Не меньшие трудности испытывала и деревня, о которой вроде бы пеклись и Каменев, и Зиновьев. Недовольство крестьян вызывала непомерная для большинства величина единого сельхозналога. «Беднота и даже середняки после сдачи налога, — отмечала одна из секретных сводок ОГПУ, — и внесения семссуд остаются без хлеба». Вынуждены употреблять в пищу суррогаты, зачастую питаясь только овощами либо обменивая скот на хлеб. Переселяться, преимущественно в Сибирь, уходить в города в поисках заработка{356}.
Власти пытались хоть как-то изменить тяжёлое положение к лучшему, хотя и далеко не всех. Занялись частностями, более всего уделив внимание шахтёрам. В январе-феврале потребовали от администрации треста Донуголь обеспечить ремонт домов, в которых жили горняки, снабдив их жилища «койками и столами, кадками для воды». От Комвнуторга — доставить в Донбасс достаточное количество продовольствия и продавать его по низким ценам. В марте ПБ обязало Наркомфин в трёхдневный срок ликвидировать задолженность по зарплате в размере 1,3 млн. рублей, а НКПС — погасить свой долг тресту, 680 тысяч рублей. А в апреле приняло решение о повышении зарплаты шахтёров, установив её — для первого, высшего разряда — в 6 червонных рублей плюс 2 рублей на дороговизну, одновременно увеличив и норму выработки{357}.
Схожие меры предпринимались в отношении рабочих и других профессий. Железнодорожникам увеличили зарплату на 50%, отпустив на то из бюджета 3,6 млн. рублей, ввели для всех надбавку на дороговизну в 20%, но не более 1,8 рублей, возобновили строительство Волховской ГЭС, сократив тем самым количество безработных. Наконец, повысили зарплату и для учителей как города, так и деревни до 30 рублей в месяц{358}.
Чтобы покрыть эти непредусмотренные бюджетом расходы, резко снизили ассигнования на высшее образование. Определили максимальное число студентов в 30 тысяч, причём только 13 тысяч из них освободили от платы за обучение. В их число могли войти только выпускники рабфаков да члены профсоюзов, желательно из рабочих{359}.
И всё же такие меры, являясь паллиативом, так и не изменили общего негативного настроения рабочих и крестьян. И не когда-либо, а в мае, когда РКП стала готовиться к проведению очередного, 13-го, съезда, грозившего новыми резкими критическими выступлениями и заявлениями делегатов, которых непременно поддержала бы оппозиция. Но ещё более страшным стала необходимость решить вопрос об огласке так называемого «Завещания Ленина», которое вполне могло взорвать ПБ, уничтожить его.
«Завещание», или официально — «Письмо к съезду», появилось почти полтора года назад. Было продиктовано ещё в период между 23 декабря 1922 года и 4 января следующего и состояло из трёх частей. Первая не внушала ничьих опасений. В ней Ленин «советовал бы очень предпринять на этом съезде (12-м, который должен был собраться в апреле 1923 года. — Ю.Ж.) ряд перемен в нашем политическом строе». Однако все перемены в «политическом строе» ограничивались предложением увеличить число членов ЦК «до нескольких десятков или даже до сотни», а также «придать законодательный характер на известных условиях решениям Госплана, идя в этом отношении навстречу тов. Троцкому». Завершалась же диктовка, сделанная 23 декабря, надеждой, что «такая реформа значительно увеличила бы прочность нашей партии»{360}.
Такие рекомендации Ленина вполне можно было провести на съезде, не вызывая ни малейших возражений. Увеличить состав ЦК, насчитывавшего 40 членов и 17 кандидатов. Вернуться к пресловутому вопросу о Госплане, что происходило вот уже не один год. Опасность «Завещания» таилась не в том, а в диктовке от 24 декабря и 4 января. Ведь в ней содержалось то, что ни в коей мере не способствовало «устойчивости нашей партии», «предотвращению конфликтов небольших частей ЦК», к чему Ленин, по его же словам в «Письме», всячески стремился. Наоборот, должно было привести к осложнению и без того непростых отношений не столько в ЦК, сколько в ЦБ.
Вторая часть «Письма» содержала вроде бы нелицеприятные характеристики нескольких, непонятно почему соединённых вместе людей. Четырёх членов ПБ — Сталина, Троцкого, Зиновьева и Каменева, одного кандидата в члены ПБ — Бухарина, и ещё Пятакова, избиравшегося кандидатом в члены ЦК в 1921 и 1922 годах, избранного членом ЦК в 1923 году. Сами же характеристики, сделанные Лениным, сталкивали их не только между собой, но ещё и с остальными членами ПБ, ЦК.
Сталин: «Сделавшись генсеком, сосредоточил в своих руках необъятную власть, и я не уверен, сумеет ли он всегда достаточно осторожно пользоваться этой властью».
Троцкий: «Как доказала уже его борьба против ЦК в связи с вопросом о НКПС, отличается не только выдающимися способностями. Лично он, пожалуй, самый способный человек в настоящем ЦК (избранном на II съезде партии. — Ю.Ж.), но и чрезмерно хвастающий самоуверенностью и чрезмерным увлечением чисто административной стороной дела».
Пояснил — «Эти два качества двух выдающихся вождей современного ЦК способны ненароком привести к расколу, и если наша партия не примет мер к тому, чтобы этому помешать, то раскол может наступить неожиданно».
Зиновьев и Каменев: «Октябрьский эпизод (1917 года. — Ю.Ж.)… конечно, не является случайностью, но он также мало может быть поставлен им в вину лично, как небольшевизм Троцкого».
Бухарин: «Не только ценнейший и крупнейший теоретик партии, он также законно считается любимцем всей партии, но его теоретические воззрения очень с большим сомнением могут быть отнесены к вполне марксистским, ибо в нём есть нечто схоластическое (он никогда не учился и, думаю, никогда не понимал вполне диалектики)».
Пятаков: «Человек несомненно выдающейся воли и выдающихся способностей, но слишком увлекающийся администраторством и администраторской стороной дела, чтобы на него можно было положиться в серьёзном политическом вопросе»{361}.
Уже эта часть «Письма» вызывала слишком много вопросов, и далеко не безосновательно. Ведь Сталин не самостоятельно «сделался» генсеком. Его на эту должность избрал ЦК, да ещё при прямом участии Ленина. Тот же Ленин, как и остальные члены ЦК, определил границы «необъятности» его власти. В чём же тут вина самого Сталина?
«Небольшевизм» Троцкого, что нельзя ставить ему в вину, хорошо? Почему Зиновьев и Каменев соединены, и о них сказано только то, что относится к уже далёкому прошлому? Ничего иного о Зиновьеве — давнем настоящем друге Ленина, проведшем с ним долгие годы в эмиграции, соавторе нескольких важных теоретических работ Владимира Ильича, по его же предложению ставшего во главе Коминтерна… А Каменев, безупречно работавший во имя революции, на пользу партии многие годы, разве он не заслужил хотя бы самостоятельной характеристики в одну фразу?
Бухарин, по мнению Ленина, оказывается одновременно и крупнейшим теоретиком партии, и его взгляды не могут быть отнесены к вполне марксистским. Явная путаница, неразбериха с оценкой. Такая же, как и Пятакова, единственного из 46 членов и кандидатов в члены ЦК, выделенного вождём. Только ли за то, что он так и не сумел навести порядок на шахтах Донбасса, а потом не справился с работой на должности начальника главка топливной промышленности ВСНХ?
При всём желании никто не смог бы объяснить ни сделанный Лениным отбор, ни сами характеристики. Может быть, всё дело заключалось в параличе правой стороны, разбившего Владимира Ильича буквально накануне, 23 декабря? А может, спровоцировало его на столь жёсткие и противоречивые оценки просто самая заурядная оторванность от товарищей, незнание или непонимание происходящего в партии?
И всё же вторая часть «Письма к съезду» явила собой образец терпимости и доброты к людям при сравнении с «дополнением», якобы продиктованным 4 января. Почему-то вернувшимся только к одному из тех шести, кто получил характеристики. В нём Ленин через десять дней полной изоляции от внешнего мира внезапно и полностью изменил своё отношение к генсеку:
«Сталин слишком груб, и этот недостаток, вполне терпимый в среде и в общениях между нами, коммунистами, становится нетерпимым в должности генсека. Поэтому я предлагаю товарищам обдумать способ перемещения Сталина с этого поста». А в конце «дополнения» объяснил причину такого желания — «С точки зрения написанного мною выше (во второй части «Письма». — Ю.Ж.) о взаимоотношениях Сталина и Троцкого, это не мелочь, или это такая мелочь, которая может получить решающее значение»{362}.
Здесь Ленин не только отказал Сталину в обязательном обращении «товарищ». Признал, что все члены партии, в том числе и он, позволяют себе грубость. Счёл её невозможной только для генсека. Проявил странное незнание того, как перемещают коммуниста с одной должности на другую, забыв, как сам же смещал с поста генсека Крестинского в марте 1921 года. Но, самое главное, сведя в «дополнении» Сталина и Троцкого, самых «выдающихся вождей» РКП, не оставил сомнений у делегатов съезда, кто из них должен стать новым генеральным секретарём партии,
Оба фрагмента характеристик не имели ни подписи Ленина, ни каких-либо пометок, пусть даже сделанных непривычным почерком единственной действующей рукой, левой. Подлинность их удостоверяли только устные заявления Володичевой и Фотиевой, к которым присоединилась Крупская. Тем не менее никто из членов Комиссии ЦК по приёму бумаг Ленина, в которую входили Зиновьев, Каменев, Сталин, Бухарин и нарком земледелия РСФСР, генеральный секретарь Крестьянского интернационала А.П. Смирнов, даже не попытались проверить подлинность документов. Между тем достаточно было, не обладая знаниями криминалистов, просто проверить факт диктовок по «Дневнику дежурного секретаря», чтобы обнаружить вопиющий факт. За 4 января в нём не имелось записи ни о вызове Лениным стенографистки, ни о продиктованном им в тот день. Хотя бы течение двух-трёх минут. О том же свидетельствовал и «Дневник дежурного врача» — не подтверждал заявления Володич