– А что они могут сделать?
– Я и этого не знаю. Отказавшись, я не выполню приказа Генриха Гиммлера. Как думаешь, что они со мной сделают? Что они вообще делают в подобных случаях?
Макс выглянул в окно на находившийся неподалеку лагерь, где из новой трубы поднимался в небо белый дым. Он напоминал протянутую руку или мост, по которому можно уйти.
Макс отказывался признаться самому себе, что только сейчас обратил на это внимание. Пар. Человеческое тело на семьдесят с лишним процентов состоит из воды. «На семьдесят с лишним? Да брось ты, Макс, – сказал он себе. – Ты точно знаешь эту цифру». Его сознание бастовало, и он не мог вспомнить простого, хорошо известного ему факта. Мозг отказывал ему, теряя многие важные способности под влиянием постоянного стресса, который уже лишил Макса сна. Это был дым из крематория. А зачем лагерю такого скромного размера свой крематорий? В нем находилось менее шестисот заключенных, в основном это были свидетели Иеговы. На такое количество людей за год в среднем приходится две смерти. И тем не менее этот шлейф белого дыма, дыма, который полз по небу, точно огромная бледная змея, был виден практически каждый день.
В голову Максу пришла ужасная мысль. До сих пор он видел в Вевельсбурге лишь побои и издевательства. Перенапряжение на работе и скудный рацион узников вошли в систему, но случаи насилия, хоть и были регулярными, происходили спонтанно, без подготовки, – например, если охранникам вдруг стало скучно или, допустим, если свидетели Иеговы с самоубийственной отвагой объявляли, что не будут выполнять какую-то работу по определенным моральным соображениям. Как Макс восхищался ими, как завидовал, как жалел, что в нем нет этой отчаянной решимости – просто взять и сказать эсэсовцам: «Делайте со мной что хотите – отправьте на фронт, отберите у меня мою Герти, убейте меня, в конце концов. Но я все равно не стану участвовать в ваших ужасах». Однако на это у него не хватало смелости. Он продолжал твердить себе, что терпит все это ради Герти – именно поэтому ему нельзя рисковать и подставляться.
И все-таки в голове у Макса зрела пугающая мысль. Многие эсэсовцы были ленивыми, безнравственными, тупыми, неадекватными и очень часто – полными профанами в своей области. Называть Хауссмана второсортным доктором было бы оскорблением для второсортных докторов, а ведь здесь он считался одним из лучших. Как все фанатики и фундаменталисты, эсэсовцы казались Максу фундаментально больными людьми. «Даже свидетели Иеговы, – думал он, – и те глупы». Почему бы не облегчить себе жизнь, почему бы просто не сказать: «Знаете, а нет никакого Бога, так что открывайте ворота, и пойду-ка я в ближайшую пивнушку»?
Хауссман уже не раз просил Макса помочь ему в разработке других экспериментов, жутких, отвратительных, и Фоллер был шокирован тем, до чего же он бестолков и неуклюж. И тем не менее в некоторых случаях этот тип командовал другими профессорами.
Однако Макс не мог отрицать, что – гласно или негласно – умерщвление людей непосильным трудом было возведено здесь на уровень политики. В СС стремились убивать свои жертвы, но не очень переживали, если кто-то выживал. По крайней мере, эсэсовцы давали шанс на выживание или делали вид, что дают. Если вы обладали каким-то талантом, были мастером своего дела или вам просто везло, вы могли сохранить жизнь – еще на какое-то время. И все же дым из лагерной трубы поднимался в небо почти каждый день. Мысль об этом ужасала Макса. Сколько еще таких труб понадобится эсэсовцам, если все эти убийства станут систематическими? Что, если умерщвление людей в конце концов станет их главной целью? Что, если они перестанут притворяться и сразу же будут брать жертв за горло? Никаких работ, никаких побоев – просто убийство. Тогда этим едким дымом затянет все небеса.
Герти нежно коснулась его лица:
– О тебе ходят грязные слухи, Макс.
– Например?
– «Маленький Михал Вейта заметно разжирел. Приказано давать ему отдых от работ. Никто не может к нему даже пальцем притронуться. Что там происходит, в этой маленькой каморке, где ваш муж запирается с этим цыганским гомиком?»
Макс рассмеялся:
– Самое забавное, что он не цыган. Ты же не веришь всему этому, Герти?
– Разумеется, не верю. Но в скучающих военных гарнизонах ложь спокойно множится и обрастает домыслами.
– И что же мне, по-твоему, делать?
– Искать компромисс.
– Что это означает?
– Найди способ пойти эсэсовцам навстречу.
– То есть стать убийцей наполовину? – саркастически уточнил Макс.
– Многие из этих людей в любом случае умрут, Макс. Так или иначе. А тяжелобольным ты просто можешь оказать услугу.
– Герти!
– Прости, Макс. Не знаю… Я хочу сказать, что удачного выхода из этого положения не существует. В принципе. Героизм – штука хорошая только в том случае, если он себя оправдывает. Ты не можешь никого спасти. Никого, кроме самого себя.
– Я не…
Макс хотел сказать, что он не – кто? Не убийца? Не палач? Он так и не смог произнести эти слова.
Он взглянул на Герти, и ему захотелось ее обнять. Стресс давил на нее не меньше, чем на него. Макс был уверен, что именно поэтому она и совершила кражу. Такая чувствительная натура, как Герти, не могла выйти из всех этих ужасов целой и невредимой. Он отнесет эти часики обратно к Хауссману и уронит их у него в кабинете. И тогда все будет улажено. Все будет хорошо. Должно быть хорошо.
– Давай, Макс, – сказала Герти и, подойдя к нему, поцеловала.
Он обнял ее. Они улеглись в кровать и занялись любовью.
– Ты – мое все, – сказал он потом. – Кроме тебя, у меня ничего нет.
– А у меня – кроме тебя, – ответила Герти.
В девять часов к ним в дверь постучали.
На пороге стоял эсэсовец. В руках у него был ящик с крокодилом.
– До оберштурмбанфюрера фон Кнобельсдорфа дошли сведения, что вы не ухаживаете должным образом за этим животным.
– Это что, шутка? – удивился Макс.
– Никаких шуток, уверяю вас. Помещение, в котором вы содержите крокодила, слишком маленькое. Это водная рептилия, которой нужны сухость и влага. В этом смысле подходящим местом мне представляется зона вашей кухни. Я должен обеспечить этому животному хорошие условия для жизни. Покажите мне, пожалуйста, место, где я могу его разместить.
– Макс, это же ужасно! – воскликнула Герти.
– Передайте господину оберштурмбанфюреру, что я сказал «нет», – сказал Макс.
– Он ожидал от вас такого ответа, – заметил эсэсовец, – и заявил, что у вас нет выбора и вы не можете отказаться выполнить его приказ. Более того, господин оберштурмбанфюрер приказал вам встретиться с ним в вашей лаборатории завтра, ровно в час двадцать минут пополудни.
– А почему в моей лаборатории?
– Оберштурмбанфюрер фон Кнобельсдорф желает взглянуть на ход ваших экспериментов. Ему нужны результаты. Насколько он понимает, ваши эксперименты с первым субъектом не прекращаются, но они затянулись. Поэтому завтра утром вам пришлют нового пациента. Вы подготовите его, немедленно проведете эксперимент, а господин оберштурмбанфюрер лично понаблюдает за тем, что вы делаете.
Макс взглянул на Герти. Она побледнела.
– Оставьте это в коридоре, – сказал он. – И я покончу с ним раз и навсегда.
– Я не оставлю его там. Мне приказано поместить крокодила у вас, и у меня есть полномочия применить силу при необходимости.
– Тогда примените ее, долбаный вы…
– Макс! – перебила его Герти.
Он умолк.
– Пусть делают, что хотят, – сказала она. – Завтра мы найдем какой-нибудь выход.
Охранник отсалютовал нацистским приветствием, а потом щелкнул пальцами, и у него из-за спины появилось трое рабочих из числа свидетелей Иеговы, которые тащили мешки с цементом.
– Постарайтесь не слишком тут пачкать, – предупредила Герти, когда они вошли.
Рабочие трудились непрерывно до глубокой ночи, и к трем часам все было закончено. Макс открыл дверь в кухню. В пол был вмурован бассейн, сделанный из половинки распиленной ванны, – точнее, ванна была со всех сторон забетонирована цементным раствором, образуя в центре кухни подобие островка диаметром примерно восемь футов. Из налитой туда воды торчал кончик крокодильего носа. Вдруг рептилия высунула голову и зашипела. У Макса появилось сильное желание наступить на эту тварь, и было не похоже, что он сможет долго себя сдерживать. Ему хотелось не убить этого крокодила, а причинить ему боль, заставить его страдать. Перед глазами пробежали бредовые видения, как можно сделать это с помощью кипятка или вертела.
Макс замотал головой. Господи, в кого он превращается? В этом страшном замке он отчаянно цеплялся за свою порядочность, как попавший в бурный поток человек мертвой хваткой держится за подвернувшуюся ему ветку, но постоянное напряжение изматывало. Макс бодрствовал, однако чувствовал себя, как во сне. Он видел перед собой пугающие картины: лица заключенных, чья молодость была изуродована голодом и тяжким трудом; побои, звуки которых эхом отдавались у него в голове; кровавое пятно на стене, оставшееся после расправы, учиненной фон Кнобельсдорфом; жуткий дым, тянущий к нему свои лапы; двенадцать идиотов, ожидающих, когда с ними заговорит труп. А еще в самой глубине сознания Макс слышал неумолкающий визг пилы – днем и ночью, – стук, грохот, шум строительных работ. Теперь он даже не мог спокойно выпить чашку желудевого кофе, без того, чтобы не вдыхать вонь этого мерзкого создания. Макс вынужден был обходить эту убогую сюрреалистическую конструкцию, водруженную посреди кухни. Настоящий маленький ад, в который фон Кнобельсдорф превратил их с Герти жилье.
«Нужно что-то делать, – сказал себе Макс, – что-то радикальное и решительное». Пан или пропал, со всеми вытекающими из этого последствиями. Необходимо принять решение, и сделать это нужно к завтрашнему утру. Нужно либо сродниться с СС, либо бросить им вызов. Промежуточных вариантов не существует, с эсэсовцами иначе не получится. Макс взглянул на Герти, которая сидела в нижней рубашке на кровати и внимательно изучала украденные часы. В лунном свете ее кожа казалась серебряной. Герти была похожа на героиню древнего мифа, которая была так прелестна, что боги превратили ее в статую, чтобы вечно любоваться ее несравненной красотой. Макс подумал, что она в его жизни единственное, что имеет какой-то смысл.