Вы сделались тощим и чёрным.
Неужели так трудно
Даются стихи?
Последняя строфа полностью раскрыла ехидную иронию, произнесена с выверенной ухмылкой. Очень удачная импровизация. Точное описание их обстоятельств, затем пренебрежение и вызов. Девушка сходу задала планку, объявила о своем превосходстве. Заставила оппонента оправдываться или превозмогать, осуждать или противопоставлять.
Нетривиальная задача, если судить чисто по стихотворной форме. И очень узкая тема.
Сама девица Дун вряд ли справилась бы с подобной провокацией: тяжело подобрать сходу и одну-единственную удачную строфу, что хоть немного подходила бы по смыслу к этим стихам Ли Бо, продолжала подобие диалога. Пусть даже слегка невпопад.
Да, девушка расставила ловушку выше своих сил, но хвалила себя за остроумное решение, да будет благословлен гениальный поэт, чьи строфы она использовала.
Саргон заморгал, тряхнул головой, затем закатил глаза, точно вспоминая или вычисляя некие величины, после чего:
— Раскройте пыльные оконца
И отвлекитесь от говна
Грядет увенчанная в Солнце
[Ки-Ури] вечная жена.
«Фух, из десятка более-менее подходящих стихов нормально перевелось только это. Емелин — ты гений! Спасибо. Чуток только переделал под местные реалии».
От его пассажа рот открылся не только у Дун Цзе.
После первой же строчки знаменательной битвы губошлепов и стихоплетов люди стали мало-помалу выходить из транса, оглядываться по сторонам, затем благосклонно внимали хрустальному голоску отрядной злючки…
Алтаджин, Юлвей, Уру и Вань осознали ловушку моментально, смотрели на Саргона кто с насмешкой, а кто с сочувствием, пока он за разрешенную минуту пытался составить ответ.
А следом все зрители резко превратились в соляные статуи питерских наркоманов, только теперь от удивления и шока смотрели совиными глазами не в равнодушное северное небо, а на горячего аркчжэньского парня, который высоким слогом изрекал оскорбительно низкие истины.
Он разом обесценил всю ее занятую на горе позицию. Уничтожил сарказмом саму шкалу оценки.
Однако Дун Цзе с поразительным упорством и пробужденным остроумием смогла вернуть прежнюю позицию:
— Ах, как опасно, высоко!
Взойти на небо так же сложно, нелегко.
Цан Цун, Ю Фу давно создали царство Шу, уж тысяч сорок лет,
А связи между Шу и Цин и не было, и нет.
Дескать, уйди смерд. Ты здесь и рядом не стоял. Нечего юморить где не надо. Я Солнце, а ты даже голову поднять и посмотреть вверх боишься.
Толпа вокруг одобрительно загудела. Раздались аплодисменты.
«Ах вот как? Ладно. Раз вы нас каламбуром, мы вас — бурым калом. Усилим натиск!»
— А как повеяло теплом,
В какие дали поманило…
Копай заржавленным кайлом
Своим иллюзиям могилу.
Все. Не мягкий сарказм, а обреченный лязг крышки гроба. Достойное завершение поэтического поединка, пусть совершенно не в духе расслабленного настроения Алтаря Весны.
В отличие от Цзе, его вирши встретило мятое, интенсивное молчание. Люди не знали как реагировать. Слишком жестко, жестоко, слишком откровенно. Совершенно вразрез с общими традициями, но абсолютно правильно по форме, благо многоплановый переводчик из Системы превосходил даже человеческие аналоги.
Как минимум, в письме и подборе иероглифов под нужный смысл.
— Кто о чем, а Саргон о вечном, — первым молчание прервал Камей, радостно рассмеялся — он сумел искренне насладиться своеобразной дуэлью, — даже стихи в классическом стиле придумал про говно и могилу!
Ему вторили улыбки остальных людей.
Захрюкал от смеха Алтаджин, подавился хохотом Юлвей, катались по полу Кань и Ма. Вань стоял с дергающейся улыбкой, не понимая как реагировать. Смеяться вместе со всеми или возмутиться такому попранию традиций. Дун Цзе приложила ладонь к лицу в интернациональной жесте но даже за ней видна улыбка.
Только стояла в темных глазах осенняя тоска.
Они так и не поняли, кто из них остался победителем. Даже брюнетка признала победу парня, однако Алтарь и духи предков — не люди, их мышление далеко от человеческого. Поэтому никогда нельзя сказать наверняка, каким будет решение.
Впрочем, Богиня Весны, чье имя навсегда утеряно в слишком архаичной вязи каменных иероглифов, щедро одарила обоих участников.
Как и в начале Испытания, голубое пятно заплясало причудливым отражением светошара под синскими сандалиями, затем свет втянулся в две фигуры стихосложенцев…
К последнему Алтарю они шли одухотворенные. Зима тревоги осталась позади, Весна почтительно уступила место щедрому на дары Лету. Новое испытание оставалось не за горами.
А сам Саргон с восторгом ощущал дар предыдущего.
Без долгой аналитической медитации или рабочей Системы он не мог сказать, что именно досталось ему за победу (участие?) в Испытании Весны. Однако отчетливо чувствовал некий подарок, что распускался в даньтяне душистым пионом.
Новое, недоступное ему раньше знание, прием или мироощущение. От нетерпения зудели руки, но прямо сейчас ничего изучать не стоило. Сперва следовало дождаться возвращения герменевтики виртуальности.
Саргон сцепил ладони на затылке, лениво поднял голову вверх, попытался разглядеть детали архитектуры в холощенной тьме коридора. Он лишь надеялся, что следующее Испытание пройдет кто-нибудь другой.
Стих-баттл вымотал его сильнее, чем все остальные действия, кроме пыток Акургаля.
Рядом терся бледный, но уже не такой испуганный Уру. Весна успокоила, а ровное отношение остальных заставило поверить… не в безопасность, нет, в иллюзию безопасности.
Саргон все еще оставался в сомнениях, правильно ли он пощадил потенциального предателя. Фигуру, которая не могла противиться приказам свыше. С другой стороны, раскрытый агент влияния — это актив больший, чем собственный шпион в стане врага.
«Засада, если ее обнаружить и быстро окружить, нанесет такой же урон, какой враги сами хотели нанести».
Старик Вегеций знал о чем писать, не даром его трактат считается квинтэссенцией римской мысли по искусству врачевания ослов.
Поэтому юный практик принял волевое решение направить одно запуганное пытками парнокопытное на благо Первого Отряда. Пусть сливает дезу. Хватит одного раза, а потом умников похватают, как курей. Или Ксин, или Ба Мяо, или даже сам Саргон. Нужно лишь выйти на более информированного, чем Уру. А там клубок начнет разматываться.
Никому не охота получить через месяц локальный апокалипсис по месту службы.
Однако это все дела будущего. Пока Саргон решил сосредоточиться на последнем Испытании. Вот только почему-то концентрации требовало не очередное задание недоступной людям логики, а банальный переход из одного Зала в другой.
Постепенно становилось жарче. Короткий коридор длился едва ли сотню чи, зато каждый шаг словно бы повышал температуру. От неприятной промозглости кенотафа сперва к комфорту натопленного помещения, затем к духоте растопленного, под конец — точно переполненный автобус теплой апрельской оттепелью, с работающей печкой водителя.
За время перехода в Летний Алтарный Зал, каждый из них успел покраснеть, взмокнуть, вспотеть, перегреться. Некоторые высунули языки, другие — тихонько жаловались, с оглядкой на культиваторов, третьи — пытались ослабить, снять одежду, оголиться в рамках приличий.
Бесполезно.
Жара имела духовную природу, от нее не могла помочь ни полная нагота, ни ныряние в сугроб. Интенсивное тепло — лишь вольный пересказ ощущений бренному телу от самой души, которые она испытала в духовном вихре последнего зала.
Отряд еле плелся по идеально ровной, удобной для передвижений поверхности. То один, то другой боец вынужденно останавливался, опирался на стену, просил перевести дух
У каждого второго кружилась голова, ноги время от времени переставали держать усталое тело, лица давно покраснели от температуры, в глазах от внутричерепного давления темнело до мигрени…
Никакого сравнения с милосердным, деликатным касанием Весеннего Зала, настоящим отдохновением от Осенне-Зимних тягот. И необходимой передышкой перед концентрацией жизни Лета, ее пиком и… окончанием цикла.
Они вошли, нет, буквально вывалились через круглую арку-проем, словно в типичном синском поместье. Только сам вход на эту Землю Обетованную оказался выложен облицовочной плиткой в красном глянце.
Движение по алтарной комнате к ее центру далось тяжелее, чем сквозь спертую затхлость коридора. По мере движения повышалась влажность, струйки пара выбивались из-под ног брызгами луж, обжигали кожу, от невероятно едкого, вонючего пота слезились глаза и чесался нос.
Особенно сложно дались тяготы Летнего Зала земным практикам.
Кань успел дважды потерять сознание. Юлвей чуть не бросил собственный меч из-за неподъемной тяжести, от Камея несло, как от всего остального отряда разом: маринованной на солнце гнилой плотью, нотками специй по немытому телу, жареной селедкой. Фармацевт хрюкал, в ярости махал руками на манер вертолета, однако покорно плелся в хвосте группы.
Впрочем, и практикам Старого Города, и самому Саргону пришлось не менее тяжко, чем остальным. Фантомный жар давил на плечи, одышка держала дыхание в кандалах, сердце заходилось в аритмии. Даньтянь пульсировал как сумасшедший, дальние, неосвоенные каналы болели, точно по ним пустили колючую проволоку, сухожилия предупреждающе щелкали от малейшего движения.
Он едва мог оценить красоты нового зала из-за непрерывного истечения склизкого, зеленовато-коричневого пота со лба в глаза.
Но все равно жадно смотрел по сторонам. Такую возвеличенную красоту юный практик видел лишь на фотографиях городов Греции да Италии, хотя архитектурные мотивы казались ближе к индийской или греко-индийской, бактрийской цивилизации.
О, в Летнем Зале было на что посмотреть.
В отличие от блеклого лаконизма Великой Кумирни, пренебрежения Осени, изящной скромности Весны, а также Зимнего безразличия, Лето словно решило отыграться за весь предыдущий Ясный Зал.