Но такую, умеренную, позицию Зиновьев занял лишь, выступая 4 октября, в конце совещания. Троцкий же с самого его начала выражался весьма осторожно. Постоянно использовал такие выражения, как «лишь в том случае, если», «если дело обстоит так». И наиболее чётко выразил свой взгляд 25 сентября.
«Должен сказать, — произнёс он, — что из сообщений, сделанных немецкими товарищами — я говорю совершенно откровенно, ибо речь идёт действительно о судьбе германской революции, я увидел, что к делу подходят слишком легко. Слишком легко, когда речь идёт о вооружении, подготовке, о недооценке трудности захвата власти. Ведь речь идёт действительно не о том, что нам нужно будет делать с Рурской областью, не о трудностях, которые появятся после захвата власти. Речь сейчас идёт о том, чтобы взять власть. Цифры, приведенные здесь, были несколько противоречивыми потому, что нет чёткого и ясного представления об этом деле именно потому, что организационно-техническому процессу взятия власти не придаётся должного значения».
Напомнив тем о своей решающей роли в октябрьские дни 17-го года, Троцкий продолжил учительские наставления. Наставления человека, пока единственного, кому удалось организовать взятие власти.
«Если дело обстоит так, — продолжил Троцкий свои указания, — что революция не является туманной перспективой, а главной задачей, то её должно сделать практической организационной задачей. Фиксировать срок революции на годы нельзя, на месяцы — достаточно трудно. Но если политически необходимые предпосылки имеются, то революция становится организационно-технической задачей и, следовательно, нужно назначить её срок, подготовить её и ударить… Я думаю, что немецкий рабочий класс полностью созрел для этой задачи»{221}.
Сталин, присутствовавший только на трёх заседаниях из шести, хранил полное молчание. Ни разу не выступил, не подал реплики, не задал вопросов. Лишь единожды оправдал своё участие в совещании. Представил 26 сентября письменные предложения «Что могут выиграть коммунисты, если они обратятся к левым с призывом об объединённом правительстве», иными словами — о едином фронте. Сформулировал условия для такого объединения: «разрыв с правыми с-д; экспроприация капиталистов; разрешение рурского вопроса за счёт буржуазии; всемерная поддержка безработных».
Вслед за тем высказал суть такого предложения: «Если левые согласятся, то выиграют коммунисты, ибо с-д будут расколоты, а левые поплетутся за коммунистами. Если левые не согласятся, что вероятно, выиграют опять коммунисты, ибо левые будут разоблачены как прихвостни правых. И в том, и другом случае колеблющиеся слои рабочих будут завоёваны на сторону коммунистов»{222}.
На том и без того весьма слабый интерес Сталина к проблемам германской революции окончательно иссяк.
Тем временем в самой Германии происходили события, совершенно не предусмотренные ни теоретиком Зиновьевым, ни практиком Троцким, ни руководством КПГ. 26 сентября, когда в Москве ещё шло совещание, в Мюнхене земельный кабинет министров назначил своего прежнего премьера Густава фон Кара комиссаром Баварии. Сделал тем самым первый шаг на пути к отделению.
В ответ президент Германии Фридрих Эберт, социал-демократ, объявил в стране чрезвычайное положение, а канцлер Густав Штреземан заявил о возобновлении выплаты репараций. Обеспечив тем невмешательство Франции, потребовал от военного министра Отто Гесслера и начальника управления сухопутных сил генерала Ханса фон Секта ликвидировать любые поползновения сепаратистов как в Баварии, так и в Пфальце Рейнской области{223}.
Эти события достаточно наглядно продемонстрировали, что центральное правительство достаточно сильно. Однако никто из участников совещания в Москве не обратил на то никакого внимания, не стал учитывать в разрабатываемых планах восстания. Лидеры Советского Союза, ничуть не сообразуясь с реальным положением, продолжали жить в иллюзорном мире, уповая на скорую революцию в Европе. Да и что им оставалось делать, если итоги завершившегося 31 сентября хозяйственного года вновь оказались неутешительными.
Глава девятая
Нельзя сказать, что всё лето и осень 1923 года руководство РКП занималось исключительно судьбой революции в Германии. Приходилось, хоть и не в должной мере, решать самые неотложные задачи, которые могли бы способствовать даже незначительному улучшению положения в экономике. А наибольшего внимания требовала ситуация в деревне.
Засуха, охватившая 37 губерний, вредители — грызуны и насекомые, особенно саранча, нанесли сельскому хозяйству страны весьма ощутимый урон. Только благодаря значительному расширению посевных площадей, достигших уже 85% от довоенных, зерновых удалось собрать 31 миллион пудов. Тем хотя и не сравниться с довоенными показателями, но вдвое превзойти — минувшего года.
Однако для многих хозяйств, не только бедняцких, но и середняцких, такое бесспорное достижение в целом нисколько не отразилось на улучшении их жизни. Подчас отстояв два-три дня в очереди к приёмному пункту, крестьяне узнавали, что их зерно некондиционное, то есть слишком загрязнённое, а потому пойти в счёт налога никак не может. И чтобы рассчитаться с государством, только теперь деньгами (пуд ржи на рынке осенью 1923 года стоил всего две с половиной копейки золотом), приходилось продавать скот, а иногда и инвентарь. В таком случае не оставалось ничего иного, как наниматься батраком к кулаку за ничтожную плату. За шестнадцатичасовой рабочий день получать четыре с половиной фунта ржи.
Так, выяснилось, что сельскохозяйственный налог, и явившийся сутью НЭПа, всей своей тяжестью ложится на бедняков и даже середняков. Приводит к экономическому усилению кулачества, ставшего всё чаще проходить на выборах в сельские и волостные советы, обретая так и политическую силу.
Полная безысходность начала порождать стремление к переселению. На Урал, в Сибирь, даже за границу. И ЦИКу СССР в конце года пришлось разрешить бурятам эмигрировать в Монголию, меннонитам Украины и молоканам Закавказья — в Канаду{224}.
Оценив всё нараставшую угрозу, ещё 4 июля пленум ЦК, заслушав доклад Каменева, поручил ПБ «разработать и провести соответственно в партийном и советском порядке… понижение общей суммы сельскохозяйственного налога»{225}. На том основании уже ЦИК СССР принял 24 августа постановление об освобождении от уплаты единого сельхозналога все крестьянские хозяйства, не имевшие скота и обладавшие на одного едока не более трёх четвертей десятины земли{226}. Тем пока и были исчерпаны возможности государства облегчить положение деревни.
Ещё большие трудности испытывала главная составляющая союза рабочих и крестьян, сущность советской власти. Прежде всего из-за продолжавшейся концентрации предприятий, как стыдливо называли закрытие нерентабельных заводов и фабрик. Нарушить же эту «генеральную линию», утверждённую XII съездом партии по предложению Троцкого, ПБ пришлось 21 августа. Отменив решение ВСНХ (председатель — Рыков) о закрытии крупнейшего петроградского Путиловского сталелитейного, машиностроительного и котельного завода, на котором до войны было занято свыше 28 тысяч рабочих{227}.
Ту же цель — избежать по возможности массовых увольнений — преследовало и решение ПБ от 6 сентября, поручившее АРКОСу (Англо-русской кооперативной компании, зарегистрированной в Лондоне) закупить в Великобритании оборудование для больших электростанций, которое в СССР не производилось, а ВСНХ — заказать российским заводам трансформаторы на 110 000 вольт для строившихся электростанций{228}, прежде всего Волховской ГЭС. Несколько ранее, 16 августа, последовало ещё одно постановление, более важное, утверждавшее список предприятий общесоюзного значения, а потому не подлежащих ни закрытию, ни сокращению финансирования. Список, включивший 248 заводов и фабрик оборонной, металлообрабатывающей, электротехнической, химической, силикатной, бумажной, текстильной и пищевой промышленности, угольные шахты, рудники, нефтепромыслы{229}. Благодаря таким мерам число фабрично-заводских рабочих к концу декабря 1923 года увеличилось с 1,4 до 1,7 миллиона человек.
Однако сохранение рабочих мест ещё не служило гарантией поддержания жизненного уровня пролетариата на хотя бы минимальном уровне. Так, шахтёры Донбасса, рабочие ГОМЗЫ — Государственного объединения машиностроительных заводов, Юго-Стали — Советского южного металлургического треста (Украина), треста Уралмет — Уральские металлургические заводы, синдиката сельскохозяйственного машиностроения, и прежде получавшие зарплату (чуть ли не 50% от довоенной) с длительными задержками, в октябре и ноябре не получили её вообще. К тому же в августе и сентябре половину её выдавали либо червонцами больших номиналов, сдачи с которых в местных кооперативах, частных магазинах не могли дать, либо обесценивавшимися чуть ли не ежедневно совзнаками, а другую половину — облигациями Золотого (Выигрышного) 6%-ного займа{230}.
Прозябавшие в нищете рабочие вынуждены были наблюдать и иную жизнь — администрации своих предприятий. Грубой по отношению к ним, ведущей роскошную, нэпмановскую жизнь. Один из «Обзоров» ОГПУ (за 15 сентября — 31 октября 1923 года) констатировал:
«На Симбирском патронном заводе наблюдается сильный антагонизм между ответработниками — коммунистами и спецами, с одной стороны, и рабочими-с другой. Партийные работники, «верхи», ведут себя здесь нетактично. Пьянствуют на глазах всей рабочей и партийной массы, ездят на рысаках, чем вызывают острую неприязнь и недоверие к верхам со стороны рабочих и партийных масс»