начает, верно? Очевидно, что не волка следовало искать.
Тот носильщик, которому погрызли руку, быстро оправился от потрясения. И уверяет, что пострадал несильно. Только раны свои никому не показывает. А вот маменька находится сейчас в нашем с бабушкой номере и требует, что мы обе немедленно отправились с нею вместе в наш дом на Губернской улице.
Но это, впрочем, не главное. Мне нужно срочно рассказать тебе кое о чем — чрезвычайно важном для нашего дела. Жду тебя! Пожалуйста, не медли!
Зинаида Тихомирова.
P.S. Захвати какого-нибудь корма для Горыныча! Он не желает клевать то зерно, которое ему принесли из лавки.
P.P.S. И непременно возьми с собой подарок господина Полугарского».
Прочитав последнюю фразу, Иван Алтынов невольно хмыкнул: неужто Зина считала, что он сам не догадался бы вооружиться пистолетом с серебряными пулями? Да и про «змеиный замок» он не забыл!
Рыжий ощущал, что начинает выбиваться из сил. Лапы кота наливались вязкой тяжестью, и его бег вот-вот должен был замедлиться. Как и все коты и кошки, он мог лететь вперёд быстрее ветра, но — лишь недолгое время. А позади, неумолимо к нему приближаясь, слышался хрустящий перестук.
Эрик не мог себе вообразить, на кой бес он, рыжий кот сибирской породы, понадобился переливчатой ведьме? Однако не сомневался: если он угодит в её зеркальные руки, его жизни придёт неминуемый и ужасный конец. Что ведьма с ним сотворит: сожрет? растерзает? — Рыжий не знал. И решительно не желал узнавать.
Собравшись с силами, он сумел прибавить ходу, пусть и осознавал: так он выдохнется ещё быстрее. Однако он помнил: впереди в кладбищенской ограде имелись арочные ворота. Те, в которые позапрошлой ночью затащили Зининого отца. А за воротами произрастало без счёта вековых берёз и елей — спасительно высоких.
И он успел: влетел под полукруглую арку, когда хруст у него за спиной сделался уже непереносимо отчетливым. Рыжий крутанулся на подрагивавших лапах, ища, на какое дерево залезть. Однако вышло так, что это оказалось излишним.
В тот момент, когда он повернулся мордой к своей преследовательнице, с той случилась удивительная вещь. Она будто налетела на толстое стекло, которое кто-то невидимый установил в воротах, едва Эрик проскочил под их аркой. И от этого соударения вся ведьмина переливчатая фигура вдруг распалась на части: разлетелась в разные стороны желтыми костями и радужными «крышечками». Так что купеческий кот от восторга издал оглушительный победный мяв: решил, что с этой дьяволицей покончено.
Но, увы: части, из которых она состояла, едва коснулись травы за воротами. И тут же начали снова собираться воедино, восстанавливая прежние ведьмовские очертания. Эрик не успел даже подивиться той быстроте, с какой это происходило, а ведьма уже снова стала переливчатым чудищем, которое от черепа до ступней облепляли вогнутые крышечки, попахивавшие рыбой.
Рыжий на всякий случай отбежал назад, оказавшись рядом с толстенным стволом старой березы: чёрным и грубым понизу, но блиставшим белизной ближе к густой кроне. А затем несколько раз душераздирающе мяукнул — дал выход своему возмущению.
Ведьма, впрочем, больше не пыталась проникнуть сквозь невидимую преграду, что воздвиглась для неё в створе ворот. Просто стояла, повернув к Рыжему ту часть своей головы, где следовало бы находиться лицу. И словно бы смотрела на кота. Вот только — смотреть-то ей было нечем! В тех местах, где у людей располагаются глаза, у ведьмы сверкали всё те же непонятные зеркальца. Могла ли она видеть с их помощью? И, если могла, то как? Рыжий попробовал обдумать этот вопрос, и пришёл к мысли: да в точности так же, как дедуля разговаривал с ним, не произнося ничего вслух!
И вот, поди ж ты: стоило только Эрику вспомнить про долгорукого, как из глубины погоста, со стороны покосившейся церковки, донесся знакомый коту голос. И звал его именно тот, кого дед Ивана Алтынова велел искать. Если, конечно, кот всё правильно понял.
— Эрик, Эрик! — кричал Зинин отец. — Беги сюда!
И Рыжий, повернувшись к ведьме пушистым хвостом, припустил к просевшей церковной паперти. Ещё издали он заметил: в двери храма зиял изрядный пролом, крест-накрест заколоченный досками. Но заколотили его неплотно: в просвете между досками явственно виднелось чернобородое лицо Александра Тихомирова.
Иван переоделся в костюм для верховой езды, приготовленный для него Мефодием: в черный бархатный сюртук и бриджи с высокими сапогами. И на сей раз не пренебрег перчатками: выбрал кожаные, прочные. Они должны были ещё и скрыть от глаз доктора Парнасова алое пятно размером с пятак, что так и не стерлось с Иванушкиной руки. С доктором купеческий сын коротко переговорил уже в прихожей: вполголоса объяснил, что нужно будет сделать с рукой из сундука, если он, Иван, к трём часам дня не вернётся домой.
К их тихому разговору прислушивались также Лукьян Андреевич и Мефодий: вышли Иванушку проводить. Мальчик-посыльный оставался здесь: доктор сказал, что лучше ему пока на Миллионную улицу не возвращаться. А старший приказчик не преминул попенять молодому хозяину:
— Зря вы, Иван Митрофанович, не хотите призвать на помощь полицию! Я прямо сейчас мог бы послать нарочного к Огурцову: сказать, что нужно отправить полицейский наряд в ваш доходный дом. Ведь мыслимое ли это дело: дикие звери там прямо по коридорам бегают!..
Иван мог бы просветить Сивцова насчёт того, какое отношение сам исправник имеет теперь к диким зверям. Однако вместо этого лишь махнул рукой — изобразил безмятежность:
— Быть может, у Аглаи Сергеевны просто разыгралось воображение! У кого-то из постояльцев убежал из номера большой пёс, а ей примерещилось, будто это волк!
Лукьян Андреевич явно собрался возразить: сказать, что почему-то половине Живогорска сейчас такое мерещится. Но Иван тут же перевёл разговор на другое — обратился к пожилому лакею:
— Скажи, Мефодий, а ты виделся в доме с дворецким моей маменьки Татьяны Дмитриевны?
Конечно, расспросить прислугу о дворецком-волкулаке давно следовало бы. Да у Ивана всё язык не поворачивался: вставало перед глазами тело голого мужчины с разбитой головой, что лежало сейчас в Старом селе под грудой перламутровых ракушек.
— Только один раз и виделся: когда он пришёл наниматься в услужение, а я его к Татьяне Дмитриевне проводил. А после того он мне ни разу на глаза не попадался. — По интонации Мефодия было понятно: до него лишь теперь дошло, сколь странно такое выглядело.
— А приносил он с собой какие-то рекомендации? Может, письма от прежнего нанимателя? Почему моя маменька вдруг решила его нанять?
За лакея ответил стоявший рядом Сивцов:
— Да, было у него при себе рекомендательное письмо! Я спросил о нём в тот же день, когда Татьяна Дмитриевна взяла на службу этого Полугарского.
— Кого-кого?! — Иван своим ушам не поверил.
— Полугарского Владимира Алексеевича. Так он назвался.
Ах, если бы у Иванушки оставалось хоть немного времени, чтобы вникнуть в смысл открывшейся шарады! Ведь что же это выходило? Представитель дворянского рода, пусть и незнатного, нанялся дворецким к купеческой жене с сомнительной репутацией? Очень уж сильно обеднел, что ли? Или — ему требовалось во что бы ни стало подобраться к Татьяне Дмитриевне Алтыновой? А, к тому же, этот Владимир Алексеевич, которого Иван привык именовать про себя исключительно дворецким-волкулаком, наверняка состоял в родстве с Николаем Павловичем Полугарским. Фамилия-то была редкая! И, стало быть, как и все представители этого рода, он входил в число незаконных потомков князей Гагариных.
Однако сейчас у Ивана не имелось ни одной лишней минуты, чтобы разобраться с историей погибшего дворецкого. Нужно было спешить к Зине — он и так промедлил, ожидая, пока для него оседлают Басурмана и уложат в седельные сумки всё, что могло понадобиться. Так что купеческий сын лишь спросил:
— А вы сами, Лукьян Андреевич, то рекомендательное письмо читали? Знаете, кто его написал?
И старший приказчик сокрушенно развел руками:
— Маменька ваша только показала мне его — в руки не дала! Но я видел, как она убирала его в бюро, что стояло в её комнате. Кто знает — вдруг оно и посейчас там?
— Посмотрите, не сочтите за труд! — попросил Иван. — И заодно отложите для меня все бумаги маменьки, которые могут хоть как-то намекнуть: куда она могла отправиться? Да, и вот ещё что! — Он повернулся к доктору: — У вас, Павел Антонович, не найдётся при себе блокнота и карандаша?
Парнасов молча открыл свой саквояж, извлек пружинный блокнот с вложенным в него карандашом, передал Ивану. Писать в толстой перчатке оказалось неудобно, и купеческий сын, забывшись, сдернул одну — с правой руки. И тут же перехватил взгляд, которым эскулап впился в каинову метку. Впрочем, если у доктора Парнасова и возникли какие-то соображения, вслух он их высказывать не стал — и на том спасибо. Иван быстро написал записку, вырвал из блокнота листок, сложил его вдвое и отдал Лукьяну Андреевичу со словами:
— Передайте это, пожалуйста, господину Свистунову из «Живогорского вестника». Я хочу, чтобы он провёл для меня кое-какие изыскания.
Тут, наконец, появился Алексей — сказал, что Басурман ждёт под седлом. И купеческий сын, сунув докторский блокнот в карман сюртука, где уже лежало гагаринское кольцо, наскоро со всеми распрощался и поспешил к выходу.
Глава 14. Иногда они возвращаются
30 августа (11 сентября) 1872 года. Среда
Эрик Рыжий сходу, почти не замедляя бега, вскочил на перекрещенные доски, которые закрывали пролом в двери Казанской церкви. Однако спрыгивать с них внутрь храма, в сумрачный притвор, не поспешил. Задержавшись на полпути, в просвете, что оставался поверх досок, рыжий кот принялся крутить головой, изучая обстановку и принюхиваясь к запахам в этом неухоженном помещении. И уловил отдаленный аромат ладана, свечного воска и почему-то сдобного теста. А ещё — здесь явно побывал недавно знакомый Эрику мальчишка: младший сынок Стеши-кухарки — Парамоша.