Глава шестая
12-й съезд РКП обсудил ещё три важные проблемы. Одной из них оказался так и не разрешённый до конца вопрос экономического районирования. То ли случайно, то ли преднамеренно тезисы Рыкова не были опубликованы, а потому не обсуждены загодя, на конференциях компартий союзных республик, парторганизаций губерний и автономных республик. Нельзя до конца исключить и ещё одно объяснение происшедшего. Так как план экономического районирования разрабатывался в недрах Госплана, то Рыков счёл необходимым воздержаться от настойчивого призыва поддержать своё предложение впредь до практического разрешения судьбы ключевого при проведении предлагавшейся реформы государственного органа. Скорее всего, потому-то доклад заместителя главы правительства стал не только самым коротким из услышанных делегатами, но и неубедительным. Ведь его основное положение опиралось на несколько малозначимых примеров, да и то на волостном, а не республиканском и губернском уровне.
Подтверждением такой оценки является и предельно непоследовательная резолюция, предложенная Рыковым и без обсуждения, замечаний или поправок принятая съездом. Признавшая существующее административное деление «не соответствующим новым политическим и экономическим потребностям страны». И вместе с тем сведшая практически на нет реформу. Поручавшая «ЦК партии новый план административно-хозяйственного деления республики провести для начала… в двух районах (регионах. — Ю.Ж.), промышленном и сельскохозяйственном, с организацией в них областных исполкомов». Новыми единицами становились образованная в том же году Уральская область (включившая Пермскую, Екатеринбургскую, Челябинскую, Тюменскую губернии) и — год спустя — Юго-восточная, вскоре переименованная в Северо-Кавказский край (Кубанская, Терская, Донская области, Ставропольская, Черноморская, часть Астраханской губернии, Адыгейская, Ингушская, Кабардино-Балкарская, Карачаевская, Северо-Осетинская, Черкесская, Чеченская автономные области){108}.
Иначе решалась на съезде проблема, поднятая Сталиным в его записке от 1 января — о налоговой политике в деревне. Она выглядела настолько сложной и многозначной, что изложение её возложили на трёх содокладчиков — Каменева, Калинина и Сокольникова. Единодушных и в посылках, и в выводах, так как сельское хозяйство, а значит, и крестьянство, уже были признаны имеющими «первенствующее значение» для экономики СССР. Потому и не предполагавших, увеличения налогов, а только их объединение.
Получив слово первым, Каменев не стал скрывать очевидное и вызывавшее резко негативное восприятие НЭПа большинством партии. «Глубоко ошибочно, — объяснял он вслед за Зиновьевым и Троцким истинную суть совершённого два года назад отступления, — когда думают, что НЭП есть соглашение или договор с буржуазией. Когда мы ходим по улицам Москвы или Петрограда и видим эти шикарные магазины, шикарные кабаки, видим порнографическую литературу и все те отвратительные явления, которые можно наблюдать на улицах больших городов, то возникает мысль: вот кому мы сделали уступку!.. Нет, товарищи, это не так! Я всё это уже назвал пеной….
Новая экономическая политика есть соглашение не с буржуазией, а с крестьянством… Эта мелкобуржуазная стихия крестьянства, конечно, может в ходе истории породить из себя и крупный капитал, но мы сделали бы глубочайшую политическую ошибку, если бы не умели провести разницы между крестьянством и буржуазией… Новая экономическая политика состоит… в том, что на рынке сейчас, при всей нашей бедности, при нашей нищете обращаются сотни миллионов пудов крестьянского хлеба».
Столь тривиальным объяснением не ограничился. Указал и на опасности, порождённые не чем иным, как НЭПом. «Масса, растущее крестьянство, — продолжил докладчик, — будет пробовать нас, она будет допрашивать нас: кто даст ей кредит, кто даст ей возможность экспорта, кто даст ей хорошую цену за хлеб и дешёвые гвозди? И по ответам на эти вопросы эта колеблющаяся масса будет или примыкать к нам, или отходить». Тут же, сославшись на Фрунзе, отметил сильное недовольство крестьянства Украины политикой советской власти, ухудшение отношения к коммунистической партии.
Только затем перешёл к экономическому аспекту проблемы. Отметил: от сельского хозяйства государство получило в 1921/22 хозяйственном году четверть всех своих доходов. И это при всё ещё сохраняющемся тяжёлом положении в деревне, так и не изжившей до конца последствий шестилетней войны и страшного голода. Уточнил, что в 1916 году льном засевалось 1 300 тысяч десятин, а в минувшем — только 700 тысяч, хлопком — 500 и 50 тысяч, численность голов крупного рогатого скота за тот же период сократилась с 50 до 33 миллионов.
На основании таких данных пришёл к однозначному выводу: «попятное движение во всей экономической структуре советского строя, если мы хотим победить капитализм, должно быть прекращено».
Лишь затем перешёл к главному. Сказал о том, что давно витало в воздухе. О необходимости отказаться от того, с чего начинался собственно НЭП. «Давая возможность крестьянину, — объяснил Каменев, — вносить (продовольственный. — Ю.Ж.) налог не натурой, а деньгами, мы, тем самым, даём ему возможность более приспособляться к рынку». Опасаясь возможных возражений, поспешно пояснил: «Наш налог должен быть построен таким образом, чтобы он справедливо распределил тяжесть налога по крестьянским хозяйствам, справедливо оберегая бедняка и, в то же время, облагая больше высшие группы (середняков и кулаков. — Ю.Ж.), но таким образом, чтобы не подорвать личной заинтересованности крестьянина в увеличении производительности его труда».
Добавил, чтобы не осталось недопонимания — «Нужно ли сейчас ставить как основную задачу срезать верхушку (кулаков. — Ю.Ж.)?.. Резать верхушку при помощи прогрессивного налога надо, но надо делать это с умом. Показать, что мы действительно не забыли ставки на старательного хозяина{109}.
Сразу выяснилось, что Каменев и делал доклад. Выступивший вслед за ним Калинин лишь дополнил сказанное яркими, живыми примерами, существенными деталями. В частности, раскрыл в округлённых величинах классовую структуру крестьянства. Отнёс к «высшей группе», к «верхушке», то есть к кулакам, только десять процентов хозяйств, а остальные девяносто — к середняцким и бедняцким. Пояснил, на что конкретно идут налоги, поступающие из деревни: в основном — на строительство электростанций, дорог, на культурно-просветительную работу. Словом, во благо самих крестьян.
Третий содокладчик, Сокольников, в сущности, всего лишь изложил проект резолюции, предлагаемой на утверждение съезда. Правда, прежде всего остановился на взволновавшем слишком многих увеличении — в новом хозяйственном году налоговых поступлений от деревни — на 16–18 процентов. Нарком финансов, и утвердивший такой бюджет, объяснил: это не увеличение налогового бремени. Всего лишь учёт расчётного расширения посевных площадей и, как результат того, появление на рынке добавочной сельскохозяйственной продукции.
Затем сказал самое главное. То, что и предлагал Сталин. О переводе продналога в денежную форму и слияние с ним подворного, трудгужевого и местных прямых налогов, число которых в различных регионах страны колебалось от 16 до 35. Образование на их основе единого сельскохозяйственного. Благодаря тому, разъяснил Сокольников, крестьянство сможет более свободно приноравливаться к рынку, а советская власть — «наилучшим образом проводить политику ограждения интересов крестьянской бедноты и середняка»{110}.
И снова — ни прений, ни замечаний, исправлений или дополнений. Разногласия породил только доклад Сталина «О национальных моментах в партийном и государственном строительстве». Точнее, те проблемы, которые в нём затрагивались, вызвавшие острые столкновения даже среди членов ПБ.
Ещё до того, как Сталин выступил с этим докладом, на него набросился лидер грузинской компартии Мдивани. Лишь мимоходом помянул суть давних разногласий — вопрос о Закавказской Федерации, роли Заккрайкома. Воспользовался как формальным основанием для выступления организационным отчётом Сталина, чтобы заявить о непоследовательности политики ЦК РКП. Поведал, не скрывая личной обиды, о недавнем. О приезжавших в Тифлис двух комиссиях — Дзержинского, Мицкявичюса, Мануильского и Каменева, Куйбышева. О диаметрально противоположных якобы выводах, сделанных ими. И о том, что поначалу из Грузии для работы в России отозвали четверых, а потом лишь двух из них.
Чтобы выглядеть беспристрастным, не скрыл Мдивани обвинения ряда членов бывшего ЦК компартии Грузии в национальном уклоне. Но во всём, о чём говорил, видел ошибки, прежде всего Сталина, который их, мол, уже исправил в тезисах. «По национальному вопросу, — победно подытожил Мдивани, — были разногласия, и эти разногласия решены теперь в пользу нашей группы»{111}. Словом, попытался продолжить дело, начатое в феврале Фотиевой, Гляссер и Горбуновым, прерванное 6 марта резким ухудшением здоровья Ленина. Видимо, посчитал, что поддержка «свыше» ему гарантирована. И ошибся.
Вслед за Мдивани на трибуну поднялся И.Д. Орахелашвили, председатель СНК Грузинской ССР. В первой же фразе назвал Мдивани грузинским уклонистом, а для сокрушительной отповеди ему прибег к идеальному приёму. Углубился в недавнее прошлое, доказывая бесспорными фактами — группа Мдивани вела борьбу с Ленинской, партийной линией со дня советизации республики весной 1921 года. Повторил всё, содержавшееся в письме ЦК РКП «О конфликте в компартии Грузии», после чего заверил делегатов съезда: «В грузинской организации устойчивость и в среде пролетариата, и в среде крестьянства. Неустойчивость, колебания и разложение среди антикоммунистических элементов — меньшевиков, помещиков. Мы спокойны за будущее. Спокойны все, кроме уклонистов»