– Она вполне хорошая и скромная девушка.
– Хорошая и разумная, но велика ли ее опытность? С одной стороны, этот мастер Окшот, с его безумным характером, и я не знаю, на что он может решиться, доведенный до полного отчаяния своим отцом: а это уединенное место и море близко.
– Леди Арчфильд с удовольствием возьмет ее к себе.
М-рис Вудфорд тут передала ему рассказ Анны о нахальном поступке Седли, но д-р не придал этому большого значения, не предполагая, чтобы его полк был переведен на стоянку по соседству; тогда м-рис Вудфорд, с крайней неохотой, сообщила все неудобства ее положения в доме между глупенькой молодой женой и старинным товарищем ее детских игр.
– Еще что? – сказал д-р, всплеснув руками. – Я никогда не думал, чтобы скромная молодая девица могла доставить столько хлопот, но я полагаю, что причиною этому красивое личико. Уже три опасности! Что же ты предлагаешь?
– Я желала бы поместить ее в доме какой-нибудь доброй и благочестивой леди, которая заботилась бы о ней и потом выдала бы ее замуж.
Такова была, как ты знаешь, и моя девичья жизнь, и я была очень счастлива в семействе леди Синднич, пока я не познакомилась с твоим покойным братом, и тогда началось для меня еще большее счастье. В первый же день, как только буду в силах, я напишу своим старым друзьям, м-рис Эвелин и м-рис Пепс, а также м-рис Элеонор Уоль, которая, я слышала, вышла за сэра Теофиля Огльторпа, и ради нашей прежней дружбы возьмет к себе мою дочь. Она доброе, простодушное существо, ирландка по происхождению и, наверное, будет беречь ее.
В этом плане не было ничего унизительного. Большая часть дам высшего общества держали тогда при себе молодых девиц из духовного звания или из среды образованной буржуазии в качестве компаньонок, гувернанток, а то и камер – фрау, смотря как случалось. Их не путали с прислугой, они участвовали в разных домашних удовольствиях и потом выходили замуж в своей среде; конечно, их положение изменялось в зависимости от нрава хозяйки дома, начиная с доверенного ее друга и кончая домашней рабыней.
Д-р Вудфорд не имел причин возражать своей сестре, но ему было тяжело после восьми лет лишиться общества своей племянницы и перейти к прежней холостой жизни; хотя он сознался при этом, что ему было не по силам уберечь красивую молодую девушку от грозивших ей опасностей; и с глубоким вздохом в конце концов он должен был согласиться с мнением ее матери, которое всегда ценил очень высоко.
Письма были написаны и в свое время на них были получены весьма любезные ответы. М-рис Эвелин предлагала, чтобы молодая девица приехала к ней и оставалась у нее, пока откроется подходящее место; а леди Огльторп, добродушная ирландка, весьма преданная королеве, обещалась при первом случае поговорить с самим королем или с принцессой Анной о дочери храброго капитана Вудфорда. В течение года могла открыться вакансия в детской, в Вайтголе или в Кокните[17], это уже превосходило желания м-рис Вудфорд. Она скорее поместила бы свою дочь в дом какой-нибудь семейной дамы; но она знала, что ее старая приятельница иногда любила обещать более, чем могла исполнить. Она не говорила подробно об этом своей дочери и сообщила ей только, что знакомые добрые дамы обещали позаботиться о ней и найти ей место. Анна была поражена, что мать уже хлопотала об устройстве ее судьбы, и не расспрашивала ее.
Охватившее ее вскоре затем сознание, что мать ее уже близка к могиле, совершенно убило ее; она старалась не думать об этом, не допускала мысли о такой утрате. Но в глубине ее души таилось чувство, что уж если такое горе неизбежно, то для нее тяжелее всего было бы остаться в Порчестере… а там, сколько могло быть блестящих шансов для крестной короля, для дочери чуть не дворянина.
Услышав как-то, что майор Окшот справлялся о ее здоровье у ворот их дома, м-рис Вудфорд просила его зайти.
Он вошел, ступая осторожно своими тяжелыми сапогами.
– Я огорчен видеть вас в таком положении, – сказал он в то время, как она протянула ему свою исхудалую руку. – Может быть, вы чувствуете потребность духовного утешения? Бывают минуты, когда наши нужды заставляют нас забывать о разнице в формах и обрядах.
– Мне дорога молитва добрых людей, – сказала м-рис Вудфорд, – но, говоря правду, я не это имела в виду, когда просила вас зайти ко мне.
Он был, видимо, разочарован, потому что только хотел было вынуть из кармана маленькую переплетенную в черное Библию, рубец на переплете которой ясно говорил, что она не раз сопутствовала ему в битвах; может быть, из желания угодить ему, а также и ради духовного единения, она попросила его прочесть из священного писания и помолиться вместе с ней.
При всей своей наружной нетерпимости, он был в душе искренне благочестивый человек, и потому в молитве его не было ничего такого, к чему бы она не могла присоединиться хотя и была членом епископальной церкви; но прежде чем он поднялся с колен, она сказала: – Еще одну молитву за вашего сына, сэр.
Он произнес несколько слов горячей молитвы о заблудшей овце; на глазах старика блеснула слеза, а она плакала; потом он сказал: – О, мистрис! сколько я молился за моего бедного мальчика!
– Я уверена в этом, сэр. Я знаю, что вы чувствуете глубокую любовь отца, и вот почему я, умирающая женщина, хотела поговорить с вами.
– И я с радостью выслушаю вас, потому что вы были всегда добры к нему и сделали для него больше добра, если это возможно для такого неисправимого, чем кто-нибудь другой.
– Кроме его дяди, – сказала м-рис Вудфорд. – Я боюсь, что слова будут напрасны, если я скажу, что, по моему мнению, единственная надежда сделать из него хорошего, полезного человека, утешение для вас, вместо источника одних горестей, это – послать его к сэру Перегрину.
– Это невозможно. Мой брат не выполнил условия, на котором я доверил ему мальчика; он ввел его в светское и развращенное общество, вследствие чего ему стали противны строгие и благочестивые обычаи его семьи, и кроме того повез его в папистские страны, где он заразился всяким нечестием.
М-рис Вудфорд вздохнула, и всякая надежда на успех покинула ее.
– Я понимаю ваш взгляд, сэр. Но, может быть, я не ошибусь, сказав, что трудно найти достаточно занятий для молодого человека, чтобы отвлечь его от всяких искушений в таком именье, где сам хозяин еще вполне бодр и деятелен.
– Защита от искушения должна исходить от самого себя, – отвечал майор, – но я согласен с вами, и когда ему минет двадцать один год, он, как я надеюсь, вступит в брак с своей кузиной, благочестивой и добродетельной молодой девушкой, и будет управлять ею имением, которое еще больше моего.
– Но если… этот брак противен ему, разве это поведет к их обоюдному счастью?
– Мальчик жаловался вам? Ничего, я не обвиняю вас. Вы всегда были его лучшим другом; но он должен знать, что это дело касается его и моей собственной чести. Правда, м-рис Марта не походит на придворных красавиц, которыми он, к своему несчастью, привык восхищаться, но тут я только помышляю об его истинной пользе. «Слава обманчива, и красота преходяща».
– Совершенно верно, сэр; но позвольте мне только сказать одно, – я ужасно боюсь, что молодые люди плохо выносят стеснение.
– То есть, что они не хотят склонить свою гордую голову под ярмо.
– О, сэр! но с другой стороны, – «отцы, не раздражайте детей своих». Простите меня, сэр; я говорю только из одной дружбы к вашему сыну и из опасения, чтобы излишняя, в его глазах, строгость не довела его до какой-нибудь крайности, могущей сильно огорчить вас.
– Извинений с вашей стороны совершенно не требуется. Я благодарю вас за участие в нем и за ваши откровенные слова. Я могу действовать только по своему разумению, насколько оно мне доступно.
– И мы вполне соглашаемся в нашей общей молитве за него, – сказала м-рис Вудфорд.
Тут они расстались, пожелав друг другу Божьего благословения. М-рис Вудфорд одинаково жалела и отца, и непокорного сына, для которого она сделала все, что могла.
Это было ее последним свиданием со знакомыми. Начались восточные мартовские ветры и неожиданно последовал ее конец, так что она даже не успела проститься с своими близкими. Когда ее положили на маленьком кладбище за стенами замка, никто не проявил такой ужасной печали, как Перегрин Окшот, оставшийся, здесь после того, как доктор увел домой свою племянницу и его видели лежащего в слезах на ее могиле.
Но Седли Арчфильд, полк которого все-таки был прислан в Портсмут, рассказывал про него, что на другой день после похорон он присутствовал на петушином бою, а после того участвовал (хотя и не пил сам) в офицерской попойке, в одной из таверн, потешая публику иностранными песнями, фокусами и разными штуками.
Глава XIЕДИНСТВЕННАЯ НАДЕЖДА
Последний удар обрушился на Анну Вудфорд так неожиданно, что несколько дней она ходила как во сне. В первый день к ней приехала леди Арчфильд и обошлась с ней совсем по-матерински, Люси также бывала у нее, насколько то позволяла «молодая», которая в это время чувствовала себя настолько подурневшей, чтобы оскорбляться на всякое внимание, оказываемое кому-нибудь другому. Она даже стала ревновать Люси к ней, из-за чего у нее произошла ссора с мужем; и ее свекровь, как ни тяжело это было для нее, должна была согласиться, что лучше, если Анна будет реже видеться с ними.
Анна чувствовала себя столь одинокой и забытой, что с нетерпением ожидала минуты, когда покинет это место. Она очень любила своего дядю, но он был настолько поглощен приходской работой, своими книгами и обширной перепиской о церковных делах, что совсем мало бывал в ее обществе. Немудрено, что лишенная матери, поглощавшей все ее внимание и любовь, отрезанная от Арчфильдов, она почувствовала в себе стремление в Лондон, к королевскому двору, казавшемуся ей настоящим, ее обществом. Она написала письма, как наказывала ей мать, и с нетерпением ожидала на них ответа, чувствуя, что предпочла бы что угодно своему настоящему одиночеству.