Внушал Троцкий и иное, с его точки зрения более важное. «Невеликорусского крестьянства, — писал он, — у нас больше, и оно распадается на многочисленные национальные группы. Для этих национальных групп каждый государственный, политический, хозяйственный вопрос преломляется через призму их родного языка, их национально-хозяйственных и бытовых особенностей, их обоснованного прошлым национального недоверия (к русским. — Ю.Ж.)».
Из всего этого Троцкий и делал далеко идущий вывод:
Во-первых, «вопрос о взаимоотношениях между пролетариатом и крестьянством… более чем наполовину сводится к взаимоотношениям между наиболее передовым и влиятельным великорусским пролетариатом и крестьянскими массами других национальностей, нещадно угнетавшихся ранее и ещё крепко помнящих все обиды». А во-вторых, «великорусское ядро партии в массе своей ещё недостаточно прониклось национальной стороной вопроса о смычке, а, тем более, национальным вопросом во всём его объёме». И заключил: «Основа же дела состоит в том, чтобы ясно понимать корни великодержавного наступательного национализма великороссов и оборонительного (выделено мной. — Ю.Ж.) национализма малых народов».
Как бы уступая давлению Троцкого, ПБ приняло 10 мая специальное постановление по Туркестану, на самом деле касающееся не только одной автономной республики, а всего мусульманского региона.
«Осторожная политика, — требовало оно, — в отношении мелкой буржуазии и религиозных предрассудков должна безусловно проводиться и впредь. При этом необходимо проявлять максимум внимания к требованиям широких слоев коренного населения в различных районах. Необходимо привлечь лояльную к советской власти часть национально-прогрессивной интеллигенции к культурно-просветительной работе вообще и, в первую очередь, к борьбе с реакционным духовенством»{149}.
Несколько позже, 21 мая, в тех же целях ПБ разрешило, вернее, инициировало созыв съезда мусульманского духовенства в Уфе{150}. Понадеялось с его помощью привлечь на сторону советской власти хотя бы часть тех мулл, которые активно сотрудничали с басмачами. Однако политика умиротворения изрядно опоздала. Уже не могла ни в коей мере повлиять ни на события в Средней Азии, ни на настроения в тюркских республиках и областях.
Первым, осознав всю серьёзность опасности, забил тревогу председатель ЦК В.В. Куйбышев. Направил 19 мая в ПБ записку, отразив в ней всю угрозу недооценки национального уклона. Попытался подыскать для сложившейся ситуации формулировку, не перечёркивающую принятую съездом резолюцию, но в то же время позволяющую признать местный национализм куда большим злом, нежели надуманный великорусский.
«Не будучи ни в какой степени связанным с предусмотренной резолюцией XII съезда борьбой с национальным уклоном, — отмечал Куйбышев, — ибо дело здесь идёт не об уклоне внутри партии, а об измене ей, измене революции, дело это (Султан-Галиева. — Ю.Ж.), однако, попадает на разгорячённую недавней дискуссией почву. Иногда сознательно, иногда бессознательно подгоняется под такую внутрипартийную борьбу, вызывая различные толки, сея среди националов тревогу, а среди русопятов — лукавую догадку о декларативности резолюции XII съезда».
С помощью столь незамысловатого софизма Куйбышев и предложил отныне рассматривать прежде считавшееся допустимым выражение особого мнения при обсуждении национальных вопросов как контрреволюционное деяние. И потому потребовал не дальнейшего обсуждения подобных случаев в ЦК, а вмешательства ГПУ.
Лишь тем Куйбышев ограничиться не мог, ибо переоценку утверждённых съездом положений следовало как можно скорее довести до сведения всех членов партии. Потому и предложил:
«I. Поручить ЦКК и секретариату ЦК (то есть Сталину. — Ю.Ж.) созвать недели через две совещание из националов окраинных областей (по два товарища, по возможности антипода). 2. На этом совещании изложить дело Султан-Галиева и показать, куда неизбежно заводит логика тайной, направленной против партии борьбы. 3. Использовать это совещание для изучения руководителей работой на окраинах, отбора из них действительно коммунистических элементов, могущих проводить предусмотренную XII съездом партии линию в национальном вопросе. 4. После совещания обратиться к партийным организациям на окраинах с письмом от имени ЦК»{151}.
Членам ПБ потребовалось пять дней, чтобы оценить важность предложения Куйбышева. Понять, что оно позволяет одновременно решить две задачи. Разъяснить новую позицию по национальному вопросу, то есть признать весьма опасным национальный уклон, а не великорусский шовинизм. Тщательнее подготовиться к намеченной на 5 июля второй сессии ЦИКа СССР, призванной завершить работу над конституцией Союза — не допустить пересмотра проекта в пользу союзных республик. А для того сделать всё, чтобы на совещании не присутствовали не только Мдивани и Ломинадзе, но и Раковский, Скрыпник. Заодно дополнить участников совещания «руководителями местных партийных организаций соответствующих областей из числа русских (выделено мной. — Ю.Ж.) товарищей, по возможности секретарей, в числе десяти-пятнадцати человек»{152}.
Особое значение, но не для ПБ в целом, а лично для Сталина, имело бы отсутствие на совещании Раковского. Занимавшего ключевые позиции во властных структурах и СССР — как члена ЦК, и на Украине — как председателя СНК республики. Упорно, настойчиво защищавшего и пропагандировавшего наиболее радикальные взгляды национал-уклонистов на то, каким быть Союзу, какую культурную политику следует проводить в создаваемом государстве.
О том Раковский говорил не только на съезде. Перед тем — в докладе на 7-й Всеукраинской партконференции, проходившей с 3 по 9 апреля 1923 года, опубликованном дважды: на украинском языке в журнале «Червоный шлях», на русском — отдельной брошюрой.
Выступая перед делегатами конференции, Раковский убеждал их: «Мы искренне приветствовали инициативу, которая была проявлена отдельными группами товарищей из республик, в том, чтобы в наши союзные отношения внести определённость, и эта определённость должна будет идти по линии больше прав, больше средств, больше инициативы во всех областях отдельным советским республикам (выделено мной. — Ю. Ж.)».
Затронул Раковский и второй весьма болезненный вопрос. Сначала пояснил: «украинцы.., которые являются украинцами по происхождению, но, может быть, не знают украинского языка — эту оговорку нужно сделать, составляют в нашей (украинской. — Ю.Ж.) партии 23,7 процента.., русский элемент составляет 40–50 процентов». И пришёл к неутешительному для уклониста выводу. «Каким образом, — задал Раковский риторический вопрос, — пролетариат Украины, составляющий, может быть, несколько процентов всего населения, сможет руководить деревней, если он в среде коммунистической партии не имеет достаточно людей, знающих язык деревни?».
После такого странного для большевика-марксиста, но совпадающего со взглядами Троцкого заявления предложил «исправить нашу действительность». Но как? Подъёмом культуры деревни, начиная с ликвидации неграмотности, поднятия бытовых условий до уровня города? Отнюдь нет. Оказывается, фактической консервацией их.
«Задача государства, — повторил Раковский затасканный лозунг всех украинских националистов, включая и своих недавних открытых противников, Грушевского и Петлюру, — дать возможность развиваться той культуре, которая была искусственно зажата и ограничена»{153}. Иными словами, изолировать её от положительного влияния города, дав преимущество культуре деревни. По словам Маркса, повторенных Сталиным, — дикой, отсталой по сравнению с городской. Точнее — русской, что честно сказать Раковский побоялся.
И всё же он, а при его содействии и неустанный проповедник безоглядной украинизации нарком юстиции УССР Скрыпник оказались участниками «Совещания ЦК РКП с ответственными работниками национальных республик и областей». Открывшимся 9 июня непродолжительным, но в подчёркнуто прокурорском — а таковыми ощущали себя и председатель ЦКК, и остальные члены Центральной контрольной комиссии — тоне докладом Куйбышева. Выдвинувшим против Султан-Галиева обвинение в попытке «сплотить вокруг себя российских коммунистов-мусульман, с одной стороны, и турецких, персидских политических деятелей — с другой, для проведения самостоятельной, противопоставляемой Коминтерну и советской власти политической линии в национальном вопросе{154}.
Как неоспоримое подтверждение своего обвинения Куйбышев сообщил собравшимся содержание секретной переписки Султан-Галиева с членами компартий Ирана — Таджи Бахши, Турции — Джемалом, с А. Адигамовым — наркомом просвещения Башкирии, И. Фирдевсом — наркомом юстиции Крыма, иными. Процитировал и призыв установить прямые контакты с Валидовым.
Но не столько сам доклад Куйбышева, сколько предложенный им проект резолюции поставил участников совещания в сложное положение. Ещё бы, в нём содержались пункты, которые фактически объявляли национальный уклон наиболее опасным, чем дезавуировалась последняя статья Троцкого:
«Работу антипартийной нелегальной организации Султан-Галиев старался направить в сторону подрыва доверия ранее угнетённых национальностей к русскому пролетариату…
Антипартийная и антисоветская работа Султан-Галиева могла бы быть предупреждена или во всяком случае обезврежена партийным порядком, если бы в восточных республиках, особенно в Татарии и Башкирии, где султангалиевщина получила некоторое распространение, велась самими же местными работниками систематическая и решительная борьба с уклоном к национализму…
Совещание поэтому считает, что выращивание подлинно интернационалистических коммунистических кадров из местных людей в республиках и областях.., достаточно стойких для того, чтобы устоять против меныиевистско-буржуазных националистических веяний и повести решительную борьбу с уклоном к национализму, является также очередной задачей на