Названия выбрали утру и вечеру,
И полдню, и среднему времени также.
– Это мы! – радостно вскричал фон Кнобельсдорф. – Ассамблея, собрание, совет – это мы!
Я знаю, как в свете война была первая –
У богов, из-за Гулльвейг, заколотой копьями.
Сожгли ее после в жилище у Гара,
Три раза сожгли ее, трижды рожденную.
Часто жгут ее вновь, но не гибнет она.
«Что-то все-таки не так с этой поэмой», – подумал Кроу. Он был уверен, что много раз слышал ее раньше, но тогда Гулльвейг радовала вовсе не хороших женщин. А каких же, в таком случае? Он никак не мог вспомнить, его мозг словно онемел от транса и колдовства.
– Где мне найти эту колдунью? – вскричал эсэсовец.
Он, похоже, совсем обезумел, и Кроу испытывал сильное желание убить его прямо на месте, просто чтобы утихомирить. А там ведь действительно была колдунья. Да, была, во время его первого перерождения. Сумасшедшая ведьма, живущая в подземелье, женщина, за которой галлюцинации и безумие тянутся шлейфом, как пенный след за кораблем в открытом море.
А песня между тем текла дальше:
Я знаю, что Одина око сокрыто
В источнике Мимира, мудростью славном.
Дал мне Ратей Отец ожерелья и кольца
За пророческий разум, за вещие речи.
Все девять миров созерцает мой взор.
Валькирий я видела светлое воинство,
Готовых помчаться к бойцам ополченным[41].
Кроу понял, что пела та самая дама в синем плаще. Ее голос чрезвычайно волновал профессора, он еще никогда такого не слышал; мелодия как будто резонировала с его телом, заставляя звенеть кости и плоть.
– Она предлагает нам безграничное могущество! – воскликнул фон Кнобельсдорф. – Безграничную власть! Откройте нам, кто вы, покажите свое лицо, леди-предсказательница! Где находится око Одина? Что вы видите? Расскажите же! Расскажите!
Леди между тем продолжала идти в их сторону; Кроу был уверен, что уже видел ее прежде. У нее за спиной возвышались холм и треугольный замок. Но еще выше всего этого стоял огромный черный волк – он был такой большой, что, казалось, мог бы проглотить луну. Вдруг волк запрокинул голову и издал гневный, леденящий кровь вой, от которого Кроу проняло ужасом до мозга костей.
– Вот оно, наше оружие! – снова крикнул фон Кнобельсдорф. – Волк Фенрис! Мы можем привести его сюда и обуздать его силу. Все как я и думал: древние боги с нами. Что нам делать, леди? Откройтесь нам.
Леди подошла совсем близко к ним. Откинув капюшон, она остановилась перед фон Кнобельсдорфом, сияя ошеломительной красотой.
– Фрау Фоллер! – ахнул он.
– Вы получите волка только тогда, когда я получу свое золото! – заявила дама.
Кроу попробовал повернуть голову, чтобы ее рассмотреть, но шея его не слушалась. Почему он не может повернуться? Ах, все-таки может, хотя и с трудом. Когда Кроу наконец увидел даму, она была такой же, как в тот день, последний день перед битвой. Да. Потом была большая битва.
– Привет, Вали, – сказала она.
– Адисла, – выдохнул Кроу.
В нем не было ни восторга, ни ликования, лишь внезапное ощущение, что он снова стал целым после долгих лет, когда был разбит на куски. Он попытался протянуть к леди руки, чтобы обнять.
– Меня захватили враги, – сказал Кроу.
Как он мог не заметить, что его руки по-прежнему скованы кандалами?
– Что это еще за цепи? – спросила леди. – Я не желаю, чтобы мой возлюбленный был в оковах. Сбрось их, для тебя это просто.
Прекрасная леди взяла Кроу за руки, и он напряг мускулы. Кандалы свалились на землю.
Волк на холме под покровом ночи издал хриплый утробный вой. Звук этот странным образом овладел Кроу, наполнив его невероятной силой. Он тоже вскинул голову и протяжно завыл в ответ.
– А теперь посмотрим, – сказал Харбард.
Герти в замке перестала петь и убрала руку от головы мужа. Фон Кнобельсдорф вновь оказался в комнате рыцарей Черного Солнца и тяжело рухнул на свой трон.
А Кроу вернулся в залитый кровью подвал. Он взглянул на свою руку, в которой что-то было зажато, – это был окровавленный изогнутый кусок металла. Кроу отбросил его в сторону, и металл звякнул о наручники, валявшиеся на полу. А это что такое? Кисть руки? Каким образом у него в пальцах могла оказаться чья-то кисть, оторванная от тела? Кроу уронил ее.
Дверь была открыта. Жар горящего города, казалось, иссушал мысли в голове. Что-то пробежало мимо, и Кроу инстинктивно попробовал его поймать. Послышался какой-то странный царапающий звук. Разрисованный человек в панике попытался вскарабкаться по лестнице, но поскользнулся. Кроу почувствовал, как его тело словно само собой сдвинулось с места, а потом в его руках оказалось что-то, цветом напоминающее леденец на палочке, какая-то сфера, раскрашенная красным, синим и ослепительно белым. Мистер Эндамон Кроу сосредоточенно вгрызался в лицо разрисованного человека, лишь слегка отвлекаемый ударами кулаков по плечам и голове, – его жертва тщетно пыталась освободиться.
Рядом взорвалась бомба, и на некоторое время стало совсем темно.
26Неожиданное открытие
Выйдя из крипты, Балби уже забыл о деле, которое расследовал.
Будущее обычно приближается к нам маленькими шажочками, подкрадывается медленно и постепенно, и лишь когда в нашем сознании вдруг прорастает зерно воспоминаний, отсылающее нас в прошлое, – лицо, которое мы видели двадцать лет назад, марка автомобиля, которую считали уже исчезнувшей, или даже просто блик света на стекле, – только тогда мы действительно начинаем сравнивать его с настоящим.
Мы движемся в будущее слепо, будто неуверенный купальщик, осторожно нащупывающий дно в незнакомом водоеме: внезапный обрыв – и паника из-за пропавшей опоры, неожиданно ушедшей из-под ног в темную глубину. Балби лишь однажды пережил нечто подобное, когда, услышав сигнал отбоя воздушной тревоги, вышел из церкви на улицу. Это было в тот день, когда у него умерла жена.
Можно подумать, что самое тяжелое – это момент, когда ты узнал, что потерял любимого человека, но Балби-то понимал, что это еще не самое худшее. Тяжелее всего ему было через четыре недели после ее смерти, когда, сидя в одиночестве в опустевшей гостиной своего дома, он вдруг подумал: «Вот такие дела. Теперь всегда будет так. С этого момента все в моей жизни будет лишь последствием случившегося».
Балби вырос среди этих улиц и переулков. Неудобная плотная застройка и почтенный возраст зданий были заложены в его душу с детских лет. Инспектор был человеком, который любит ощущать связь с аспектами собственной жизни – со своей работой, городом, женой.
Они с Бриггсом всю ночь пытались чем-то помочь – гасили зажигательные бомбы, ухаживали за ранеными, – но в три часа утра полковник Королевских инженерных войск ее величества приказал им укрыться в крипте церкви Святой Троицы. Бомбардировка была слишком интенсивной, безопасного способа покинуть город не существовало, и полковник заявил, что меньше всего хочет, чтобы списки погибших пополнились еще двумя именами.
Полицейские спустились в крипту и попробовали уснуть. Возможно, Балби даже и поспал немного – он не мог бы сказать об этом с уверенностью, – но тут прозвучал сигнал отбоя тревоги и инспектор снова был на ногах.
Когда Балби через узкую входную дверь проник в церковь Святой Троицы и взглянул оттуда на открывшуюся перед ним картину пылающей разрухи, у него появилось ощущение, будто к нему обратилась некая высшая сила, взирающая на него с небес: «Что ты, кто ты, откуда ты пришел – все это для меня не имеет значения. Я видел достойных и благочестивых, видел любимых и истинных и единым взмахом своей руки смел их всех с лица земли».
Когда Балби смотрел на исковерканные трамвайные пути, на сгоревшие автобусы и здания, когда вдыхал этот смрад, похожий на дым крематория, он не питал никаких иллюзий, понимая, что стал свидетелем разрушительной работы сатаны. Собор лежал в руинах, витражные окна церкви Святой Троицы были выбиты. Небо стало совершенно черным, и город освещался не солнцем, а неестественным светом пожарищ. Какой же ненавидящий Бога демон, какой все истребляющий дух здесь пронесся? В голове у Балби сами собой всплыли знакомые строки:
«Ко времени, когда Лот вошел в Сигор. И тогда пролил Господь на Содом и Гоморру дождем горящую серу – от Господа с небес. И встал Авраам рано утром и вернулся на место, где стоял пред лицом Господа. И посмотрел он на Содом и Гоморру и на все пространство окрестности, и увидел он густой дым, поднимающийся с земли, как дым из печи».
«Солнце взошло над землею, и Лот пришел в Сигор. И пролил Господь на Содом и Гоморру дождем серу и огонь от Господа с неба; и ниспроверг города сии, и всю окрестность сию, и всех жителей городов сих, и все произрастания земли. И встал Авраам рано утром и пошел на место, где стоял пред лицом Господа; и посмотрел он на Содом и Гоморру и на все пространство окрестности и увидел: вот, дым поднимается от страны, как дым из печи»[42].
«Нет, – подумал Балби, – это сделал не Господь. Люди в Ковентри могли вести себя низко и неразумно, но ничто из того, что они совершили, не могло навлечь на них такое отмщение. К этому приложил руку кто-то другой».
– Настоящий ад, твою мать! – ахнул стоявший рядом с ним Бриггс.
Балби хотел было заявить, что здесь не место для богохульства и сквернословия, однако понял, что был бы неправ. Если где-то и могла появиться необходимость в богохульстве – не как в отдушине, помогающей снизить накапливающееся в мозгу давление, не как в способе сохранить душевное равновесие, хватаясь за все, что попадется под руку, а в качестве констатации сложившегося факта, – это был как раз такой случай.
– Ад, – повторил Бриггс. – Это ад.