Опальный аристократ явно считал, что даже при самом худшем варианте наличие в его жилах микроскопической доли крови прежних властителей даст ему признание стражей этого места.
Саргон не стал отнимать у Юлвея маленький кусочек наивного оптимизма через свою безбожную рациональность. Вместо этого он продолжил (д)опрос.
— Ладно. То есть причин лезть сюда у демонопоклонника не имелось? Исходя из его природы.
— Желтому Источнику и его эмиссарам внутри не рады, — уже менее уверенно подтвердил аристократ.
— Может быть, скрытый черный ход? Ценные ресурсы внутри? Вариант для перевалочного пункта? Тоннель контрабандистов под ним? Тайная тропа через горы рядом? Место силы для качественного улучшения практики? Зачем-то же поставили важное сакральное сооружение аж самого императора именно в этом месте. Хоть что-нибудь!
— Этот необразованный практик просит простить его бесполезность… — Юлвей действительно чувствовал себя подавленным и беспомощным.
— Не важно. Благодаря тебе мы уже знаем больше, — Саргон успел отвернуться, когда его собеседник вдруг посветлел лицом и прокашлялся, снова привлекая к себе внимание.
— Шисюн, насчет использования Залов… — аристократ глубоко вздохнул, сосредоточенно нахмурил брови, устремил взгляд расфокусированных глаз вверх, а затем быстро и четко продекламировал:
— «Вэнь-ван всеобъемлюще озирал приобретения и потери, полностью оглядывал правду и ложь. То, почему процветали Яо и Шунь, то, почему погибли Цзе и Чжоу, — все было наглядно явлено в Ясном Зале. Потомки хранили устройство Ясного Зала, наблюдали знаки жизни и уничтожения, видели, в чем состоят переходы от успехов к поражениям».
Так цитировал по «Хуайнань-цзы» устройство Ясных Залов Юлвей, гордый дальним родством с упомянутыми Шунь, вырезанных еще предками современных аркчжэней.
— Да, это многое объясняет…
"Ну надо же, прям Дельфийский Оракул. Провижу грядущее — бабло с настоящего. Жаль, активировать могут только потомки прежней династии… или нет?
Не поэтому ли рвался сюда демонический выродок? Нашел способ подергать Бога за бороду без последствий? А, неважно, его метод, даже если не завязан на Желтые Источники, все равно теперь размазан сектантскими мозгами по квадратным километрам местных пердей.
Проверять же вслепую, перебирать способы — себе дороже, учитывая С КЕМ у меня в итоге образовалась связь", — вздохнул Саргон, — «да и неэффективно. Просидим до морковкина заговенья, пока друг друга жрать не начнем. С нулевым выхлопом».
Юного паладина снова отправили первым, теперь уже в башню. Дун Цзе с молчаливого одобрения остальных привела кучу аргументов, которые свелись к: «ты мужик, иди в башню, а то нам страшно, мы еще жить хотим. И вообще, ты собака смрадная, а мы, из Города, глину не месим».
Можно было отправить вместо себя еще более бесправных глиномесов, но Саргон пожалел болезных. Острой опасности… для себя он не ощущал, духовная защита работала. А смерть земного практика ничего не даст: тот ни почувствовать Ци не может, ни в темноте ориентироваться толком. Поэтому потопал практик поперед тетки в пекло.
Тем более, шепот интуиции подсказывал ему, как привык подсказывать в темном измерении, на волнах и в застенках Ксина: опасность кроется отнюдь не в самой башне.
Впрочем, от такой туманной наводки легче не становилось.
Башня перед ним едва заметно мерцала отраженным светом на полированных временем участках кладки, пьяно заваливалась на стену, откровенно жуткая в ночи, с осознанной тишиной, без скрипов и шорохов.
Он переступил через порог с ороговевшим телом и пульсирующим даньтянем. Кожа горела от вложенной Ци, темная, подколодная мерзость срывалась угольной пылью со скрюченных пальцев, глаза сверкали потусторонним знанием, метались по пустому, осиротевшему месту.
Настоящий склеп: никаких следов чужого присутствия, лишь звенящая старина в мелких деталях: пыль, предметы обстановки, архитектурный стиль. Будто вскрытый курган, взломанная пирамида, шаткая древность, что цепкими старческими пальцами цепляется за свои давно мертвые секреты.
Стоять посреди такого места не хотелось, ему стало откровенно не по себе. Тем не менее, реальных опасностей Саргон там не нашел, сколько бы ни метался по углам.
Лишь разглядел под порогом разбитую шкатулку с маленькими косточками указательных пальцев — ее раскопали вполне осознанно, а затем почему-то бросили в мелкую ямку, из которой практик и достал свою находку. Достал, посмотрел, затем быстренько положил обратно и присыпал землей, от греха подальше.
В остальном волновался он совершенно зря: башня как башня. Если отбросить целый пласт людских суеверий, надуманных страхов и шепот интуиции.
Восьмиугольный зал в центре раньше делился ширмами на три части, их остатки гнили цветастой ветошью на полу. Личная комната сохранила часть сломанной деревянной мебели. Каменная лестница с выбоинами и светлыми разводами на серых булыжниках вела на ярус выше, к смотровой бойнице, но подняться туда казалось малореальным.
Дощатый пол второго этажа оказался наполовину проломлен и частично сожжен: его обугленные обломки разбросаны тут и там на первом этаже, вместе с остатками парочки стульев, разбитым в щепки столом и сломанной кроватью, при жизни весьма добротной.
Из примечательного, кроме лестницы, оставалась лишь толстая, совершенно нетронутая временем или людьми дверь во внутренние покои пагоды, виденной Саргоном сквозь проломы в стене.
Почему она не уступала в размерах внешним воротам? Зачем ее сделали такой прочной, дебелой, с огромным количеством клепаных железных пластин? И почему она выглядела настолько целостной, невредимой при общей разрухе, запустении, следах боя?
Никто не мог дать ответ.
В башню отряд входил уже после культиваторов и делал это неуверенно, с оглядкой, с мелкими ритуалами вроде: «чур меня», с дрожью, подгоняемые злыми окриками раздраженной Дун Цзе.
Впрочем, больше помогало то, что странного леса и кромешной, обезмолвленной тьмы за пределами Ясного Зала они боялись больше, чем разведанного культиваторами подозрительного места.
Для Саргона это были явления одного порядка.
Удивительно: пространства впритык, но хватило для тринадцати человек, с учетом малых размеров башни на взгляд снаружи. Люди из Первого Отряда сидели буквально на головах друг у друга, тогда как две девушки отгородили немаленькое пространство выцветшей лакированной ширмой из башни, а все еще бессознательного Алтаджина прислонили к стеночке рядом с собой.
Оставшееся место в центре обе группы использовали для костра.
Из-за холода им все же пришлось святотатственно разжечь огонь прямо в предбаннике святого места, сиречь Куньлуньской башне, от чего их долго, пускай и безуспешно отговаривал Юлвей.
Основной жар дал костяк большой, роскошной кровати, для продолжения заготовили стулья и деревянные обломки. Из «сгораемого мусора» в башне не использовали только двери. Не тронули ни остатки внешней (Саргон вспомнил о закопанных костях и полностью поддержал партию осторожных), ни, тем более, внутренней.
Ее даже не проверили. За окованной железом дверью шли уже ритуальные залы, туда никто не хотел лезть по темноте, несмотря на всю тесноту и обиду.
Стоило только воинам отгородиться от страшного внешнего мира толстыми крепостными стенами да баррикадой на воротах, как беспокойство отступило на второй план, а веселый, трескучий костер из столетних досок настроил на позитивный лад.
Разумеется, всем тут же захотелось поговорить.
Робкий, вздрагивающий гул раздался меньше, чем через кэ после розжига костра, когда большая часть успела насытиться остатками нехитрой снеди из прихваченного в дорогу и сходила до «кустиков», коими дружно нарекли нишу надо рвом. Ее лишь стыдливо прикрыли плащом Иккагецу.
А за проявленную в бою с культиватором трусость некоторые сочли возможным использовать рукава для почтительных вытираний грязных мест, недостойных в таком виде осквернять священную обитель.
Через несколько минут гул набрал мощь, вибрацию. До громкости казарменных криков не дошло, хотя ор не беспокоил покатые своды старой башни только из-за присутствия за ширмой практиков Старого Города. Но и так пережитый страх здорово развязал людям язык.
Говорили обо всем: бабах, прошедшем бое с дилоу (хорнов признали более опасными), бабах, битве с практиком (стремный ублюдок, какие же мы все везучие, что живые и одним куском), бабах, прошлых бабах, бабском отряде новобранцев, будущих бабах, составляли сравнительное бытописание отдельных, богатых бабами, регионов…
В этих беседах чувствовалась недосказанность. Две темы жгли язык, тенью мелькали в каждом предложении, неведомым зверем цензурой вторгались в умы и чувства достойных практиков.
Первая, самая опасная: бабы культиваторы. От двух напарниц Алтаджина, обсудить которых натурально зудело, причем до такой степени, что пытались изъясняться многозначительными подмигиваниями, ного-руко-махами и зверскими рожами, до всех остальных, включая мельком виденных охранниц на воротах, практиканток И Шенга и дочь коменданта.
Второй темой с молчаливым, очевидным для каждого запретом являлась сцена после отрубания головы демоническому практику. Каждый ощутил тогда высвобождение Зла, каждый распознал посмертное проклятие. Каждый до дрожи боялся обнаружить себя целью, поэтому…
…Каждый гадал, чем же является последнее заклинание демонопоклонника.
В итоге сам же Саргон и поднял наиболее безопасную тему — проклятие. А то кто-нибудь все же разовьет тему с новыми бабами. Шанс опасности и правильного проклятия есть, причем довольно высок. Старый-добрый мозговой штурм поможет накидать варианты. Авось, нечто полезное и сгодится.
Юлвей предпочел считать, что отвело, его в этом поддерживал Ма со всем религиозным пылом оторванного от священной бочки фанатика Богини Чанъэ. Каню оставалось все равно, пока проклятие не отрастит ноги, чтобы дать ему подсрачник.
Камей хотел отлить, но нишу оккупировал укакавшийся Вань, выходить из башни не горел желанием уже сам бандит, а если пожурчать на угол, то мало ли как отреагируют великомудрые бабы, еще более бешенные, чем обычные, раз дорвались до силы.