За спиной он услышал чей-то голос.
Cuando llegue la luna llena
Iré a Santiago De Cuba
Iré a Santiago
en un coche de agua negra
iré a Santiago.
Испанский всегда давался Кроу нелегко, но он понимал этот язык довольно сносно.
Под пологом полной луны
Я поеду в Сантьяго-де-Куба,
Я поеду в Сантьяго.
В черной, как море, карете
Я поеду в Сантьяго.
Конечно, он сразу же узнал слог этого испанца, Лорки. Эти строки вызвали у Кроу внутренний трепет. Понятия, скрывавшиеся от него в повседневной жизни, вдруг проявляли свою суть и становились доступными. Кроу чувствовал, что стихи эти извещали о присутствии кого-то – или чего-то, – кого ему следовало бы избегать, однако с кем он был прочно связан самым фундаментальным образом.
Поэзия, смерть и сражение неуловимо присутствовали вокруг него; это даже трудно было описать – как будто все это не окружало его плотным кольцом, а как бы просачивалось в его жизнь через трещины в сознании.
Кроу слышал музыку, звуки труб и свирелей времен своей молодости, но был тут и другой, совсем непохожий ритм – вкрадчивая, мягкая мелодия «Румбы Гуагуанко», которую он слышал в исполнении кубинского оркестра, выступавшего в Йеле на рубеже веков.
Между тем стихотворение продолжалось, рассказывая о пальмах, мечтавших стать аистами, о бананах, которым хотелось бы быть медузами. Ноздри Кроу уловили запах горелого, и он подумал, что, наверное, это какой-то отшельник развел на берегу костер, хотя никакого огня видно не было.
Другой голос сказал:
– Тогда я понял, что убит. Они искали меня в кафе, на кладбищах, в церквях… но не нашли. Они меня так и не нашли? Да. Они меня не нашли.
А потом он продолжил разговор с кем-то.
Он сказал:
– Если ты моя дочь, скажи мне –
почему ты не хочешь посмотреть на меня?
Девичий голос отвечал:
– Глаза, которыми я на тебя смотрела,
я отдала тени.
Он сказал:
– Если ты моя дочь,
скажи мне – почему ты не целуешь меня?
Девочка ответила:
– Губы, которыми я тебя целовала,
я отдала земле.
Он сказал:
– Если ты моя дочь,
скажи мне – почему ты не обнимешь меня?
Она ответила:
– Руки, которыми я тебя обнимала,
покрыты трупными червями.
И тут краем глаза Кроу разглядел то, что прежде принимал за солнечный блик на стекле. Рядом с ним была маленькая девочка. Светловолосая и красивая, давно умершая.
– Кари?
Нет, это была девочка, которую он встретил на берегу реки в Стратфорде. Рядом с ней был рюкзак, из которого она достала школьный учебник.
– Здравствуйте, мистер Волк.
Девочка застенчиво улыбнулась ему и открыла книгу.
– Стихотворение называется «Домовой», – заявила она, – и читать его, конечно, нужно в спокойной, уютной обстановке, там, где приятно пахнет свежевыглаженным бельем, а из радиоприемника звучит успокаивающая музыка.
Слегка прокашлявшись, малышка начала:
Ножи, лежа в ящике, тех людей ждут,
Что их с гербицидами, хлором и содой найдут.
Не всякий помыслит, что есть сим вещам примененье,
Идущее дальше домашнего предназначенья.
Инструкции по безопасности следует вам прочитать,
Вот только вниманья на них нет нужды обращать.
– Что?
Как сделаешь по дому все, что мать тебе сказала,
Узрев, что гладь оконных стекол, уксусом отмытых, засияла,
Когда полы протерты будут, а каминная решетка почернеет
И сможешь любоваться ты тарелками, что в шкафчике белеют,
Когда те окна, что открыты были, чтоб ворвался ветер хладный,
Закроются опять, ведь дом покинул воздух смрадный,
По-прежнему там будешь ты, подобно пыли на последней полке[29].
– Кари, зачем ты все это мне говоришь? – спросил Кроу, хотя и знал, что это не Кари.
– Она здесь, – ответила девочка, – ваша подруга. О, почему же вы к ней не приходите? Она, конечно, будет вас звать, и тогда вы сможете исполнить свой старый танец.
– Танец?
– Тот, который выглядит так: рррррр! – Маленькая девочка довольно похоже изобразила рычащую собаку.
В голове у Кроу промелькнул еще один обрывок песни, припев из какого-то водевиля: «О, разверни его лицом к стене, мама, его портрет должен висеть на черном шнурке».
Девочка улыбнулась и протянула Кроу руку в успокаивающем жесте.
– Вы просто сделали небольшой поворот, когда она отступила назад, вот и все. Вы с ней так близки, что обязаны это чувствовать, – сказала Кари. – О, почему же вы к ней не приходите? Знаете, она ведь вас ждет. Там будет кровь, которой вы сможете напиться, и он. Она разговаривает с ним.
– С кем?
– С Великим Ненавистником! С Одином!
Вдалеке Кроу смог различить стоящий на большом холме замок треугольной формы.
– Там творится великое зло, – заметил он.
– Значит, вы будете чувствовать себя там как дома, не так ли?
– Я не могу оставить это место, – покачал головой Кроу, глядя на неподвижную поверхность воды.
Произносимые им слова, казалось, не зависели от него, они шли вразрез с его мыслями, с его желанием уехать.
– Я пришла, чтобы поторговаться за вас, – сказала девочка, – чтобы увести вас отсюда.
– И что же ты должна будешь отдать взамен?
– Только свою кровь, – ответила девочка.
Ее тело вдруг лопнуло, будто клубень сахарной свеклы, и волка обдало фонтаном крови, липкой и горячей; он не только ослепил профессора, но и подавил восприятие остальных органов чувств.
Кроу открыл глаза. Он находился в гостиной, отделанной в викторианском стиле: деревянные панели, массивная мавританская лампа с бронзовой решеткой, с потолка свисают подвески из стразов, отбрасывая тени на стены и расцвечивая их размытыми сине-красными бликами. Кроу лежал на импровизированной кровати, укрытый пледом. В комнате горел открытый огонь, а на небольшом столике возле глубоких мягких кресел поблескивал в хрустальном графине бренди.
Взгляд Кроу натолкнулся на девушку лет восемнадцати, с каштановыми вьющимися волосами, в мужской рубашке и изящных брюках с высокой талией.
– Он очнулся, дядюшка. Принесу ему немного говяжьего бульона, – сказала девушка.
– Погоди минутку, дорогая. Думаю, твое присутствие сейчас будет очень кстати. – Это был голос Харбрада. По-видимому, он был цел и невредим.
Разумеется, он был прав, справедливо предположив, что Кроу, который серьезно относился к правилам рыцарской эпохи и был свидетелем того, как она эволюционировала в эпоху джентльменов, не убьет его в присутствии дамы. Кроу часто заморгал, чтобы преодолеть головокружение, и наконец сфокусировал взгляд. Во рту у него был вкус дыма и пепла; казалось, он не ел несколько дней. Это был еще не тот непреодолимый волчий голод, хотя уже чем-то напоминал его, – просто обычный человеческий аппетит, обострившийся за трое суток без еды.
В сердце Кроу закралась тревога. Рассказал ли Харбард этой девушке его тайну? И если да, то что тогда делать?
– Леди, у вас подол загорелся, – сказал Кроу на древнем языке предков.
Девушка никак на это не отреагировала, лишь вопросительно взглянула на дядю. Харбард улыбнулся.
– Это моя племянница Элеонора, – произнес он по-английски. – Она больше увлекается танцами, чем науками.
– Как и положено любой нормальной девушке, – вставила Элеонора.
Дядюшка поддразнивал ее, но она не выказывала никаких признаков раздражения, и Кроу подумал, что она, видимо, унаследовала дерзкую отвагу Харбарда. «В речи девушки угадывается легкий американский акцент», – сказал себе Кроу и не ошибся. Когда началась война, она училась в школе в Англии и ее мать – совершенно в духе аристократов – не нашла серьезных оснований для того, чтобы прервать учебу. Ведь это было бы все равно что сдаться. Элеонора посещала школу в сельской местности, и бомбардировки ей не грозили, а возвращение в Штаты было опасным; к тому же ни одна уважающая себя леди не захочет, чтобы собственная дочь путалась у нее под ногами, мешая ей вести светскую жизнь.
– Где я?
– К востоку от Ковентри, в Кумб Эбби, в резиденции военной разведки.
– Что со мной случилось? – спросил Кроу – снова на древнескандинавском.
– К этому мы еще вернемся, – ответил ему Харбард на том же языке. – А теперь могу я отпустить это бедное дитя? Вы дадите мне слово, что не станете нападать на меня и не сбежите? Через день вы сможете свободно уйти, обещаю.
Кроу посмотрел на девушку, а потом на графин с бренди, который в отблесках огня напоминал своим насыщенным цветом янтарь.
– Обещаю, – ответил Эндамон.
– Думаю, тебе уже пора, Элеонора. Профессор сможет выпить бульон и позже.
Девушка вышла из комнаты, и Кроу огляделся по сторонам. В сумерках, сгущающихся за окном, он заметил солдата, стоявшего на часах. Так он все-таки в плену?
Харбард перехватил взгляд Кроу и догадался, о чем тот думает.
– Часовой караулит не вас, – пояснил он. – Это, как я уже говорил, резиденция военной разведки, и они любезно согласились предоставить мне несколько комнат. Из соображений секретности, полагаю. – Харбард задернул тяжелые красные шторы.
«Так что же все-таки со мной произошло?» – спросил себя Кроу. Ощущения были такие же, как тогда в Лондоне, когда он упал со стула в своем кабинете. Правда, не столь болезненные, потому что на этот раз он просто отключился, однако, без сомненья, все было очень похоже на лондонское происшествие. Впрочем, здесь, по-видимому, имелось более простое объяснение. Перед тем как Кроу напал на Харбарда, тот дал ему какую-то еду, и можно предположить, что она была отравлена. Яды и наркотики действовали на Кроу очень быстро – за что он и был благодарен алкоголю. Профессор пощупал спину. Похоже, в нее ударила пуля, оставив отметину, напоминавшую о себе легким зудом. Кроу давно не был в бою, и ему было интересно, действительно ли он неуязвим и для современного оружия? Профессору хотелось выпить, но Харбард, казалось, не собирался предлагать ему ничего подобного.