В покое. Следуют. Уровню.
Подземное царство. Из-под земли.
«В Великой Кумирне два уровня: надземный и подземный. Мы должны были спуститься вниз и лишь потом квест мог считаться выполненным».
Плоская разгадка, никакого отклика души. Лишь элемент пазла окончательно встал на место.
Окончательно?
Он вспомнил последнее ощущение, прежде чем рой противоречивых желаний с головой накрыл слабое, лишь условно- бессмертное тело — направление гнева, ощущение ярости прямо под ногами.
«Я должен был догадаться раньше»
Состояние сумерек разума стало уплывать, туман сознания укреплялся, кристаллизовался гласом рассудка.
Он не хотел возвращаться в прозаические будни крови и скорби. Он цеплялся за ощущение эфемерности, мирового разума, полного отречения Дао.
«Дай мне отдохнуть. Еще немного. Полстолетия, или, может быть, несколько дней».
Но предательское тело возвращало себе разум, становилось нормальным человеком, точно пациент психиатрии после принудительного укола.
Под конец остался лишь страх новой боли.
Саргон пришел в себя разом, словно от нашатырного спирта или ночного кошмара.
Опьяненное чужой Ци сознание вернулось обратно. «Духовное похмелье» сжимало голову, но наркотический трип одержимости природной Ци местной Богини прошел. Осталось лишь знание: имя Хоу-ту, ее атрибут и домен, а также смутная догадка о том, как нужно было сделать все правильно.
Юный практик попытался сделать шаг вперед. Тело слушалось идеально, без ощущений натянутой шкуры поверх голой души, но никаких изменений не произошло. Его фигура никак не поколебала пространство.
Он не сразу догадался открыть глаза, проморгаться. Помогло плохо, хотя
Саргон понял, что больше не стоит в окружении сокомандников — лежит, прислонившись спиной к колонне.
Низ спины не ощущался вовсе, ноги казались неверным воспоминанием, кожу неприятно тянуло…
Он попытался протереть глаза. Правая рука все еще могла двигаться, однако некая мягкая, в чем-то приятная тяжесть не давала шевелить ничем, кроме пальцев. Может ли импульс Ци очистить
Не получилось. Зато вдруг начал двигаться локоть левой.
Рукав вытер мерзкую, сохнущую пленку, что облепила рот, глаза, щеки и скулы дешевым платком на лице покойника.
Веки распахивались долго, с треском и хрустом молодого ледка позднеосенней лужи, белки резало светом и ржавой крошкой,
вдруг забулькало в легком и он едва не подавился, кашель удержался серьезным усилием.
Яркий свет факелов постепенно заставил реагировать заполошный зрачок. Картина стала проясняться.
Первое, на что наткнулся его взгляд — белое, обескровленное лицо Ян-гуйфэй совсем близко к собственному. Он мог разглядеть каждую царапину, каждую частичку копоти, пыли, засохшей крови, красные пятна будущих синяков, ниточку слюны из разбитого рта.
Девушка лежала прямо на нем, голова покоилась на правом плече, прерывистое дыхание щекотало шею, грудь упиралась в ребра, правая рука вцепилась в остатки стеганного, просмоленного халата.
— Теперь только на выброс, — подумал Саргон и вдруг понял, что его спутница
Она пошевелилась, грудь начала подниматься и опадать, но он не почувствовал облегчения.
После пережитых сумерек разума сознание захлестнула апатия. Эмоции остались заперты в грудной клетке, куда не смогли добраться тонкие девичьи пальчики. Вялые, безразличные мысли наполняли тяжелую голову. Никакой поэтики — так чувствуют себя люди с температурой под сорок.
Саргон равнодушно отметил раны: дыра в собственном животе с торчащей из него рукоятью меча, развороченное бедро, выжженая культя на месте правой ноги. Ян выглядела куда более целой: лишь копейное древко пересекало осиную талию из левого бока в правый да кровоточили на лице уши, нос, уголки глаз.
Небольшой бонус: он не ощущал никаких голосов, никакой чуждости. Личность не пострадала, только бренное тело.
Практик отстраненно подумал, что будущему Саргону
Будет очень плохо от такой картины.
Особенно, если осмотреться вокруг.
Алтарь впереди больше не сверкал отраженным, полированным светом. Покрытый кровью так густо, что первоначальный цвет полностью скрылся за темнеющим багрянцем. Выщербины на каменном теле затягивались на глазах, заполнялись краснотой, словно цементным раствором.
Сразу за ним лежало несколько тел: маленькое и два больших, застигнутые врасплох неожиданной волной безумия. Там, где группа стояла перед тем, как взволнованный, безрассудный Юлвей принес ненужную жертву не тому Богу.
Алтаджин обнаружился в двух шагах от него, буквально заваленный трупами. Основное оружие сломано, в руке сохранился лишь копейный наконечник, вокруг какофония выжженных кругов на полу, вой потревоженного круговорота природной энергии, стойкий запах смерти: кровь, дерьмо и поверх разнотравье аромата примененной Ци.
Каждая духовная энергия уникальна, со своим благовонием, звуком, ощущением на языке и коже…
Кочевник еще дышал, однако развороченная ключица, вырванная с мясом правая рука и черная, оскверненная кровь, что капала на плиты, совершенно не оставляли простора для творчества.
«Неужели это я его так отделал?» — возникла нейтральная, миросозерцательная мысль, — «в том числе я».
Впрочем, их командир начинал далеко не на пике своих сил. Бой с демоническим практиком оставил его со сломанной рукой и пострадавшими ребрами, обрыв связи с Богом лишил части контроля и мощи Ци, последнее Испытание внесло нестабильность, ведь рост силы также означает временную потерю контроля и слом старых привычек.
Расслабленность последней, безопасной жертвы, желание сделать все правильно заставило убрать монструозное копье за спину, а острие дополнительно обмотать экранирующей тряпкой Дун Цзе, из-за чего у Алтаджина просто не осталось времени вытащить свое оружие.
Композиция показалась Саргону неожиданно интересной.
Первым на степняка напал Юлвей: его килич успел проделать широкий разрез поперек спины, вероятно несколько попаданий из неизвестного количества попыток, прежде чем ответный удар буквально расплескал тело на несколько неравных половинок.
Дальше земные практики стали рвать друг друга: кроме Юлвея, Алтаджина сразу атаковала Ян, а после нее или вместе с ней — Саргон.
Последний успел разобраться с Ванем и фармацевтом, затем незамедлительно вступил в схватку с кочевником.
Картина произошедшего возникла перед глазами парня легко и уместно, точно кат-сцена из компьютерной игры. Единственный пробел, который он так и не заполнил…
— О. Теперь это имеет смысл.
Тихие шаги сейчас казались раздражающим грохотом.
От их приближения, тиканья неумолимым метрономом, очнулась на его плече раненая Ян. Вздох, возня, горячее дыхание, стон, шорох разлепляемых губ.
Кровь на них выглядела, точно размазанная девочкой-подростком помада: по-детски неуклюже, почти умилительно, только не смотреть бы дальше вниз, на черную рану, на бессознательную мольбу в детских, выразительных аквамариновых глазах.
— Учитель, эта непутевая… ученица не может. вас. ви-идеть, — вздохнула она, обида пополам с отрицанием собственной боли.
В мечтах она еще не прибыла в Форт. В мечтах все оказалось в порядке и единственная проблема — очередные глупые игры Учителя.
В мечтах или горячечном бреду, симптоме близкой смерти.
Саргон вздохнул. Даже в своей благословенной апатии он все еще не хотел видеть ее гибель, хотел помочь. Только не знал как. И больше не понимал — зачем.
Шаги прекратились оглушительно близко, на расстоянии руки. Пришлось убирать взгляд от окровавленной безмятежности умирающей Ян, смотреть на собственные ноги, искореженные, раздавленные, любоваться изящными икрами человека перед ним, поднимать взгляд выше, от пояса до маленьких, но приятных округлостей под плотным ханьфу, к белой шее, круглому лицу, черному бархату синских глаз.
Дун Цзе.
Единственная, кого не затронула кровавая бойня.
«Опять амулеты. Акургаль через них дал выход теням. Дун Цзе… Дун Цзе получила через них разрешение».
Очевидно, если правильно подумать. Или один раз увидеть.
На ее шее покоился массивный, уродливый медальон с небрежной зеленью иероглифа прямо поверх дебелой крышки. «Хоу-ту». Аксессуар, который девушка решила надеть только в самый последний момент.
А еще — она единственная, кто приблизился к Юлвею почти вплотную перед роковым принесением жертвы. Остальные боялись и уважали таинство подношений.
«Хотела как можно быстрее убраться с дороги безумцев, спрятаться внутри подземелья с Алтарем Хоу-ту. Что ж, у нее получилось…».
— Молчишь? — Саргон разбавил тишину выдержанным безразличием покойника.
Губы на болезненно-бледном лице сжаты в тонкую нить, зрачки панически расширены, руки трясутся сильнее, чем в момент ее прошлой смерти.
Девушка не обратила на него никакого внимания. Тонкие руки томяще-медленно, с отчетливым испугом и виной потянулись к брошенной на смерть подруге
— Учитель! Вы опять забыли поесть! Эта почтительная Сунь Ян приготовила вам… — речь оборвалась на полуслове, когда кашель одного сотряс оба их тела, чтобы превратиться в болезненные стоны мгновением позже.
Брюнетка вздрогнула, дернулась в сторону, по щекам потекли первые влажные дорожки.
Из-под рукава показался один амулет, затем второй, третий. Через минуту дюжина бумажных массивов летала вокруг бредящей Ян. Часть делилась Ци, другая вываливала в пространство разноголосицу символов, третьи мерцали и рвались звуком канцелярского сухого смешка.
Саргон не препятствовал и не открывал рта. Если Дун Цзе хотела спасти свою подругу, то кто он такой, чтобы саботировать чужую работу? Особенно, когда стараются сделать то, чего хотел, но не мог он сам.
К сожалению, все потуги оказались тщетны.
Ян продолжала бредить, пусть даже ее речь укрепилась и подозрительные хрипы отошли на второй план.
В какой-то момент руки ее шицзе опустились.
Опали серым пеплом остатки массивов, перестала мерцать на ладонях и пальцах сбереженная в тайне Ци, слабело тело чересчур резкой потерей духовной энергии. И когда погасли последние искры надежды, когда духовное пламя перестало омывать раненую девушку