Однако это происшествие отвлекло «засадников»: они явно упустили из виду Ангела-псаломщика. И в тот момент у него возник, пожалуй, шанс убежать: припустить следом за спасшимся волком. Однако он сделал иное. Оттолкнувшись от земли, он «рыбкой», головой вперёд, нырнул в колодец, что находился в шаге от него.
«А барыню-колдунью повязали и доставили в княжьи палаты: на суд к князю Михаилу Гагарину. И по его приказанию её уже на следующий день закопали в землю заживо. Но возле колодца ещё около недели дежурили люди князя: ждали, не выберется ли оттуда злополучный Ангел? Один ведь раз ему удалось такой номер провернуть. Но — нет: наружу он так и не вылез. Видимо, всё-таки утонул. Хотя никто в колодец не спускался и не пробовал найти его тело. Очевидно, «волчий колдун», даже мертвый, внушал слишком сильный страх и сельчанам, и самому князю.
Только тогда все и поняли, кто прежде истреблял волков в охотничьих угодьях Михаила Гагарина. И настоятель Казанской церкви, отец Викентий Добротин, ходил потом по окрестностям — читал сугубые молитвы от осквернения.
А полтора года спустя он, отслужив в храме вечернюю службу, не вернулся домой. И в последний раз его видели рядом с Колодцем Ангела — как, вопреки возражениям священника, стали именовать то нечестивое место. Причём тогда же из села пропал и сын священника — Дмитрий Добротин, двадцати с небольшим лет от роду. Поиски их обоих велись не менее месяца, однако результатов не принесли.
Подобно своему предку, частенько ездил по окрестным деревням и протоиерей Александр Тихомиров. Не оставлял вниманием паству, не имевшую возможности посещать храм. Вот и вечером десятого сентября он, отслужив вечером литургию в храме, поехал по близлежащим деревенькам: развозить Святые Дары больным и убогим.
Предполагаемый маршрут отца Александра стал известен со слов его жены, Аглаи Сергеевны Тихомировой. Однако ни в одной из деревень, названных ею, священника в тот вечер не видели. Впрочем, Аглая Сергеевна явно находилась в страшном расстройстве и могла что-то напутать. О её душевном смятении говорит, к примеру, то, что она обвинила в причастности к исчезновению своего мужа не кого-нибудь, а жениха собственной дочери, Ивана Алтынова, который первым и обнаружил на улице пустую бричку священника».
Иванушка оттолкнул от себя «Живогорский вестник», словно газета была той самой гадюкой, с которой ему пришлось схлестнуться на еловой ветке. Вчера по его поручению нарочные отправились во все окрестные деревни, куда должен был заезжать отец Александр. И действительно: не отыскали свидетельств того, что священник побывал там. А сам Иван, превозмогая боль в ушибленной спине, наведался-таки вчера к Зининой маменьке. И застал в доме Тихомировых исправника Огурцова, которому красавица-попадья как раз говорила — промокая кружевным платочком глаза — о своих подозрениях относительно Ивана Алтынова.
Купеческий сын тогда подумал: следующую ночь ему придется провести в кутузке. Ведь начальник уездной полиции мечтал отправить его туда ещё с того дня, как узнал об исчезновении Митрофана Кузьмича Алтынова. Но — вот ведь какая притча: Денис Иванович Огурцов не просто проигнорировал слова попадьи. Он ещё и сделал ей выговор: дескать, негоже вам, сударыня, разбрасываться облыжными обвинениями. И это, конечно, Иванушку порадовало — с одной стороны. Да вот беда: имелась у происходящего и другая сторона. По всему выходило: исправник получил от некой секретной персоны категорическое указание: Иван Митрофанович Алтынов должен оставаться на свободе и сохранять незапятнанную репутацию. И глупо было бы спрашивать исправника, кто являлся этой персоной.
Впрочем, и у самого Иванушки имелись секреты, которыми он не собирался делиться с Денисом Ивановичем. К примеру, купеческий сын уж точно не планировал рассказывать ему ни о списке, найденном в бричке отца Александра, ни о послании, которое вчера вечером кто-то подсунул под дверь алтыновской кондитерской лавки в Пряничном переулке.
Глава 11. Узник башни
30 августа (11 сентября) 1872 года. Среда
Иван вытащил из кармана домашней куртки два листка бумаги — развернул, положил их на стол один рядом с другим. Не ради того, чтобы ещё раз сличить почерк. Он уже понял: обе записки написаны одной и той же рукой. Нет, купеческому сыну просто нужно было смотреть на них, чтобы лучше думалось. Пусть он и успел уже выучить их назубок.
Записка, которую Иван положил слева, была той, что вчера затолкали в щель под дверью кондитерской лавки Алтыновых. Увы: приказчик не видел, кто исполнил роль почтальона. На конверте, запечатанном сургучом, значилось «Г-ну Алтынову в собственные руки». И, поскольку Иванушка остался в доме единственным господином Алтыновым, эту эпистолу ему тут же принесли.
Короткое послание, вложенное в конверт, гласило:
«Любезный Иван Митрофанович!
На правах Вашего духовного отца и будущего тестя смею обратиться к Вам с нижайшей просьбой. Верните этим людям то, что они хотят от Вас получить! Сей предмет Вы должны оставить в фамильном склепе Алтыновых, как и было условлено ранее. И сделать это Вам следует до захода солнца в среду. Сделав так, Вы должны покинуть это место и отправиться в дом ко мне, куда эти люди обещают меня доставить, как только получат желаемое. Они настоятельно рекомендуют Вам отказаться от мысли их выследить или, паче того, обмануть. В противном случае, как они без обиняков сообщили мне, за мою жизнь поручиться никто не сможет. Хотя…»
На этом месте записка отца Александра Тихомирова обрывалась, как если бы кто-то смотрел ему через плечо, когда он писал. И вырвал у него листок бумаги, едва только он попробовал сообщить адресату нечто сверх оговоренного. Однако Иванушка и так всё понял. Отца Александра вряд ли отпустят: он видел всю компанию волкулаков и даже составил их список — из пяти имён.
Иван и его помнил наизусть, но всё же перевел на него взгляд.
Первым номером там значился человек, Иванушке прекрасно знакомый: Василий Галактионович Сусликов, который когда-то был его домашним учителем. Вот уж кого никто не заподозрил бы в каких-либо тёмных деяниях! Самым большим прегрешением господина Сусликова можно было считать то, что он любил, как говорится, заложить за воротник. Впрочем — кто знает: вдруг ему перестало хватать денег на покупку спиртного? И он решил наняться в услужение к тем, кто пообещал ему щедрую оплату. Ничего иного Иванушке просто в голову не проходило. Уж никак нельзя было представить Василия Галактионовича в роли колдуна, который руководил волчьей вакханалией, захлестнувшей Живогорск! Тем более голос у него был — надтреснутый тенор, а вовсе не бархатный баритон.
Вторым номером в списке значился некий Тихон Поликарпович Журов. О нём Ивану удалось узнать лишь, что он состоял городовым в уездном отделении полиции. И что вчера он не явился на службу. Можно было не сомневаться: из-за него-то Денис Иванович Огурцов и оказался среди погрызенных! Но не стал ли и сам городовой Журов жертвой чужого колдовства? Да и не удавалось Иванушке представить во главе волкулаков одного из нижних полицейских чинов. Такие люди привыкли подчиняться, а не отдавать приказы.
Третьим в списке отца Александра стоял тот, кого купеческий сын и ожидал там найти: Аристарх Савельевич Лосев — тот самый санитар, который дежурил в сумасшедших палатах в ночь побега оттуда Валерьяна. Его-то Иванушка и видел на Миллионной улице в день своего возвращения в Живогорск. Но — бархатным баритоном точно говорил не он. Его Валерьян сразу опознал бы по голосу. И, к тому же, санитара приходилось исключить из числа тех, кто мог лишится руки-лапы. Иванушка видел его уже после инцидента в Духовом лесу, и обе руки имелись у Аристарха Савельевича в наличии.
А вот под номером четыре в списке значился субъект, не являвшийся даже постоянным жителем города — некий Константин Аркадьевич Барышников, дворянин двадцати семи лет от роду, прибывший в Живогорск около трех месяцев тому назад. Он всем говорил, что ищет пропавшую сестру, последнее письмо от которой якобы пришло именно отсюда. И, хотя никакой девицы Барышниковой никто из горожан не знал, этот молодой человек упорно продолжал обходить город. Спрашивал у каждого встречного и поперечного: не видел ли кто его обожаемую сестрицу? А между делом, надо думать, устраивал себе перекусы.
Но более всего расстроила Ивана пятая строка в списке протоиерея Тихомирова. Там было написано имя человека, которого купеческий сын не просто знал: он считал почти что своим другом. Николай Степанович Мальцев не только являлся нотариусом, к услугам которого постоянно прибегала семья Алтыновых. Он был ещё и доверенным лицом Митрофана Кузьмича Алтынова, отца Иванушки. Да и голосом он обладал подходящим. Быть может, это не был такой уж бархатный баритон, однако говорил господин Мальцев всегда веско и внушительно. А в свое конторе Николай Степанович не появлялся с прошлой недели.
И возникло ещё одно соображение, которое следовало принимать в расчёт из-за присутствия Мальцева в списке волкулаков. Тогда, на Миллионной улице, Иван Алтынов не видел его в группе мужчин, с которыми вел беседу санитар Лосев. И означать это могло только одно: численность волкулаков в Живогорске — не «погрызенных» рекрутов, а полноценных, полностью обратившихся, — совершенно точно превысила пять человек. И оставался открытым только один вопрос: насколько превысила?
Эрик Рыжий, пока его хозяин ломал себе голову над всякими бумажками, мог думать лишь об одной вещи: как бы пожрать хоть чего-нибудь? Вчера за весь день ему удалось поесть всего раз, да и то чудом. Какая-то пичуга залетела внутрь башни-каланчи, и переход от света снаружи к сумеркам внутри сделал её лёгкой добычей для Эрика. Но разве ж это была еда?.. Такие жалкие крохи не утолили голод, а только ещё больше его растравили.