Кандидату в члены ПБ и секретарю ЦК Молотову, выступившему с докладом «Партийно-организационные вопросы», пришлось далеко уйти от темы. Признать: «Курс на развязывание рыночных отношений, на развёртывание товарооборота во всей стране, и в частности в деревне, является для настоящего времени основной линией партии в деле поднятия сельского хозяйства». Иными словами, признать необходимость поддержки середняка, даже кулака. Ведь именно они давали хлеб для экспорта. Они, а не бедняки. Потому и разъяснить: «Мы должны перенести важнейшие политические задачи из рабочих районов в крестьянские массы»{464}.
О том же — о положении в деревне, о середняках и кулаках, о том, какую политическую линию по отношению к ним, вчерашним классовым врагам, следует взять, — более откровенно говорили все, выступившие в прениях по докладу Молотова.
Б.П. Познер, секретарь Юго-восточного (вскоре переименованного в Северо-Кавказское) бюро ЦК: «Местами полное руководство захватил в свои руки крепкий, зажиточный крестьянин и казак, а местами даже и подлинный кулак, который подошёл к выборам быстро сорганизовавшись… Мы имеем интенсивнейший процесс организации крупного хозяйственного казачества, кулацкого казачества… Важнейшим является для местных (партийных) работников осознание новой нашей позиции как позиции фракции (в совете), численно состоящей в меньшинстве и борющейся за своё влияние на большинство».
Л.М. Каганович, член ОБ и секретарь ЦК: «Мелкобуржуазные слои (крестьянство. — Ю.Ж.), которые хотят проявить свою политическую активность, ищут своего организатора… И если партия их не организует, они могут найти этого организатора вне партии».
А.И. Икрамов, секретарь Ташкентского обкома: «У нас (в республиках Средней Азии. — Ю.Ж.) не было революции в деревне в настоящем смысле этого слова… Не было никакого землеустройства, никаких земельных реформ. Там существуют обострённые отношения между батрачеством и мелкими декханами, с одной стороны, и баями-кулаками — с другой… По количеству земли нельзя определить, кто является середняком. Десять десятин — считаем середняком. А в других районах владельцев тех же десяти десятин можно считать баем. Можно определять кулака по эксплуатации, но у нас вопрос с эксплуатацией обстоит ещё труднее. У нас сам эксплуатируемый эксплуатирует еще других».
(Казалось, Икрамов говорит о малозначительной проблеме далёкой национальной окраины. На самом деле сельское хозяйство Средней Азии значило для экономики СССР не меньше, нежели хлебопроизводящих регионов. Ведь оно давало хлопок для текстильной промышленности страны, экономя расходы по импорту из Египта и США.)
Даже Е.М. Ярославский, секретарь партколлегии ЦКК, по должности призванный блюсти чистоту партийных рядов, высказался весьма странно: «Если мы требуем от деревенского коммуниста, чтобы он не порывал, по возможности, связи с хозяйством, то ставить ему на вид то, что у него хозяйство крепкое — хорошо, если он не занимается эксплуатацией чужого труда — нельзя»{465}.
Ещё более показательными в этом отношении стали доклад Рыкова «О кооперации» и полемика, развернувшаяся вокруг высказанных главой правительства отдельных положений.
Начал Рыков выступление с банальностей. «На протяжении ближайших лет, — предсказывал он, — мы уже сможем увеличить всю продукцию некоторых отраслей промышленности. В частности, например, текстильной». Правда, тут же сделал оговорку — но «только при условии расширения основного капитала: постройки новых фабрик и заводов, переоборудования старых».
Повторил Рыков и ещё несколько положений, также заимствованных из доклада Дзержинского на январском пленуме. Среди них такие: «В деревне наблюдается так называемое относительное аграрное перенаселение»; «Деревня с каждым месяцем предъявляет всё больший и больший спрос на изделия промышленности. И не только на предметы личного потребления, но и на средства сельскохозяйственного производства».
Но так и не сделав из того никаких выводов, резко перешёл к более волновавшему его.
«Мне кажется, — начал выступление Рыков, — что совершенно неправильной является попытка противопоставить зажиточного, богатого крестьянина кулаку… Точной грани здесь провести невозможно, и видеть в таком противопоставлении разрешение важнейшего политического вопроса — значит сеять вредные и опасные иллюзии…
Значительная часть спора о кулаке и хозяйственном мужике может быть устранена как совершенно беспредметная, если признать неизбежность при современном восстановительном процессе роста в деревне отношений буржуазного типа и необходимость установления чёткой политической линии по отношении к этому буржуазному крестьянскому слою.
Наше отношение к этому слою должно строиться по аналогии с отношением к частному капиталу в городе в торгово-промышленной сфере. Административными мерами с частным капиталом мы теперь не должны бороться. Взаимоотношения между государством и частным капиталом складываются на основе экономического соревнования, конкуренции».
Сочтя даже такую явную декларацию полной реабилитации кулачества, восстановлений капиталистических отношений в деревне ещё недостаточной для убеждения делегатов конференции, Рыков продолжил более откровенно.
«Необходимо, — прямо потребовал он, — прекратить административный зажим этого слоя. Если мы хотим обеспечить дальнейший экономический рост деревни, нужно создать условия для вполне легального найма батраков, и облегчить аренду земли»{466}.
Говоря так, Рыков кривил душой. Ещё за десять дней до открытия конференции, 16 апреля, ПБ утвердило документ, вводивший эксплуатацию батраков в юридические рамки — «Правила об условиях применения наёмного труда в крестьянском хозяйстве{467}. Да иначе уже нельзя было поступить. Накануне весеннего сева требовалось хоть как-то отреагировать на то, что происходило в деревне. На бросавшееся в глаза «усиление быстро развивающегося кулака, крепко закабалившего бедноту, разорение бедноты и выделение из её среды батрачества»{468}.
Как свидетельствовали сводки ОГПУ, «распространение батрачества, эксплуатируемого кулачеством на самых кабальных условиях, наблюдается во всех районах Союза… Самая жестокая эксплуатация батраков становится бытовым явлением. Особенно тяжёлые формы принимает она на окраинах. В Кир(гизском) крае она носит прямо рабовладельческие формы, и батраки работают здесь за одно только питание… В Иваново-Вознесенской губернии батрачка-женщина работает целое лето за 5–10 пудов хлеба и ситцевый платок. В Царицинской, Саратовской, Кустанайской губерниях, Кубано-Черноморской области батраки часто работают за один хлеб»{469}.
Так было и в 1923, и 1924 годах, но только теперь ПБ решило не бороться с самой эксплуатацией, а всего лишь несколько ограничить её, введя в рамки трудового законодательства. Принятые «Правила» предусматривали: найму подлежат лица, не моложе 14 лет; батрак должен иметь один выходной день в неделю; оплата его труда не может быть ниже установленного государством минимума; наниматель обязан предоставить батраку жильё и еду; в случае болезни или родов оплатить один месяц пребывания на бюллетене; при получении увечья вопрос величины компенсации решает суд; при увольнении батрака его следует предупредить за две недели{470}.
Предложением легализовать батрачество Рыков не ограничился. Посчитал самым своевременным и крайне необходимым отменить запрет для кулаков вступать в потребительские и сельскохозяйственные (сбытовые) кооперативы. Тем самым предоставить им возможность входить в правления этих кооперативов, подчиняя себе. Лишь затем председатель СНК СССР объяснил, почему же необходимо в деревне опираться не на бедняка, как то было с первых дней революции, а на кулака — классового врага.
«Совершенно очевидно, — убеждал Рыков, — что превратить 40% безлошадных крестьян в лошадных, снабдив их при этом мёртвым инвентарём (плугами, боронами и т.п. — Ю.Ж.) и так далее, мы не можем даже на протяжении большого количества времени без того, чтобы, во-первых, не развивать форсированным темпом накопление в деревне и, во-вторых, направить эти накопления (денежные средства — Ю.Ж.) в государственное и кооперативное русло.
При предоставлении условий для свободного накопления в кулацких хозяйствах увеличивается темп накопления во всём хозяйстве (страны), быстрее возрастает общенациональный доход, увеличиваются материальные возможности в отношении реальной хозяйственной поддержки маломощных крестьянских хозяйств, расширение возможности поглощения избыточного населения и создаётся, наконец, более благоприятная обстановка для роста кооперации».
И в заключение Рыков — в партии с 1899 года, не раз подвергавшийся арестам и ссылкам за свои марксистские убеждения — добавил: «Развязывая капитализм в сельском хозяйстве, мы смогли бы в большей мере, чем до сих пор, повернуться лицом к бедняку и середняку»{471}.
Столь откровенное отступничество от идеалов революции, явное искажение сути НЭПа не могли не породить бурного обсуждения. Занявшего полностью один день из трёх работы конференции, делегаты которой, однако, так и не услышали ни одного возражения в адрес докладчика. С Рыковым полностью или с незначительными оговорками солидаризировались все, принявшие участие в прениях: М.А. Чернов — председатель Артемовского губисполкома, Д.И. Мирзоян секретарь Бакинского горкома, П.П. Постышев — секретарь Киевского губкома, Г.Д. Ракитов — секретарь Полтавского губкома,