Информация о происходящей на Украине националистической вакханалии дошла в Москву только в начале следующего года. И, разумеется, вызвала гневную отповедь. От имени Сталина, изложенную в письме «Тов. Кагановичу и другим членам ПБ ЦК КП(б)У, сразу же, хотя и в сокращённом виде, опубликованном партийной прессой Украины. В нём настоящий генсек писал:
«Можно и нужно украинизировать, соблюдая при этом известный темп, наши партийный, государственный и иные аппараты, обслуживающие население. Но нельзя украинизировать сверху пролетариат. Нельзя заставить русские рабочие массы отказаться от русского языка и русской культуры и признать своей культурой и своим языком украинский. Это противоречит принципу свободного развития национальностей. Это была бы не национальная свобода, а своеобразная форма национального гнёта».
«При слабости, — продолжал Сталин, — коренных коммунистических кадров на Украине это движение (за украинскую культуру. — Ю.Ж.), возглавляемое сплошь и рядом некоммунистической интеллигенцией, может принять местами характер борьбы за отчуждённость украинской культуры и украинской общественности от культуры и общественности общесоветской, характер борьбы против “Москвы” вообще, против русских вообще, против русской культуры».
Пришлось Сталину в письме рассмотреть, дав свою оценку, и предложение, выдвинутое Шумским об украинизации власти в республике. «Прав Шумский, — разъяснял Сталин, — утверждая, что руководящая верхушка на Украине (партийная и иная) должна стать украинской. Но он ошибается в темпе… Что значит выдвинуть теперь Гринько на пост председателя Совнаркома? Как могут расценить это дело партия в целом и партийные кадры в особенности? Не поймут ли это так, что мы держим курс на снижение удельного веса Совнаркома? Ибо нельзя же скрыть от партии, что партийный и революционный стаж Гринько много ниже партийного и революционного стажа Чубаря… Не лучше ли будет и в интересах дела, и в интересах Гринько отказаться пока что от подобных планов?
Я за то, чтобы состав Секретариата и Политбюро ЦК КП(б) У, а также советскую верхушку усилить украинскими элементами. Но нельзя же изображать дело так, что в руководящих органах партии и Советов не имеется будто бы украинцев»{503}.
Взрыв националистических устремлений в ЦК КП(б)У ненароком выявил ещё одну, более серьёзную, проблему. Сделал очевидным возникшие внутри ПБ очередные расхождения. Уже не только между руководящей группой и Троцким, но и внутри самой «семёрки». Размежевание её на тех, кого сразу же стали называть «сталинцами» и «зиновьевцами».
Вполне возможно, что конфликт между ними всего лишь из-за того, выводить ли Троцкого из ПБ или нет, постепенно бы затих, если бы не два обстоятельства. Во-первых, подготовка к предстоявшему в декабре 14-му партсъезду и, во-вторых, катастрофический просчёт, допущенный при составлении и утверждении бюджета и экспортно-импортного плана на 1925/26 хозяйственный год, наложившиеся друг на друга.
Глава девятая
После неудачной попытки разжечь в ноябре 1923 года революцию в Германии, престиж ИККИ и его председателя Зиновьева в мировом коммунистическом движении изрядно пошатнулся. Ещё бы, они не справились со своей главной задачей — обеспечить победу пролетариата, которая, как казалось всем, была столь близка.
Все попытки ИККИ достичь намеченной цели постоянно терпели крах. Сначала в Германии, а вместе с тем в Польше и Болгарии. Затем, в сентябре 1924 года, в Бессарабии. В Эстонии, где восстание, поднятое 1 декабря 1924 года, было подавлено в тот же день. Вновь в Болгарии с оказавшимся бессмысленным взрывом 16 апреля 1925 года кафедрального собора св. Недели в Софии, должном послужить сигналом для свержения реакционного режима.
А так как в мире наступила временная, как полагали в Москве, но всё же стабилизация капиталистической системы, ожидать в Европе революции в ближайшее время не приходилось. Потому-то возникшую паузу следовало непременно чем-то заполнить. Вот тогда и появилось у Зиновьева стремление во что бы то ни стало окончательно убрать со своего пути всё ещё слишком сильного, самого яркого, широко известного в коммунистическом, да и не только в нём, мире давнего соперника — Троцкого. И заодно его сторонников в компартиях ведущих стран Европы. Тем начать идеологическую борьбу внутри Коминтерна лишь для того, чтобы отвлечь внимание коммунистов от собственных ошибок и просчётов.
Сразу после январского пленума из Харькова, тогдашней столицы Украины, в Москву поступила служебная записка, подписанная всеми членами политбюро ЦК и президиума ЦКК КП(б)У. Ею ЦК РКП информировали о следующем:
«Как нам стало известно из случайных источников (в значительной мере комсомольских), трещина, которая выявилась на прошлом пленуме ЦК РКП (имелись в виду расхождения в вопросе о выводе Троцкого из состава ПБ. — Ю.Ж.), не только не сгладилась, но расширилась, причём уже совершенно определённо говорят о “сталинцах” и “зиновьевцах”.
Вместе с тем, нам стало известно, что уже после пленума имели место некоторые действия тт. Каменева и Зиновьева, которые являются серьёзной угрозой для единства партии, причём эти действия имеют отношение к решению вопроса пленума ЦК о Троцком.
Только по приезде в Москву нам стало ясно, что речь идёт не о практических разногласиях, которые могут быть разрешены в товарищеском порядке, а что тт. Зиновьев и Каменев вокруг этого решения развивают теорию о большевиках и полубольшевиках (полутроцкистах) и что вокруг этого вопроса идёт групповая работа, которая при дальнейшем развитии грозив неизбежным созданием двух фракций внутри ленинского (антитроцкистского. — Ю.Ж.) большинства партии.
Мы считаем, что для того, чтобы предупредить возможность дальнейших осложнений в руководящей группе ЦК, что явится сильнейшим ударом и по нашей партии, и по Коминтерну, необходимо внести полную ясность во взаимоотношения для того, чтобы ленинское большинство ЦК могло призвать к порядку тех товарищей, которые углубляют групповые настроения»{504}.
Такое мнение третьей по численности — после московской и ленинградской — партийной организации оказалось весьма симптоматичным, что и заставило Зиновьева с Каменевым срочно выступить с опровержением сделанных в их адрес обвинений. «Мы, — писали они и членам «семёрки», и в ЦК КП(б)У, — получили письмо украинских товарищей. Оно вызвало в нас величайшее изумление… Мы готовы в любой момент дать товарищам украинцам (как и каждому товарищу) возможность удостовериться, что сообщённые им сведения неверны, частью прямо злостно измышлены»{505}.
Между тем слухи об особой позиции, занятой Зиновьевым и Каменевым, ширились, проникали во многие парторганизации страны. Только потому Сталину пришлось 7 апреля разъяснять товарищам из Гомеля и Тулы: «Никаких разногласий в Политбюро, кроме вопроса о мерах обуздания т. Троцкого, не было и нет. Я, по крайней мере, их не вижу»{506}.
Тем не менее уже в конце апреля конфронтация на Олимпе власти, и весьма острая, возобновилась. Утратила при этом чисто личностный характер, став теоретической и оттого более серьёзной, опасной. Спровоцировал же её Бухарин. Не только по общему признанию ведущий теоретик партии, но, вдобавок к тому, ещё ответственный редактор и центрального органа РКП — газеты «Правда», и теоретического органа — журнала «Большевик», член ПБ с июня 1924 года.
…О том, что с НЭПом что-то неладно, говорили и писали последние два года. Но только по прошествии четырёх лет с начала следования его курсом, значительно изменившимся по сравнению с 1921 голодным годом, экономика страны заставила вернуться к выяснению того, что же, собственно, и есть этот самый НЭП, куда он ведёт и куда может привести. Застеленный как средство подъёма производительных сил и оживления сельского хозяйства, он так и остался прежде всего свободой торговли, разрешением на аренду и сдачу в концессии предприятий. Не более того.
НЭП обернулся восстановлением самых заурядных рыночных отношений капиталистического характера. В городе — появлением новой буржуазии. В деревне — всё ускорявшимся расслоением крестьянства на продолжавших разоряться бедняков, всё богатевших кулаков и середняков, оказавшихся источником пополнения рядов как тех, так и других. Социализм, дорогой к которому якобы должен был послужить НЭП, всё ещё оставался призрачной мечтой.
Задача будущего промышленности на 14-й партконференции, казалось, была решена. Дело оставалось за постоянным финансированием восстановления и модернизации предприятий, за разработкой плана индустриализации и его осуществлением. Проблемы сельского хозяйства оказались значительно сложнее, хотя от положения в деревне для всё ещё аграрной страны зависело слишком многое. Во всяком случае, в ближайшие годы. Поэтому «политико-экономический еженедельник», а по сути — теоретический орган ЦК РКП журнал «Большевик» стал с начала 1925 года своеобразной испытательной площадкой для проверки предложений, призванных решить все задачи деревни, а вместе с тем и самого НЭПа.
Первым высказался по животрепещущим вопросам Л.Н. Крицман. В те годы — видный экономист, директор Аграрного института и руководитель экономической секции Коммунистической академии, «марксистского» варианта «буржуазной» Академии наук. В статье «Союз пролетариата и большинства крестьян в СССР после победы революции» Крицман прежде всего постарался придать новый смысл таким старым лозунгам, как «союз рабочего класса и крестьянства», «смычка», уже не годившихся в условиях резкого расслоения деревни. Счёл необходимым ориентировать партию не на крестьянство вообще», а на его большинство, то есть на бедняков и низшие слои середняков. Государство же призвал заняться «посильной помощью подъёму мелкого хозяйства», «организацией защиты интересов… тех крестьян, которые выступают как продавцы своей рабочей силы (бедняков. —