алендарной программы, я сомневаюсь в её пригодности». Бухарин же пошёл ещё дальше в критике, безапелляционно утверждая: «Срок решительного выступления назначать нельзя». Ну, а Рыков предложил компромисс «Нужно принять календарный план подготовки, а не восстания»{215}.
Поначалу ПБ уклонилось от окончательного ответа на поставленный вопрос. На следующий день, 23 августа, ограничилось общей оценкой международного положения. «На основании имеющихся в ЦК материалов, — гласило его постановление, — в частности на основании писем товарищей, руководящих германской компартией, ЦК считает, что германский пролетариат стоит непосредственно перед решающими боями за власть». Исходя из того, так определило ближайшие задачи РКП: «политическая подготовка трудящихся масс Союза республик к грядущим событиям», «мобилизация боевых сил республики»{216}.
Только полтора месяца спустя, 4 октября, ПБ согласилось с комиссией по международным делам (Зиновьев, Сталин, Троцкий Радек, Чичерин). Утвердило дату революции в Германии — 9 ноября. Учитывая же отмеченную ещё на совещании слабость ЦК КПГ, вряд ли способного стать боевым штабом, направило в Берлин опытных организаторов. Оговорило, что, разумеется, лучше всего было бы послать Троцкого и Зиновьева, но «возможный арест названных товарищей в Германии принёс бы неисчислимый вред международной политике СССР и самой германской революции». Потому постановил «послать в Германию тт. Пятакова, Радека, Рудзутака, Куйбышева. Однако список этот пришлось практически сразу скорректировать. Рудзутак тяжело заболел, а Куйбышева решили заменить наркомом труда В.В. Шмидтом. Кроме того, вошло в постановление и такое указание: «четвёрке решить по приезде в Берлин вопрос о привлечении к её работе т. Крестинского» — всего-навсего полпреда СССР, дипломата!{217}
Тем временем решались и чисто военные вопросы. Ещё 25 августа Троцкий потребовал от Э.М. Склянского, своего заместителя по РВС СССР, внести коррективы в разрабатывавшуюся военную доктрину. Учесть в ней более чем вероятную интервенцию Франции и Польши в советскую Германию как «вступление к удару против Советского Союза». «Мы должны, — отмечал Троцкий, — быть готовы к этому худшему исходу… Мы должны практически готовиться к нападению на нас»{218}.
А чтобы компенсировать резко сократившуюся численность вооружённых сил СССР, 6 октября началась скрытная мобилизация, причём призыву подлежали только коммунисты, встретившие его с энтузиазмом. Позже один из мобилизованных так вспоминал о настроениях тех дней: «Каждый из нас… считал за величайшую честь вступить в любое время в ряды Красной армии.., чтобы, когда потребуется, выступить на поддержку советской Германии»{219}.
Не довольствуясь только такими подготовительными к войне мерами, РВС СССР начал разрабатывать и действия чисто стратегического характера. Среди них — поход сил Балтийского флота. Весьма слабого, насчитывавшего всего одиннадцать единиц: два устаревших линкора и столь же малопригодных для боевых операций девять эсминцев. Им следовало войти в Зунд — пролив Эресун, соединяющий Северное и Балтийское моря, чтобы воспрепятствовать британским кораблям блокировать восточное побережье Германии. Столь авантюрный план, загодя обречённый на неуспех, несмотря на категорическое возражение Сталина, ПБ одобрило. Более того, одобрило 1 ноября{220}. Уже после того, как революция в Германии так и не начавшись, потерпела крах.
Готовился к скорым событиям «мирового характера», разумеется, и ИККИ. Провёл в Москве с 21 сентября по 5 октября совещание руководства РКП и КПГ при участии представителей компартий Франции и Чехословакии как стран, способных начать интервенцию против советской Германии.
Казалось бы, совещание было призвано спокойно, трезво, объективно проанализировать истинное положение и лишь затем решить наиглавнейший вопрос — о готовности немецкого пролетариата к вооружённому восстанию и о реальных шансах установить советскую власть по всей Германии. В действительности ход совещания был предопределён уже данной ПБ оценкой ситуации, неоспоримой с его точки зрения неизбежностью революции.
Именно поэтому совещание вылилось в диалог безудержных оптимистов Зиновьева и Брандлера, с одной стороны, и более осторожных Троцкого и Тельмана — с другой. Правда, крайне левые из числа руководства КПГ — Р. Фишер и А. Маслов — подвергли резкой критике и тех, и других. Но не саму возможность революции, а только частности вопроса. Настаивали на провозглашении после победы диктатуры пролетариата, а не зиновьевского рабоче-крестьянского правительства и требовали отказаться от сотрудничества с социал-демократами, отвергая ещё один лозунг Зиновьева — о едином фронте. Вместе с тем и одни, и другие, и третьи почему-то считали единственной силой, которая будет противостоять коммунистам, не рейхсвер и полицию, а фашистов, как они называли нацистов Гитлера. Тех, кто, как и в Италии годом раньше, готовы к захвату власти. Потому-то Фишер, завершая своё выступление, пафосно воскликнула: «Фашизм или революция!».
Делая доклад первым, 21 сентября, Брандлер убаюкал всех своими подсчётами. Мол, КПГ уже приступила к созданию вместо «сотен» «военизированных боевых организаций в форме 15 дивизий по 5 тысяч человек», которые, по его словам, можно было «поставить на ноги в течение шести недель». Добавил, что для командования ими имеются «школы красных офицеров», через которые уже прошли подготовку семь тысяч двести человек. Полёт фантазии Брандлера тем не ограничился. Он твёрдо пообещал: в Саксонии и Тюрингии с их 13 миллионами населения нет «силы,, которая была бы способна помешать нам взять власть». И заключил — сигналом к восстанию станет начало всеобщей забастовки.
Попытался несколько охладить пыл Брандлера другой лидер немецких рабочих, Тельман. Выступая 23 сентября, втором рабочем дне совещания, заявил: предыдущий докладчик от КПГ «переоценил наши силы, дав неверную оценку «того, что четыре пятых социал-демократических рабочих уже стоят на левом фланге НСДПГ (независимой социал-демократической партии Германии. — Ю.Ж.), то есть фактически примкнули к коммунистам. По его мнению, «из 15 миллионов пролетариев 9 миллионов находятся в профсоюзах и 1 миллион организован политически», то есть состоит в одной из трёх рабочих партий — СДПГ, НСДПГ, КПГ. Но согласился Тельман с подсчётом Брандлером сил для вооружённого восстания. «У нас, — отметил он, — имеется 250 тысяч в пролетарских «сотнях». Тут же уточнил — «по-видимому, лишь в Средней Германии», иными словами, в Саксонии и Тюрингии. Признал Тельман и весьма важное — «у нас есть большой склад оружия, но оружие ещё не передано в руки пролетарских масс».
Зиновьев, делая доклад на третьем заседании, 25 сентября, так и не захотел посмотреть правде в глаза, очарованный заявлениями немецких товарищей. Упорно отстаивал свою прежнюю позицию. «Мы, — заявил он от имени руководства ИККИ и РКП, — оцениваем ситуацию таким образом, что события назрели и что они разразятся решающим образом в самое ближайшее время. Мы можем очень многое выиграть и имеем шансы победить, если введём в действие все силы. Речь идёт не только о германской революции, а о начале международной революции… Германская революция не локальная, а является международной революцией, и все партии (коммунистические. — Ю.Ж.) должны понять, какой решается вопрос».
Выступая же на заключительном заседании, 4 октября, Зиновьев пошёл в своих прогнозах ещё дальше. «Мы все, — обобщил он на правах председателя совещания, упорно принимая собственные жгучие желания за реальность, — пришли к выводу, что революционный кризис в Германии назрел и что теперь вопрос о вооружённом восстании и решающей борьбе стал задачей дня почти в буквальном смысле слова. Для нашей общей ориентировки мы назначили срок, так как мы считаем, что если назрели все объективные предпосылки, революционной партии следует определить срок для проведения всей необходимой подготовки. Таким ориентировочным сроком мы назначили 9 ноября (то есть через те самые шесть недель, названных Брандлером. — Ю.Ж.)…
Мы пришли к решению, — продолжал Зиновьев, без каких-либо объяснений изменив свой прежний прогноз относительно развития событий в Европе, — что наша партия не может призывать к восстанию в Руре (оккупированном французскими войсками. — Ю.Ж.), но после взятия власти в Берлине, в Средней Германии, пролетарское правительство призовёт рабочих Рура к невооружённому выступлению… (Призовёт) заявить, что в соответствии с поручением пролетарского правительства рабочие Рура готовы на определённых условиях поставлять уголь французам. Само собой разумеется, при условии, что Германская советская республика получит свою часть, а Франция признает пролетарское правительство и заключит с ним соответствующий договор».
Столь значительная поправка к ранее оглашённому плану свидетельствовала об очень многом. Во-первых, о явном отказе от войны с Францией и её союзниками, Польшей и Чехословакией. Видимо, из-за осознанной, наконец, весьма очевидной опасности не только потерпеть сокрушительное поражение в самой Германии, но и вслед за тем утратить власть даже в СССР. Во-вторых, говорила такая поправка и о неуверенности Зиновьева в победе революции на всей территории Германии. Ведь не случайно же он, вслед за Брандлером, Тельманом, другими выступившими членами руководства КПГ, вёл теперь речь лишь о Берлине, иначе говоря, о Мекленбурге и Бранденбурге, подразумевая вместе с тем лежащие к востоку Померанию, Силезию, Восточную Пруссию. Даже не упомянул ни оккупированную Рейнскую область, ни Баварию с Баденом, ни Ганновер и Брауншвейг. Что это могло означать, сам Зиновьев не объяснил, а остальные даже не попытались задать ему такой вопрос, объяснить столь странную «историю с географией».