А следом выкатился из окна и сам пациент: потеряв по дороге больничные шлепанцы, почти не видя ничего вокруг себя от ужаса. Он лишь чудом не налетел с разбегу на старый корявый дуб, росший неподалёку. Проломился сквозь кусты акации. И, как был — босой, припустил к выходу из парка.
В то самое время, когда Валерьян Эзопов рассказывал о своих злоключениях дочке протоиерея Тихомирова, Алексей и Никита закончили разбирать завал из перламутровых ракушек, сооружённый возле ограды погоста. Парамошу к этой работе Иван не допустил. Догадывался, что обнаружится под нагромождением панцирей унионид! И не ошибся.
— Матерь Божья! — Алексей осенил себя крестным знамением, и его примеру последовал Никита; оба при этом даже не сняли рабочих рукавиц, которые, по счастью, у них с собой оказались. — Да ведь это же скелет человеческий!..
Басурман встревожено заржал, и две другие лошади к нему присоединились. Их всех привязали к покосившейся ограде, но они принялись мотать головами, пытались взбрыкивать и явно давали понять: оставаться здесь они не имеют ни малейшего желания. Ладно еще, что тело дворецкого-волкулака успели снять со спины мерина! А то, чего доброго, напуганное животное сбросило бы его и вдобавок принялось топтать. И не хватало только, чтобы конские копыта оказались в крови этого существа!
Иван, стараясь не морщиться от боли, тоже подошёл к ограде. А Парамоше сделал знак: оставайся на месте!
На земле, среди раскиданных ракушек, и вправду лежал пожелтевший, распадающийся скелет. Женский — судя по размеру и форме костей. При этом кости рук были вывернуты за спину этой заложной покойницы. А между её верхней и нижней челюстью что-то поблескивало — лента? пояс? Никакой одежды на скелете не осталось, и оставалось только изумляться: как не истлело и это нечто, которым умершей завязали рот?
— Дай-ка мне свои рукавицы! — повернулся Иванушка к Алексею — и вновь пожалел, что не надел перчаток в эту поездку.
Рабочие рукавицы садовника оказались ему чуть великоваты, но не исколотыми же в кровь руками было прикасаться к старому черепу? Да и то пятно, что никак не желало сходить с Иванушкиной правой руки — лучше было, чтобы оно с заложной покойницей не соприкасалось. Откуда такая мысль к нему пришла — купеческий сын и сам не знал. Однако в её истинности не усомнился.
Череп он легко поднял с земли — тот уже ничто не держало на позвоночнике (Бедный Йорик!). Но развязать полосу ткани, в которую умершая явно впивалась когда-то зубами, Ивану минут пять не удавалось. Но, наконец, этот странный кляп оказался у него в руках. И, вернув череп к другим останкам, он смог разглядеть, чем именно завязали когда-то рот злосчастной женщине.
Это был шелковый кушак, когда-то весь расшитый золотом. Ткань его потемнела, стала заскорузлой и липкой, однако часть узоров, вышитых на нём, всё ещё можно было рассмотреть. И среди диковинных птиц, зверей и цветов Иван Алтынов углядел и кое-что другое.
Золотые нити на многочисленных вышивках потускнели и разлезлись. Но один рисунок Иванушка опознал: дуб, а под ним — идущий на четырех лапах медведь. То был уцелевший фрагмент герба князей Гагариных; его полное изображение купеческий сын видел недавно в многотомном гербовнике господина Полугарского.
Пару мгновений Иван колебался: не вернуть ли княжеский пояс на пожелтевший череп заложной покойницы? Но потом передумал: поковылял к Басурману — спрятал вышитую тряпицу в седельную сумку: во вторую, не рядом с пистолетом. А потом стянул рабочие рукавицы и вернул их Алексею.
— Положите нашего волкулака вместе с этими костями! — сказал он садовнику и его сыну. — Только голыми руками его не трогайте! И ракушками обоих забросайте — чтобы всё выглядело, как раньше. Да, и поторопитесь: до захода солнца около часа осталось, а нам нужно успеть вернуться в Живогорск. Ну, а я пока наведаюсь на погост. Ждите меня минут через пятнадцать.
И купеческий сын, оставив Басурмана привязанным, пешим ходом двинулся к высоким арочным воротам погоста, в которых отсутствовали створки. Ехать на ахалтекинце по бурелому и ухабам он опасался: не хотел, чтобы гнедой жеребец повредил себе ногу. Да и пройти до маленькой церковки предстояло полсотни шагов, не более. Уж такое расстояние Иван Алтынов рассчитывал преодолеть самостоятельно.
— По счастью, — сказал Валерьян Зине, завершая свой рассказ, — калитка оказалась отпертой. Должно быть, её оставили так для тех конспираторов. Но их самих я не увидел: побежал в город.
Зина только головой покачала. Сколько могло быть правды, а сколько — вымысла, в словах беглеца из сумасшедшего дома?
— И где же вы прятались почти два дня? — спросила она.
— Два дня и полторы ночи! — Валерьян вдруг понизил голос, наклонился вперёд.
Зина, всё это время стоявшая напротив его кресла (даже присесть она не решалась в его присутствии), невольно подалась назад. В глазах её собеседника плескалось безумие, перемешанное с каким-то благоговейным, восторженным ужасом.
— И я знаю, что минувшей ночью творилось на улицах! Вы, я думаю, слышали уже: кое-кого в городе загрызли. Ну, так вот: ещё больше было тех, кого просто погрызли. И оставили погрызенными…
А дальше Эзопов Валерьян Петрович, двадцати пяти лет от роду, учудил такое, чего Зина уж никак не могла от него ожидать. Одним прыжком он вдруг выскочил из кресла, пал перед девушкой ниц и принялся осыпать поцелуями её домашние туфельки. А она, ошарашенная, даже с места не могла сдвинуться, чтобы это безобразие прекратить.
— Зинаида Александровна, Бога ради… — причмокивая, будто упырь из повести Алексея Константиновича Толстого, причитал визитер. — Спасите меня! Вам власть дана! Я к ним не хочу! Но они меня заберут!..
Одна штанина на пижамных штанах Валерьяна задралась до колена, пока он елозил по полу. И Зина вдруг сделала открытие, от которого окончательно приросла к месту. Ступни беглеца не были сбиты в кровь, как она решила поначалу. Ну, то есть, может, он и вправду сбил себе ноги, пока носился по городу босым. Но главная причина их жуткого вида состояла отнюдь не в этом! Вся голень Валерьяна, от щиколотки до подколенных сухожилий, выглядела так, словно её и в самом деле погрызли — вырвав из неё зубами огромные куски плоти. Наверняка поначалу нога беглеца кровоточила, но теперь ни малейших признаков кровотечения Зина не видела. Конечность, объеденная почти до самой кости, смотрелась так, будто была замороженной свиной ляжкой, с которой срезали мякоть. Никакой крови — только сухая безжизненная поверхность.
А Валерьян между тем продолжал неистово целовать Зинины туфли, приговаривая:
— Я ведь их секрет знаю, сударыня! Понял его, когда они меня… Когда пытались… Я даже боли не ощущал, только понимание… И расскажу всё вам и вашему жениху!.. Но вы должны поклясться, что не отдадите меня им! Даже если я сам…
Но тут от порога гостиной донесся возмущённый возглас, прервавший бредовые (Бредовые ли?) откровения визитера:
— Это ещё что такое?!
Зина оглянулась и чуть не заплакала от облегчения. Ещё никогда в своей жизни она не радовалась так появлению баушки!
Глава 7. Они обернутся волками?
28 августа (9 сентября) 1872 года. Понедельник
Сельская церковка отбрасывала длинную тень, терявшуюся среди заскорузлых старых елей и буйно разросшихся бузинных кустов. Впрочем, Иван к самой церкви не пошёл: приостановился шагах в десяти от невысокой паперти — возле почерневшего от времени деревянного ведра, на две трети заполненного водой. Как видно, вылакать её всю дворецкому-волкулаку оказалось не под силу.
Иванушка с усилием опустился на одно колено и так низко склонился над ведром, будто и сам хотел напиться из него. Вода теперь не играла бликами, как тогда, когда на неё смотрел из оконца Парамоша. Её осталось меньше, да и солнце стояло ниже — его лучи больше не касались водной поверхности. Так что поначалу купеческому сыну показалось: жидкость в ведре имеет чёрный, как у нефти, цвет. Но, взглянув попристальнее, он понял, что ошибся — да ещё как!
Если на что и походила чёрная гладь внутри ведра, так это на беззвёздное ночное небо. На беззвёздное — но не безлунное. Приглядевшись, купеческий сын обнаружил: в центре тёмного круга воды имеется ещё один кружок: светлый, желтоватого оттенка. Поначалу маленький — не больше пуговицы, — он, пока Иван на него смотрел, начал увеличиваться в размерах. Вот — он стал уже с серебряный рубль. А вот — разросся до диаметра кофейного блюдца.
И только тут до Иванушки дошло, что именно он видит! А ведь мог бы сразу догадаться: нечто подобное он наблюдал, когда заглядывал совсем недавно в пресловутый Колодец Ангела. Да, это была она: идеально очерченная, как знаменитая окружность художника Джотто, полная луна. Ну, то есть: её отражение, конечно.
— Да откуда же оно здесь взялось? — прошептал купеческий сын; а затем, запрокинув голову, посмотрел на небо — словно и вправду рассчитывал, что оно окажется не голубым с предзакатным пурпурным оттенком, а чёрным, как смертный грех.
Но, конечно, небо над ним не изменило своего цвета. И полная луна не возникла на нем, переменив свою природную фазу. Только вот — когда Иван снова заглянул в деревянное ведро, картина стала иной уже там.
Он ахнул и отшатнулся: на него взирала колыхавшаяся на поверхности воды серая волчья морда. Не оскаленная, не злобная — скорее, задумчивая и печальная.
Первой мыслью Иванушки было: волк отражается в воде, заглядывая в ведро ему из-за плеча. Только тут купеческий сын вспомнил, что оставил пистолет господина Полугарского в седельной сумке — помутнение рассудка, не иначе! Он моментально сунул руку в карман сюртука, где лежал «змеиный замок», обвязанный носовым платком, выхватил его, обернулся, одновременно привставая.
Позади него никого не было. Только лёгкий ветерок колыхал кусты бузины неподалеку. И гроздья карминно-красных ягод казались скоплениями насосавшихся крови клопов.