— Что вам угодно, Валерьян Петрович? — выговорила она. — И как вы попали сюда?
Она хотела прибавить: «Разве вам не следует находиться сейчас в сумасшедших палатах?» Однако Валерьян Эзопов упредил её вопрос.
— Я, сударыня, в бега пустился! — На губах его возникла радостная и совершенно безумная улыбочка. — Разве жених ваш не сообщил вам? Я вчера дом скорби покинул!..
Зина отступила на шаг и, нахмурившись, опустила взгляд. Несколько мыслей разом промелькнуло у неё в голове: «Почему Ванечка не сказал?..», «А когда он сам об этом узнал?», «Не потому ли он попросил тот пистолет?» Но главной — и самой неприятной — была мысль: «Чего ещё он мне не сообщил?» Она вздрогнула, скрестила на груди руки и вновь посмотрела на Валерьяна — пытаясь понять: действительно ли он не в себе? Или только симулирует сумасшествие?
А между тем опять постучал в окно:
— Зинаида Александровна! Прошу, впустите меня! Клянусь: я вам ничем не наврежу. Но мне есть, что вам сказать. А отсюда я говорить не могу. Неровен час, меня услышат они…
Он поглядел себе через плечо с таким видом, будто я вправду считал: позади него висит в воздухе некто, способный подслушать его слова.
Зина не знала, что ей делать. Турман продолжал хлопать крыльями в своей клетке. Сердце её трепыхалось почище любой птицы. И никакого оружия у неё, как на грех, при себе не осталось.
Но тут Валерьян Эзопов сказал:
— Иван сейчас в страшной опасности! Да и весь город — тоже. Я понимаю: у вас нет оснований мне доверять. Но, умоляю, выслушайте!
Девушка снова шагнула к окну, приблизила к стеклу губы.
— А вам-то, Валерьян Петрович, что за дело до судьбы Ивана? И до судьбы всего Живогорска? Чего ради вы-то на стенку полезли?
Она ожидала: визитер смешается, начнёт мяться и врать. Однако Валерьян тут же ответил без тени смущения:
— Они знают, что мне известно об их замыслах. Я случайно их разговор подслушал — когда сидел в сумасшедших палатах. Потому я и сбежал оттуда. Чудом спасся — думал: они решат меня убить. А они-то решили кое-что похуже со мной сделать!.. — И он снова бросил короткий безумный взгляд через плечо.
И дочка протоиерея Тихомирова сдалась: протянула руку, отодвинула и верхний, и нижний шпингалеты на оконной раме. А незадачливый визитер — девушка только теперь заметила, что он так и оставался в больничной одежде: пижаме и халате! — моментально распахнул окно, перевалился через подоконник и упал к Зининым ногам. В буквальном смысле.
Нагромождение речных ракушек возле кладбищенской ограды первым заметил даже не сам Иван: его углядел Никита, ехавший впереди всех на отцовской кобыле. Мальчик издал удивленный возглас и указал рукой вперёд — на какую-то зеленовато-бурую кочку, как сперва показалось Иванушке. И только полминуты спустя до купеческого сына дошло, что именно они все видят.
Никита удивлялся неспроста. Ни одна мало-мальски значимая река близ Живогорска не протекала. Хотя ручьев и родников было — сколько душе угодно. Некоторые из них славились даже своей целебной водой, за которой люди приезжали со всей губернии. Но, конечно же, возле этих источников не водились крупные моллюски с двустворчатыми панцирями, перламутровыми изнутри. Иван Алтынов вспомнил даже их латинское название: Unionidae. Чтобы набрать столько раковин от унионид, требовалось специально посылать кого-нибудь, скажем, на Оку. А ещё — удивительно было, что сельские жители, когда-то здесь обитавшие, не растащили все эти ракушки, перламутр внутри которых и сейчас ещё переливался в лучах предзакатного солнца.
И, только подумав обо всем этом, Иван вдруг осознал, для какой цели раковины свезли сюда в таком количестве. Что ими заложили. И почему никто не посмел их разворовать. Воистину, здешний князь был тот ещё причудник, если не пожалел сил и средств, чтобы так обустроить последнее пристанище кого-то из заложных покойников!
— Здесь остановимся! — скомандовал Иван, натягивая поводья Басурмана.
И, едва он это произнес, как ему показалось: со стороны небольшого кургана из речных ракушек донесся сухой, старческий и словно бы довольный смешок. Однако никто из спутников Иванушки явно ничего не услышал. Так что он решил: это шумит у него в голове — вследствие падения с ели.
Алексей — спасибо ему! — догадался его поддержать, когда он слезал с лошади. И купеческий сын, стараясь ступать твёрдо, подошёл к нагромождению унионид.
Зине, хочешь — не хочешь, а пришлось помогать Валерьяну подняться. Тот оказался ещё и босым, и ноги его были сбиты в кровь. Оставалось только гадать, как он не сверзился на землю, пока пробирался по карнизу к Зининому окну. «А по городу-то как он шёл?» — изумилась мысленно девушка. Впрочем, сегодня даже Миллионная улица выглядела пустынной. Так что никто мог и не заметить, в каком неавантажном виде бывший чернокнижник разгуливает по Живогорску.
Но теперь, попав в помещение, визитер никак не мог отдышаться. И Зина, крепко ухватив его за локоть, потянула вверх — заставила встать на ноги. А потом подвела к одному из кресел и усадила в него. Попутно девушка не без удивления отметила: белый турман прекратил гоношиться в своей клетке — притих. И, посмотрев на Горыныча, Зина обнаружила: тот взирает на незваного гостя с явственным интересом: чуть склонив голову на бок. И во взгляде птицы читается нечто, смахивающее на сочувствие.
— Ради Бога, дайте воды! — взмолился Валерьян.
Хорошо, хоть хрустальный графин с водой стоял здесь же, на столе — на маленьком серебряном подносе, вместе со стаканами. Уж чего не хотелось Зине, так это оставлять визитера без присмотра. Она принесла поднос с графином и одним стаканом незадачливому беглецу. Однако тот не потрудился никуда воду переливать: схватил графин и стал пить прямо из горла. Как будто желал окончательно фраппировать барышню Тихомирову!
Он выпил всё, до капли. И поставил графин прямо на ковер, рядом с креслом. А потом, без всяких вопросов со стороны Зины, принялся рассказывать:
— Мне в ночь с субботы на воскресенье не спалось. Как, впрочем, и всё время — с того момента, как меня определили в желтый дом. Доктор прописал мне какое-то снотворное, но оно на меня почти не действовало. Только мышцы от него слабели. Так что я просто лежал на кровати — поверх одеяла, не раздеваясь. И сон ко мне не шёл. Никто этого не видел: госпожа Эзопова расстаралась — меня поместили в отдельную палату. А в ту ночь духота стояла, и санитар оставил окошко открытым. Сбежать я не мог: там на всех окнах — решётки. Зато слышал весь до последнего слова разговор, который вели в больничном парке те четверо. А первым заговорил тот самый санитар, который заходил ко мне вечером — я узнал его голос…
— Приступать нужно сейчас, — услышал Валерьян знакомый ему голос. — Пока Иван Алтынов не вернулся. Потом он может стать нам помехой. У него ведь тоже — та кровь. Не забывайте, чей он внук! Его дед…
Однако санитар не договорил: его оборвал другой мужчина, голос которого был незнаком пациенту дома скорби:
— Ивана Алтынова вместе с его невестой мы сумеем устранить раньше, чем они доберутся до Живогорска. А заодно и от ведьмы Федотовой избавимся! Она точно нам здесь ни к чему.
Но и этого говорившего прервали: вклинился третий из собеседников. И Валерьяну показалось: он уже слышал прежде его насмешливый бархатистый баритон.
— Ничего нелепее я, сударь мой, в жизни своей не слышал! Иван Алтынов — наследник миллионного состояния! Нужно, чтобы он играл на нашей стороне. Когда всё завертится, алтыновские миллионы нам чрезвычайно пригодятся!
— И каким же образом вы хотите привлечь его на нашу сторону? — вступил в разговор четвёртый. — То, что мы затеваем, делу Алтыновых, как пить дать, не пойдёт во благо.
— Да очень простым образом! — Бархатистый баритон издал короткий смешок. — Я берусь устроить всё так, что он станет одним из нас. Он и сам не поймёт, как это произошло! Только помните…
Он понизил голос и заговорил гораздо тише, так что Валерьяна перестал разбирать его слова. Главное же: страдавший бессонницей пациент никак не мог припомнить, кому этот мягкий, вкрадчивый голос принадлежит. Должно быть, снотворное которое ему дали, туманило ему рассудок. И, кое-как поднявшись с кровати, Валерьян побрел к распахнутому окну. Подошёл к нему вплотную и уткнулся в железную решетку лбом.
В парке царил сумрак; только из немногих освещенных окошек жёлтого дома падал на аллеи слабенький свет. Так что четверо говоривших предстали взору Валерьяна лишь в виде смутных силуэтов. Он попробовал повернуться боком — надеясь, что ему станет лучше видно. Только вот — координация его подвела. И он со всего размаху врезался в железные прутья плечом.
Грохот, раздавшийся при этом, был такой, словно кто-то ударил в надтреснутый колокол. Валерьян отшатнулся от окна, но поздно: те четверо, что разговаривали в парке, разом, как по команде, повернули головы в его сторону. И ему показалось: глаза их засветились зеленоватым огнём. Впрочем, эти инфернальные искры если и были, то сразу же и погасли. А вся четверка разом распалась. Трое незнакомых Валерьяну господ (включая того, с бархатистым баритоном, которого он так и не опознал) по разным аллеям поспешили из парка прочь. Ну, а санитар — дюжий детина — бодро пошагал ко входу в «жёлтый дом». И не возникало сомнений, куда именно он направится, едва только попадёт внутрь.
Валерьян заметался, не зная, что ему предпринять. Соображал он плоховато, но всё же одна мысль его посетила: решетка загромыхала как-то очень уж сильно, когда он ударился об неё плечом. Пациент устремился к окну, и — удача: одна из двух решетчатых створок держалась, что называется, на соплях. Петли её расшатались так, что замок, на который решетка запиралась, превратился просто в фикцию. Валерьян подналег на эту створку всем своим весом, и она вывалилась наружу, повиснув на одном только замке.