Миновало четыре месяца, и всё вернулось на круги своя. Ничто не изменилось. Никакого просвета, никакого намёка на улучшение так и не появилось. Делегаты съезда не могли о том не знать. Обязано было знать и хоть как-то реагировать и руководство РКП, черпая знания из сводок ОГПУ. Те же со стоическим спокойствием сообщали:
Рабочие. «В мае по-прежнему отмечается сильное недовольство на почве задержки зарплаты в металлообрабатывающей, горной и лесной промышленности. Наряду с этим в районах, где вопрос с выдачей зарплаты урегулирован, на первое место среди причин недовольства выдвигается вопрос о низких ставках (Московский район). Наконец, одним из серьёзных вопросов становится рост безработицы и ввиду намечающегося острого брожения среди масс безработных (Киев, Одесса, Минск и др.)»{373}.
Крестьяне. «Вся политическая обстановка в деревне осложняется факторами, имеющими в основе определённые тенденции экономического характера: усиление зажиточных слоев в деревне и разорение бедноты (в последнем явлении кроется серьёзная угроза, ибо недовольство бедноты весьма легко переходит в стихийные выступления, ещё одиночные случаи которых уже налицо). В ряде губерний отмечаются разговоры среди бедняков, что “советская власть кроме нищеты ничего не дала”»{374}.
Давала сводка ОГПУ за май 1924 года и конкретные факты. «В Тамбовской губернии, — указывала она, — бедняки за обработку земли инвентарём кулака платят половину урожая. В Воронежской губернии кулаки берут за вспашку десятины поля 15 пудов ржи. В Полтавской, Волынской и Подольской губерниях берут за вспашку десятины треть урожая… На Урале нищенское положение крестьянства содействует росту проституции среди девушек 15–16 лет; крестьяне желали бы выехать в Америку… Весьма характерным для настроения деревни является ряд крестьянских выступлений»{375}.
В довершении всех бед на национальных окраинах страны назревали восстания. Так, в Горной Чечне прошло совещание аулов, на котором шла речь «о приближении момента освобождения мусульман от советской власти… русские должны уйти за Дон». В Туркестане не стихало басмаческое движение, в Урянхайском крае (Тува) с большим трудом удалось подавить мятеж белых офицеров{376}.
Уходить от экономических проблем, перераставших естественно в политические, на съезде и не пытались. Главный докладчик, Зиновьев, достаточно много внимания уделил положению в народном хозяйстве, хотя и облёк всё во вполне благопристойную форму, сняв тем самым всю имевшуюся остроту.
Но начал не с характеристики общей ситуации, её анализа, а с того, где действительно имелись успехи — с роста концессии. Сообщил, что Главконцесском уже заключил договоры с 15 немецкими фирмами, с 10 — американскими, с 17 — английскими, а всего с 55. Правда, почему-то не уточнил, чем же они все будут заниматься. Зато рассказал об иной форме сотрудничества с капиталистическим миром — о создании смешанных, то есть с участием советского капитала, обществ. Призванных заниматься преимущественно заготовлением и вывозом древесины: «Руссанглолес», «Руссголандлес», «Русснорвеглес», уже давших доход в размере 2,5 млн. рублей.
Более подробно остановился на экспорте хлеба, в минувшем году составившем 40 млн. пудов, а в наступившем, по прогнозам, должного увеличиться в десять раз. Объяснил и причину того. Посевные площади достигли 81% довоенных, то есть 70 млн. десятин, а валовой сбор — 72,5%, или 2,8 млрд. пудов (Только умолчал о не менее значительном — урожайность в Германии, куда и вывозился главным образом советский хлеб, в 1923 году составила 19 центнеров с га, а в СССР-9,3.)
От сельского хозяйства Зиновьев перешёл к промышленности, снова сконцентрировав внимание на успехах. На росте добычи угля и нефти, выплавке чугуна и стали, на текстильном производстве. Но росте их по сравнению с последними двумя годами, хотя и признал — самая успешная, лёгкая промышленность всё ещё составляет 75% от довоенного уровня. Напомнил, что в следующем году завершится строительство Волховской, Шатурской, Нижегородской и Штеровской (Донбасс) ГЭС, мощность которых вместе с уже действующими Каширской и Кизеловскои (Урал) составит 200 тысяч кВт.
С гордостью сообщил, что впервые бюджет получил 53,5 млн. рублей от государственных промышленности, торговли, банков и концессий. Что «кризис сбыта исчерпан», а на очереди — подъём тяжёлой промышленности. И пояснил с неслабеющим оптимизмом: «Конечно, через год-два мы не достигнем ещё довоенного предела во всех областях, но пора всё-таки вопрос о дальнейшем движении за пределы довоенного уровня поставить и перед собой, и перед рабочими». А потом все сложнейшие вопросы экономики упростил, сведя их к классовой борьбе с новой буржуазией.
«Удержались ли мы, — задался Зиновьев вопросом, — в области НЭПа на должной границе? Не перехлёстывает ли НЭП через поставленные рамки?». Выразил опасение — «Мы иногда перехлёстываем за пределы допустимого в деле восстановления собственнических отношений, наша юриспруденция на практике делает слишком большие уступки в пользу нарождающейся собственности». И тем не менее с прежней уверенностью энтузиаста заключил: «В вопросах внутренней политики НЭП остаётся». Мол, надо «не столько “жать” их (новую буржуазию. — Ю.Ж.), сколько поднимать “своё” — долю рабоче-крестьянского государства»{377}. Только не объяснил — как.
Прения по докладу Зиновьева поначалу мало что добавили к сказанному. Красин заметил, что на втором месте нашего экспорта стоит пушнина. Делегат от Одесской парторганизации А.В. Иванов призвал к контролю за смешанными обществами, деятельность которых подчас завершается бегством зарубежного компаньона с деньгами, да предупредил о возможной вскоре нехватке товаров, если год окажется урожайным. Ларин ехидно напомнил: «вот мы поднимаемся, а нэпманы всё больше разгульничают, всё больше жиреют»{378}.
Даже выступление Преображенского, названного Троцким одним из трёх «наших экономистов» — в одном ряду с Пятаковым и А.П. Смирновым, оказалось лишённым какой-либо остроты. Он всего лишь напомнил съезду о поправках, сделанных в ходе дискуссии, формально порождённой резолюцией ЦК «Об очередных задачах экономической политики» от 24 декабря 1923 года.
Преображенский напомнил делегатам съезда о следующем:
1. «Мы выдвинули на первое место усиление планового начала в нашем народном хозяйстве». 2. Выдвинули «вопрос о необходимости борьбы с нэповским накоплением». 3. Предложили уравнять экспорт и импорт, ввозя в первую очередь машины и оборудование, не отказываясь полностью и от ширпотреба. 4. Для борьбы с нэповским накоплением предложили реорганизовать кооперацию, то есть государственную торговлю. 5. Заявили о необходимости управлять всем государственным хозяйством как единым целым{379}.
Одним словом, воспользовался предлогом, чтобы изложить экономическую программу оппозиции. Заодно отметил, что большинство её пунктов не только одобрено и принято ЦК, но даже использовано Зиновьевым в отчётном докладе. Такая оценка идей оппозиции немедленно вызвала шквал критики представителей большинства. Первым ринулся в бой за приоритеты партии Рудзутак, всё ещё ощущавший себя секретарём ЦК. Попытался доказать, что ничего нового в выступлении Преображенского нет, он всего только «изобретает порох во второй раз», что всё, о чём он говорил, уже решено предыдущим съездом. И перешёл к доказательствам.
«У нас хромает плановое хозяйство не потому, что наша партия не догадалась его построить, а потому, что общие экономические условия, наша нищета и разорение не дали нам возможности перейти к постройке этого правильного хозяйственного плана». Но вот «изменилась обстановка, у нас проведена денежная реформа, мы уже можем составлять плановое хозяйство по отдельным отраслям промышленности».
Уличил Рудзутак своего оппонента и в незнании торгового баланса, который позволил, по мнению Преображенского, накопить «какие-то большие суммы в иностранной валюте». Ничего подобного, заметил Рудзутак. Нет, «этих запасов иностранной валюты у нас еще слишком мало». Напомнил делегатам и о весьма серьёзной ошибке, допущенной оппозиционером в планировании внешней торговли. О предложении ввозить ткани (ширпотреб!), которое было отвергнуто, заменено решением об импорте хлопка, позволившего загрузить отечественные ткацкие фабрики{380}.
Вся дальнейшая полемика свелась к осуждению прежде всего Троцкого, который в своём выступлении так и «не покаялся в ошибках», продолжал говорить о бюрократизации партии, и только вслед за тем — Преображенского. Но не конкретно, а вообще, за оппозиционность. Тем не менее даже такая имитация дискуссии заставила Зиновьева в заключительном слове кое-что скорректировать. Уйти от прежнего восторженного оптимизма. Признать, что «вопрос о заработной плате — крайне больной вопрос, тут похвастаться за год особенно нечем;.. побороть безработицу в рабочей её части… крайне трудно».
Чтобы уйти от вполне возможного пессимистического впечатления от политики партии за истекший год, доказать хоть как-то её правоту, Зиновьев предложил своё, новое толкование НЭПа. Оказалось, что под ним следует понимать «национализацию государственных промышленности и транспорта, создание социалистических трестов, национализацию земли, наличие банков в наших руках, монополию внешней торговли и государственное регулирование внутренней». Словом, достигнутое ещё в Октябре.
Такому НЭПу Зиновьев противопоставил иной, негативный, осуждаемый и им, и ЦК, и всей партией — «мы часто подразумеваем под этим (новой экономической политикой. —