наблюдает самое естественное и привычное ему положение дел. Возможно, отчасти так оно и было.
— Театральная, кукольная ирония состоит в том, что Первый Отряд стал слишком, радикально самостоятельным. Гораздо больше любых ваших предшественников за все мое время пребывания в Облачном Форте. Более того, Первый Отряд оказался неуместно независимым от остального Лагеря Новичков. Получил свободное время, легкость передвижения, даже некие силы, значимые в среде колодезных лягушек.
Да, сюжет как в пьесе великого мастера Чжэн Гуанцзу. В Первом отряде тоже «душа Цянь-нюй расстаётся с телом». Душа верности, дисциплины и элементарных приличий. Вопрос в том, должен ли их, хм, куратор Ван Вэнь Цзюй «зарубить „оборотня“ мечом» или душа все же объединится с телом?
Впрочем, до четвертого акта пока далеко. Не волнуйтесь, отродья, вам тоже предстоят свои экзамены, так что готовьтесь к долгой, мучительно долгой разлуке. Впрочем, строгий канон пьесы здесь не выдержит столкновения с реальностью. Поэтому милая скромница Цянь-нюй теперь будет петь о любви к другому мужчине.
Теперь даже Саргон перестал улавливать аллегории Гвардейца Императора. Только Юлвей вдруг вскинул брови, а на его лице недоверие боролось с опаской.