познакомился в Тибете.
– Верно. Так вот, он уже держит этого волка за уши, и, если вы не начнете действовать быстро и решительно, очень скоро волк начнет плясать под его дудку, а вы так и останетесь красавчиком местного значения, неудачником, достойным жалости.
Эсэсовец кивнул:
– Я…
– Тсс! – Герти подалась вперед и прижала изящный пальчик к его губам.
Когда она коснулась фон Кнобельсдорфа, с ним начало происходить что-то странное, как будто в нем открывались и захлопывались какие-то двери в комнаты, заполненные змеями, крысами и прочей нечистью или же абсолютно, до звона в ушах пустые. Оберштурмбанфюрер никогда не догадывался о существовании зияющих в нем пещер и бесплодных равнин сознания. Внутри у фон Кнобельсдорфа кое-что отсутствовало, там была пустота, которую он всегда считал источником силы. Но когда Герти прикоснулась к нему, эсэсовец стал ощущать это именно как отсутствие чего-то очень важного. Словно он всю жизнь только и делал, что смотрел себе под ноги, не удосуживаясь оглядеться по сторонам. Теперь же фон Кнобельсдорф поднял голову и, обнаружив себя стоящим в огромной пустыне под темным беззвездным небом, впервые прочувствовал последствия такой изоляции. «Эта женщина, – подумал он, – воплощает в себе все, что я когда-либо искал». Оберштурмбанфюрер уже не сомневался, что она была ведьмой, и более могущественной, чем все, кого он встречал в своей жизни. Как не сомневался и в том, что в их замок ее привели именно его эксперименты. Однако фон Кнобельсдорфу необходимо было контролировать Герти, чтобы все, что они будут делать вместе с ней, рассматривалось как его личные достижения. «Это будет не так уж трудно», – решил он. В конце концов, фрау Фоллер всего лишь женщина, да и кто в руководстве партии поверит, что она смогла чего-то добиться сама, без твердой мужской руки?
– Вам нужно вызвать волка сюда, – сказала Герти. – Я уже проделала некоторую предварительную работу, но, чтобы продвинуться дальше, нам потребуются определенного рода действия.
– Какого такого рода?
– Я скажу вам об этом, когда будут удовлетворены кое-какие мои потребности. Пока же достаточно будет заметить, что нет смысла вести волка сюда, прежде чем мы сможем его контролировать. Какое вознаграждение вы для меня приготовили?
Фон Кнобельсдорф опешил:
– Ну… эээ… вы удостоитесь вечной благодарности СС.
– Ох, дорогой вы мой, – вздохнула Герти с видом императрицы, которую пригласили вечерком в пивную «Биркеллер», чтобы перекинуться в домино. – Я полагаю, что здесь была бы более уместна крупная сумма денег.
– А вы сознаете, что я могу просто приказать вам мне помогать?
Наступило глубокое и тягостное молчание.
– Впрочем, – прервал его фон Кнобельсдорф, – я все же посмотрю, что можно сделать.
– Да уж, постарайтесь, – сказала Герти. – И, когда будете уходить, обязательно заберите с собой этого крокодила.
– Я кого-нибудь за ним пришлю.
– А я бы предпочла, чтобы вы сделали это сами. И прямо сейчас, – добавила она. – О, и еще, красавчик…
– Да? – отозвался фон Кнобельсдорф.
– У фрау Хауссман есть кое-что, принадлежащее мне. Это пара очаровательных сережек с камешками, которые называются «тигровый глаз». Не могли бы вы вернуть их мне? Правда, фрау Хауссман может воспротивиться…
– Она откажется от этих сережек, можете мне поверить, – заявил фон Кнобельсдорф.
– Я знала, что могу на вас положиться. Потому что, если вы принесете мне то, что хочу я, вы получите то, что нужно вам. При нашей следующей встрече у меня будет нечто такое, что выведет вас на путь к достижению величия.
– А вам известно, что мне нужно, фрау Фоллер?
– То же, что и всем нам, дорогой мой, не так ли? Погибель врагов.
Фон Кнобельсдорф снова облизал губы.
– Ну, этого будет достаточно – для начала.
28Последний глоток воздуха
Кроу, которого разместили в спальне на втором этаже в Кумб Эбби, тяжело дышал. Прошли уже сутки, с тех пор как его достали из-под завалов, и раны профессора постепенно затягивались. В нем были заметны признаки приближающейся трансформации. Мышцы стали более массивными, ногти – более толстыми. Казалось, что зубы постоянно меняют положение во рту, очень медленно поворачиваются и искривляются; Кроу все время проводил по ним языком и ничего не мог с собой поделать.
Плечи стали слишком мощными для его тела, а голос при разговоре звучал ниже и глуше. Пальцы уже не соединялись плотно, как прежде, и были толще, чем он привык. Кроу сжал руку в кулак. Кончики его пальцев упирались в ладонь под каким-то странным углом. Вывод был ясен: они выросли.
Кроу взглянул на себя в зеркало. Тот, кто не знал его, просто решил бы, что перед ним всего лишь мужчина крепкого телосложения. Однако люди, знакомые с профессором достаточно близко, отметили бы, что он явно набрал вес и его лицо стало одутловатым. Кроу и сам видел, как мышцы у него на шее наливаются, чувствовал, что рубашка непривычно плотно облегает руки и грудь, и понимал, что на него из зеркала смотрит новый Эндамон Кроу.
Но еще больше его тревожили крутившиеся в голове мысли. Необузданная ярость, заставившая Кроу полакомиться разрисованным человеком, уже прошла, но, по мере того как организм усваивал протеины и жиры, сознание также впитывало что-то от этой жертвы, а также от автоматчика с башни. Кроу ощущал смещения в самовосприятии – это было сродни тому, что происходило с его пальцами и зубами. Понятия стали не совсем такими, какими были прежде, а когда профессор начинал перебирать привычные мысли – вспоминал, например, любимые музыкальные произведения и восхищавшие его картины, – оказывалось, что его предпочтения также слегка изменились. Неизменным оставалось лишь лицо его жены, сидевшей на берегу, в то время как он готовился к битве; для Кроу это было словно маяк, не дававший ему сбиться с пути. Постепенно он начал понимать, что его любовь к Адисле была не такой уж эгоистичной, как он считал. Это было единственное, что усмиряло волка, удерживая его под контролем, и не давало кровожадному зверю вырваться в окружающий мир.
Снизу доносились приглушенные голоса полицейских. Профессор пока что не сообщил им о том, что ему удалось выжить; они сами едва не узнали об этом, когда чуть не сбили его своим грузовиком, возвращаясь в аббатство. Когда Кроу рассказал свою историю Харбарду – по крайней мере, то, что мог рассказать, – он подумал, что должен отдохнуть и, прежде чем объявлять полицейским о своем спасении, хорошенько продумать свои слова.
А еще Харбард сказал, что визит Кроу на черный берег – это важный аспект развития событий, который следует тщательно проанализировать, прежде чем переходить к действиям. Свое присутствие там Кроу мог объяснить лишь галлюцинацией.
Прошло уже несколько часов. Кроу сидел, прихлебывая бренди. Он с удовлетворением отметил, что пачка сигарет ручной скрутки, которую он оставил здесь в прошлый раз, по-прежнему лежала на книжной полке. Кроу курил, погрузившись в размышления. Похоже, вторжение в его сознание волчьей натуры побудило имеющееся в нем человеческое начало к борьбе. В голове у Кроу роились новые воспоминания, смущавшие его еще больше. Он видел склон черного холма, видел глаза волка и уже начинал припоминать, что же тогда произошло. Он видел лицо Гулльвейг, перекошенное от гнева, но не слышал, что она говорит. «Там был еще кто-то, – подумал Кроу, – кто-то в чужих, позаимствованных одеждах». Вроде того, как он сам заимствовал волчье обличье. Профессор ощущал в голове какой-то трепет, как будто где-то там присутствовала огромная стая птиц, – нет, не птиц, а перьев, которые окружали и скрывали что-то. Но что это было? Память Кроу вновь не ответила, и теперь он опять видел лишь свою Адислу.
В комнату постучали.
– Войдите, – сказал Кроу.
Дверь открылась, и в спальню вошел Харбард. Даже в своем нынешнем состоянии Кроу сразу же обратил внимание на то, что его старый друг чрезвычайно возбужден и с трудом держит себя в руках.
– Я подверг факты, которые вы мне сообщили, некоторому осмыслению, – сказал Харбард. – Похоже, все зашло дальше, чем я предполагал.
Кроу снова отпил немного бренди и в этот момент краем глаза уловил какое-то движение. Но когда он повернулся, то ничего не увидел.
– Мне представляется, что имела место попытка обратиться к тому же источнику могущества, который создал вас.
– Могущества? – переспросил Кроу, вдумываясь в смысл этого слова.
Харбард пожал плечами:
– Что бы это ни было, вы сказали, что в видении у колодца присутствовало несколько лиц: Ариндон, говоривший о попытке украсть вашего волка, наци, рассматривавший волка как оружие, и еще какая-то леди, чей образ меня озадачил.
Небольшая поблажка для удовлетворения моего аппетита, сэр. В углу комнаты вновь появился волк.
Кроу с трудом выдавил из себя слова:
– Что бы ни происходило, мне необходимо найти эту леди.
– Зачем?
– Мне известно: встретив ее, я обрету покой.
– Вы в своем репертуаре, Эндамон. Континенты пылают в огне, а вы думаете исключительно о себе.
– Проклятье влияет на меня больше, чем я сам, – ответил Кроу, с трудом произнося каждое слово.
Мой аппетит, сэр… Умоляю вас!
– С вами все в порядке, Кроуфорд? – озабоченно спросил Харбард.
Кроу, побледневший и обливающийся пóтом, не мог сфокусировать на нем взгляд.
Мой голод не может ждать, сэр.
– Твой голод подождет, – сказал ему Кроу.
Харбард протянул к нему руку:
– Кроуфорд, думаю, пришло время позволить мне сыграть роль егермейстера.
Кроу схватился руками за голову. Он чувствовал дыхание волка у себя на затылке, слышал его умоляющий голос, видел на внутренней поверхности век его мольбы, написанные корявым почерком.
Позвольте повести вас за собой, сэр, дайте направить вашу руку…
– Я уверен, что знаю способ, как это контролировать, – заявил Харбард. – Я изучил имеющиеся свидетельства и сделал определенные выводы. Думаю, мы сможем обуздать то, что находится внутри вас.