Саргон отчаянно рванул вперед, ударил из положения в прыжке, ободрал руку, потянул и так гуттаперчивые связки, нанес себе больше травм, чем противнику.
Неважно.
Нельзя дать ей поднять кинжал, подкинуть кинжал ногой, притянуть к себе амулетом, уникальной Ци, зовом, чем угодно.
Иначе он проиграет, умрет, сдохнет от яда. Закрытая циркуляция нарушена, пленка Ци почти не активна, больше нет спасения, нет неуязвимости к ослабленному, хрупкому, зачарованному на яд оружию.
Теперь это — его смерть.
Голову снова начинает мутить, дыхание не успевает восстановиться, злость исподволь захватывает прежние позиции, обживает новые редуты в душе юного практика.
Эйфория уходит, ей на смену отчаяние, страх, паранойя.
Тем сильнее, чем больше Дун Цзе теснит его, чем сильнее ранит. И чем ярче в ее чертах лица проступает желание убийства.
Ей больше ничего не надо делать. Она убьет его, пока Саргон вынужден подставляться, атаковать, отвлекать, не давать завладеть кинжалом. Она убьет его, если Саргон возьмет время на передышку, позволит ей завладеть кинжалом. Хватит одной царапины.
«Дун Цзе не сдастся. Не отпустит меня живым. Не смогу ее вырубить. Не чувствую, что могу победить. Драться… надо драться насмерть, чтобы остаться в живых».
Пан или пропал. Больше никаких игр, попыток спасти или договориться. С Алтаджином он будет иметь дело уже после собственного спасения.
Одна из двух придуманных им новых мерзостей должна сработать.
Если нет, то он…
Хлопок ладони отодвигается остатками светлой Ци. Девушка не ожидает сопротивления, тело ведет в сторону, подшаг вперед и вправо, на левой руке начинает зреть недобрый темный огонек.
Удар под ребра застает его врасплох, серия выпадов в грудь кое-как отбита, ответный удар слишком размашистый, неумелый предельной усталостью, контратака под челюсть, Саргон не уклоняется, прижимает голову к шее, встречает женский кулачок дебелым лбом с нарощенной коркой Ци. Колено отодвигает локоть шицзе, ломает гармонию движений, течение Ци на долю секунды мутнеет.
Рука твердеет от предельной концентрации темной Ци, собственная энергия начинает разъедать плоть, неважно, все равно ненадолго,
Жесткие, смоляно-черные пальцы в новой технике наотмашь проводят по чистому лицу, словно мягкой кисточкой. Девушка дергается от неожиданности и боли, мимические мышцы кривятся в непритворном страдании: Саргон широким жестом, будто железной губкой, стамеской, стирает с половины ее лица целый слой кожи с мясом под ним.
«Литания Боли: лицемерие!»
Ци защищает не полностью, сбивается, идет в разнос, не защищает вовсе, нежная кожа лезет уродливо, неаккуратно, кровоточащей плешью, разорванным носом, огромными ожоговыми пятнами обнаженной плоти, пустотой на месте левого глаза.
Новая, озлобленная, отчаянная контратака сильна, предсказуема, излишне, неэффективно перекачана духовной энергией. Саргон не уклоняется, подставляет скрещенные руки.
Предплечья давит, кости трещат от напряжения, сломанная рука прогибается в противоположную сторону, осколок кости пронзает плоть, кожу в месте столкновения стачивает на манер его собственной атаки, но он терпит, терпит, терпит, отводит корпус в сторону, чтобы повторить прошлый жест.
Полуслепая от боли и ранения Дун Цзе разгадывает его маневр: атака прекращена, прорва Ци улетает впустую, голова отклоняется в сторону, остатки его светлой Ци не достанут до ее уязвленных мест второй раз…
В руке практика истекает слюнявой тьмой чернота нового заклинания.
«Литания Боли: страдание»
Маленький, чудовищно плотный спрут подкроватной чернотой мелькает в руке, входит прямо в отсутствующий глаз шатенки, бежит по нервным каналам быстрее ее собственной Ци, без препятствий ГЭБ, без природного барьера внутренней энергии.
Даже так заклинание по пути теряет часть экзоплоти, истончается, ослабевает, безвредными мазутными пятнами остается на стенках сосудов, каналах, погибает по преодолении остаточной защиты организма.
Неважно. Саргон всегда закладывает запас прочности в свои творения.
Не меньше четверти рукотворной тьмы выживает, чтобы вгрызться, въесться в чужой мозг, добраться до центра боли, впиться ложноножками
— АААААА
В крике Дун Цзе ничего человеческого. Так вопит пожираемый заживо козленок, так плачет лошадь, когда ломает ноги
«О, как восхитительно больно…»
Девушка с кровоточащим, обезображенным лицом падает на колени, руки тянутся к голове, рвут волосы клочьями, крик не стихает ни на минуту
Остатки пыли, взвеси, прибитая импульсом золотых пластин дымовая завеса — все это мешает рассмотреть поле боя, мешает дышать, оставаться в сознании, большинство силуэтов упадочны и недвижимы…
Ян стоит у дальней стены, хватает руками остатки воздуха, с бледным видом опирается на невидимый, необнаружимый барьер, в ужасе пялится на чудовищное представление, кровавую потеху давно мертвых предков ушедшей династии.
Алтаджин все еще сидит в медитации, спина также прижата к препятствию Алтаря, дебелая, выветренная рука цепко держит в своем плену девичью ладошку гуйфэй, не дает сдвинуться с места, помешать, прекратить поединок, невзирая на его ход, на жертвы, на страдания, на любые действия участников.
На секунду юный практик обрадовался, что Дун Цзе скрыла самые пикантные подробности своим туманом.
Саргон не стал мучить ее дольше необходимого. Остатки светлой Ци собираются вокруг сложенных копьем указательного и среднего пальцев. Техника не активируется, не может собраться в осмысленную структуру, однако это сейчас не нужно. Лишь усиление Ци, намерение и точный удар.
Хлопок, легкий треск, пыльцы легко пробивают висок, ощущение чужой плоти и пробитого черепа проходит через руку отвратительной дрожью, что-то плещет на руку внизу, соскальзывает вниз с мокрых пальцев.
У него не хватает мужества посмотреть выше уровня глаз.
Истошные вопли, агония и скрежет ногтей по плитам, крик, насыщенный страданием — всё резко стихает, будто повернули рычаг. Будто каждый из них слышал всего лишь сгенерированный нейросетью звук и достаточно нажать на кнопку: «мьют», чтобы чужие страдания прекратились.
Саргон пробил ей висок, и этот ломкий, эфемерный стук показался страшнее всех услышанных им криков.
Блики в глазах появились отнюдь не из-за усталости.
Он дождался, пока неприятная, вязкая тяжесть не освободит его руку. Вздрогнул, машинально прижал ладонь ко рту — сухой спазм. Скаредный желудок не выдал ни капли своего сока. Медленно отнял руку от лица, передернул всем телом от темной, слегка светящейся крови на запястьях и двух особенных пальцах. Почувствовал, как что-то липкое и терпкое стягивает кожу вокруг левого уголка рта.
Новый спазм вышел таким же бесплодным. В этот раз Саргон успел среагировать, не трогать лицо.
Светлый, слышимый только в их подсудной тишине шорох словно щелкнул пальцами, пробудил людей от прострации.
К моменту конца их схватки, в сознании не осталось никого, кроме Ян и Алтаджина. Остальные люди зависли тут и там в нелепых позах с исцарапанной грудью, запоздалой агонией, искаженными страданиями чертами.
К счастью, их поединок успел закончиться вовремя.
Барьер пал. Без спецэффектов, без звона, шелеста или величественных слов из ниоткуда.
Просто в один момент мягкий, засушливый сквозняк заставил тела вдохнуть полной грудью.
Застывшая вечность пришла в движение, словно насыщенный кислородом ветер согнал с них пыль наваждения. Люди начали кашлять, тереть глаза, несмело приподниматься на локте и оглядываться по сторонам, нетерпеливые сходу вскакивали на ноги, чтобы потом шлепнуться на бок или колени.
Только у дальней стены прислонился грязной, угрюмой куклой их отрядный фармацевт. И его грудь совсем не стремилась вздыматься снова.
Глава 8
Когда-то давно, еще в прошлой, полузабытой жизни, Саргон ходил на курсы оказания Первой Помощи…
«Ладно-ладно, не ходил, а смотрел рилс, как люди ходят и в чем трудности. Не ну серьезно, это практически одно и то же!»
Но когда он увидел бездыханное, брошенное, точно старая псина, тело фармацевта, его словно облили холодной водой, а из всех знаний осталось только нелепое: перехвати кулак кулаком (или ладонь над ладонью?) под солнечным сплетением на два пальца, да дави…
Саргон сам чувствовал себя выдавленным.
Голова не вовремя закружилась, он нелепо вытянул вперед руку в поисках опоры, переставил ногами, точно нервная лошадь, начал заваливаться на бок.
«Отставить обморок, друзья! Отставить обморок, ей Богу! Тьфу, въелось», — темные осколки сознаний на выселках его разума многозначительно прохрюкали нечто неразборчивое, — «Нужно помочь Юншэну…»
Тот медленно сползал спиной по одной из черных настенных полос, весь покрытый пылью, расхристанный, с клочьями пены на подбородке.
Остальные, на первый взгляд, могли оклематься сами: к неподвижному Ваню прибежит его сын, грудь Ма едва заметно вздымалась, другие земные практики вовсю шевелились и пытались встать. Все, кроме фармацевта.
Вот только жалкие, дрожащие ноги самого Саргона никак не могли сделать решительный шаг.
Голоса внутри захихикали хором Пятницкого — далекие, глухие, без отчетливых интонаций или понятного смысла. Все еще опасные, пугающие своим безумием, но уже не настолько подавля…
Он вздрогнул от девичьего вопля со стороны исчезнувшего барьера.
Труп Дун Цзе едва успел рухнуть на пол, расслабленно растечься кровью из пробитого виска, как
на глаза Ян навернулись слезы, она с нечленораздельным воплем рванула вперед, распростерлась перед неподвижным, изуродованным телом, пугающим как в смерти, так и после смерти.
Осторожно, точно новорожденного младенца, обняла мертвую подругу, задрожали спелые девичьи губы, когда встретились взглядом с неподвижным, пристрастным зрачком единственного уцелевшего глаза шицзе.
Пальцы прикрыли его обгоревшим веком, всхлипы усилились, хлестали из девы неровными всплесками. Так рвется рысь из охотничьего капкана — природная ярость давит, но никак не пробьет плотину человеческих ограничений.