.
И Каменев не кривил душой, не манипулировал цифрами. Только приводил данные об успехах за последние три года, а не свидетельствовавшие о так и не завершившемся спаде за десятилетие. Получалось, что НЭП всё же себя оправдал. Так в чём же дело? Как и две недели назад, Рыков, как двумя днями позже Зиновьев, Каменев просто не видел иного варианта развития. Да, к тому же, если действительно отказываться от НЭПа, начинать иную экономическую политику, то потребуются новые люди. Скорее всего, Пятаков, Преображенский, Осинский и — страшно сказать — Троцкий, с которым большинство ЦК воевало последний год. А потом им и всю власть придётся отдать…
Вот и приходилось трём членам «четвёрки» отстаивать неприкосновенность НЭПа любой ценой. В невыгодных же для себя случаях переводить разговор на иную тему. Так, как это произошло на Втором съезде Советов СССР. Терентьев, делегат от Харькова, стал критиковать докладчика, а в его лице и всё правительство, за порочную практику непродуманной внешней торговли.
«В Ленинград, — подметил Терентьев, — везут уголь из Англии по 45 копеек, потому что донбасский — по 60 копеек… Каменев не указал, что же привозят из-за границы. Сельскохозяйственные орудия, говорит. Хорошо. А что нам внешторг привёз? Привезли сельские плуги с левым отвалом, которые нам не годятся… Дальше. Ввезли сковородки. Заводы у нас закрывают, а сковородки везут из-за границы. На чёрта нам сковородки! Мы на своих заводах разве не можем их делать? Товарищ Каменев говорит, что сельскохозяйственные орудия привозят. А сколько у нас на заводах сельскохозяйственных орудий гниёт? Почему их не дать крестьянам в кредит вместо того, чтобы покупать у англичан и итальянцев? Товарищ Каменев говорит, что у нас есть избыток нефти и керосина и его будут вывозить за границу. А почему крестьянину не дать нефть и керосин за пуд ржи?»{346}.
Каменев не ушёл от ответа. Сразу понял, что речь идёт не столько о внешней торговле, сколько о промышленности. Отечественной, страдающей от отсутствия сбыта. Однако стал объяснять необходимость внешней торговли. «Если бы действительно мы могли, — вразумлял он непонятливого делегата, — существовать и поднимать наше хозяйство вне мирового рынка, вне связи с мировым хозяйством, программа, которую высказал товарищ Терентьев, была бы хороша. Но это для нас в данный момент недостаточно. Да, мы находимся в таком положении, что должны и хлеб, и уголь, и керосин вывозить за границу. Я скажу более того. Чем больше мы будем вывозить за границу этих продуктов, оставляя, конечно, себе всё то, что нам необходимо, тем быстрее пойдёт у нас дело восстановления промышленности и сельского хозяйства»{347}.
Так один из властной «тройки», по сути, впервые назвал источник социалистического накопления. Источник финансирования подъёма экономики. Не повышение налогов на крестьянство и новую буржуазию, как предлагали Пятаков и Преображенский, за которыми стоял Троцкий. Нет, принципиально иной — доход от внешней торговли. Хотя и делавшей ещё первые шаги, ещё только завоёвывавшей своё место на мировом рынке, но уже добившейся несомненных успехов.
В 1922/25 году экспорт превысил импорт и принёс чистый доход в размере 22,2 млн. золотых рублей{348}. При этом вывоз той самой нефти (и нефтепродуктов, включая керосин), о котором говорил Терентьев, в 1922/23 году составил 150 млн. тонн, а в следующем — удвоился, достигнув 300 тыс. тонн{349}.
Делая ставку на внешнюю торговлю, Каменев не уточнил, что таким образом страна попадает в полную зависимость от ситуации на том самом мировом рынке и рассчитывать на доходы может лишь в том случае, если не разразится кризис или не изменится конъюнктура, будет сохраняться спрос на товары из Советского союза.
Через день, 1 февраля, эстафету оправдания НЭПа в её неизменном виде принял Зиновьев. Там же, на Втором съезде Советов, выступил с пространным докладом, затронув не одну проблему. Говорил о минувшей дискуссии, взаимоотношениях партии с государством, организационных вопросах, мировой революции. А чтобы склонить в свою поддержку тех депутатов, которых доклад Каменева так и не убедил, сразу же признал ожидаемое многими:
«Было бы смешно думать, что у нас сейчас просто всё пойдёт по-старому. Надо ясно отдавать себе отчёт в том, что по-старому дело пойти не может… Мы находимся теперь впервые (после смерти Ленина. — Ю.Ж.) в том положении, когда вынуждены будем сами искать себе дорогу».
Какой же путь предложил Зиновьев стране, надеясь на одобрение и поддержку делегатов съезда?
«Наша задача… сводится в настоящий период… к следующим двум задачам: во-первых, укрепить нашу государственную промышленность и, во-вторых, завершить буржуазную революцию в деревне. Завершить её так, чтобы она одновременно послужила началом для действительного соединения с социалистическим строительством в городе»{350}.
Следовало ожидать, что далее Зиновьев и разовьёт названные задачи и предложит свой вариант их решения. Тем более что впервые в экономической программе промышленность была поставлена на первое место. Однако докладчик не стал говорить о ней. Переключился на деревню. Мельком заметил — одной из мер для завершения буржуазной революции в ней стало создание Сельскохозяйственного банка, призванного кредитовать крестьян и тем самым способствовать развитию сельского хозяйства. Ну, а каковы остальные меры? Их Зиновьев не назвал.
Тем докладчик и ограничился. Забыл об экономике. Заговорил о том, что не имело ни малейшего отношения к задачам и функциям съезда Советов СССР. Практически всё время посвятил партии, высказав крамольную, с точки зрения ортодоксов, мысль. О недостатках монополии РКП на власть. По мнению Зиновьева, многие группы населения, в том числе и рабочие, «при другом положении вещей были бы не в большевистской партии, а в какой-нибудь промежуточной или прямо меньшевистской… Не будь у нас монополии легитимности, эти другие группы пытались бы так или иначе самостоятельно выступать на политической арене, и от этого меньше вреда было бы»{351}.
Тут возникал вопрос: почему же такие фракции — эмбрионы партий, как «Рабочая группа», а ранее «Рабочая оппозиция», «Рабочая правда», — душили в зародыше? По Зиновьеву выходило, что монополия РКП на власть только и позволяет осуществлять диктатуру пролетариата, отказаться от которой невозможно ради верности марксизму{352}.
Лишь в самом конце доклада Зиновьев вспомнил, что выступает он не на партийном форуме, а в верховном органе власти страны. Вспомнил и сказал скороговоркой, уложившись в шесть фраз, о том, с чего начал: «Основы НЭПа остаются всерьёз и на долго. План у нас есть (план электрификации). Подвинтить гайки в области кооперации… Подкрепить кооперацию в духе социализма… Ещё более базироваться на рабочем классе во всей политике. Смычку пролетариата и крестьянства ещё более, без остатка, делать основой своей политики»{353}.
Да разве это и есть поиск новых путей, решение задач укрепления государственной промышленности и буржуазной революции в деревне? Конечно же, нет. Являлось просто профанацией важных проблем. Видимо, поняв суть доклада, делегаты съезда решительно отказались обсуждать его. Отказались и от прений — ведь всерьёз говорить им было не о чем.
Ни Каменев, ни Зиновьев ни словом не обмолвились о действительно значимом, непременно взволновавшем бы съезд. О зревшем, но пока далёком от принятия решении. И позволившем не только, наконец, наполнить бюджет страны, но и завершить финансовую реформу, окончательно избавившись от избыточной денежной массы, создававшейся непрекращавшейся эмиссией совзнаков. Скрыли до поры, до времени идею восстановления государственной монополии на производство водки, прекращённой ещё в августе 1914 года. Правда, пока крепостью всего в 30°.
Когда Второй съезд Советов СССР завершил работу, стало очевидным: на нём, впрочем, как и на 13-й партконференции, любые рассуждения об экономике, о народном хозяйстве оборачивались ничем. Никто так и не решился посмотреть правде в глаза. Ни делегаты, видевшие подлинную, а не подменённую политическими интересами действительность у себя дома. Ни Каменев с Зиновьевым, знавшие о ней по секретным сводкам ОПТУ. Все они упорно, если не упрямо, боялись отойти хотя бы на шаг от столбовой дороги, предуказанной НЭПом. Даже не пытались поискать непроторенные пути. Те самые, что всё настойчивее требовались самой жизнью. Недвусмысленно напоминавшей о неприятном, порождённом нерешённостью проблем.
Положение рабочих, как и прежде, определялось «сокращением штатов и ростом безработицы, ненормальностями с выдачей зарплаты — главным образом в провинции, и, наконец, недовольством по причинам бытового характера, обусловленным неудовлетворительным состоянием администрации».
Сокращением штатов, как называли массовые увольнения, в металлопромышленности — в Ленинграде, на Урале, в Брянске, других городах и регионах; в текстильной — на московских и подмосковных фабриках; на шахтах Украины и Сибири. Закрытие предприятий -их «концентрация» — в Ленинграде, где обсуждали вопрос, нужен ли ещё знаменитый Путиловский завод; трёх текстильных фабрик в Москве; одного из крупнейших в стране Макеевского металлургического завода (Донбасс){354}.
Вот отсюда и рост безработицы, забастовок. За минувший 1923 год их насчитали 444 со 163 тысячами стачечников, в январе 1924–22, в феврале — 29, в марте — 19, а в апреле — уже 43.