Агриппина не сочла нужным объяснить, почему уединенный домик в Духовом лесу так страшит оборотней. Но Татьяна сделала для себя мысленную зарубку: дом принадлежал когда-то её кошмарному свёкру. И, раз волкулаки так страшатся этого дома, то как же тогда их устрашит сам Кузьма Алтынов? А о том, что Иван, странно поумневший, спрятал его тело в подвале, шушукалась вся прислуга в доме на Губернской улице.
Так что, прежде чем отправиться в хорошо знакомый ей охотничий домик, Татьяна Дмитриевна кое-что предприняла. Она уже взяла тогда в услужение того странного дворецкого, которого ей рекомендовал давешний визитёр: Владимира Алексеевича Полугарского. И, прежде чем вместе с ним покинуть алтыновский дом, Татьяна отправила его в этот самый подвал: велела отпереть стоявший там большой сундук и подождать, что случится дальше. Дворецкий её приказание исполнил. Но, когда полчаса спустя он возвратился, чтобы сообщить об этом хозяйке, на бедолаге лица не было. И Татьяна Дмитриевна не стала у него выпытывать, что в подвале произошло. Поняла: её замысел удался.
А потом она потребовала только, чтобы дворецкий довез её на алтыновском экипаже до поворота лесной дороги, что вела к охотничьему дому. И отпустила слугу на все четыре стороны. Даже экипаж разрешила забрать. Только взяла оттуда захваченную из города корзину с провизией. Татьяна знала, что не заблудится: отыщет лесной домик. Очень уж хорошо она его помнила. Ведь именно в нём двадцать лет назад был зачат их с Митрофаном единственный ребёнок: сын Иван. Ванятка — как дед Кузьма Петрович всегда его называл.
Обо всем этом Татьяна Алтынова и вспоминала теперь, сидя в уютном охотничьем доме, где она за минувшие двадцать лет не бывала ни разу. Но Митрофан позаботился: на всей мебели имелись чехлы, так что ей оставалось только их снять, да ещё подмести немного пол. И дом сделался вполне пригодным для проживания. Оконные стёкла, правда, сделались за минувшие годы серыми и мутными. Но окна госпожа Алтынова трогать не стала, хоть у неё имелось в достатке воды, чтобы их помыть: прямо на кухне дома был обустроен колодец с водяным насосом. Сквозь мутное стекло никто не смог бы разглядеть, чем она занята сейчас.
Татьяна же Дмитриевна разложила перед собой на кухонном столе дюжину серебряных столовых приборов, оставшихся ещё с того времени, когда они приезжали сюда вдвоём с Митрофаном. Как видно, не одних лишь волкулаков пугали эти места. Люди захаживать в пустующий охотничий дом тоже не решались. Иначе серебро вряд ли оставалось бы в целости. Оно, правда, изрядно потемнело, однако в домике нашёлся и порошок для его чистки. Ею госпожа Алтынова и занималась — весьма усердно.
Иван Алтынов подумал: если бы Аглая Тихомирова увидела, как её дочка, облачившись в юбку-брюки, спускается сейчас из окна по пожарной лестнице, то упала бы в обморок. И эта мысль повеселила купеческого сына: не особенно он верил в искренность обмороков красавицы-попадьи.
Но сейчас это был у него единственный повод для веселья.
Они с Зиной слезали и вправду быстро: девушка, спускавшаяся следом за женихом, удивительно ловко переступала по перекладинам. И всё же Иван опасался: со своим бегством они могут опоздать. Да, пожарная лестница выводила в гостиничный сад, откуда через калитку можно было попасть на хозяйственный двор. Там, возле коновязи, купеческий сын и оставил Басурмана. И дорога туда выглядела свободной — в том смысле, что ни в саду, ни на хоздворе Иванушка волкулаков не видел. Но вот что творилось за забором…
Угол доходного дома скрывал от Ивана то, что происходило сейчас на Миллионной улице. Однако звуки-то отлично были ему слышны: там угрожающе взрыкивали, издавали короткие тявканья, подвывали и поскуливали звери, которых явно становилось всё больше и больше. Купеческий сын решил: уже сейчас у гостиничного фасада их собралось не менее дюжины. И, если они сумеют провести согласованную атаку на ворота, то и самые крепкие засовы могут не выдержать.
Да, он выпустил Горыныча, к лапке которого привязал записку одной из Зининых ленточек. И существовала надежда: если сюда прибудут пожарные, они смогут водой из брандспойтов хотя бы на время отогнать от здания инфернальных тварей. Но для этого голубиная почта должна была дойти до адресата. И сколько ещё времени ушло бы у Лукьяна Андреевича, чтобы организовать спасательную операцию!
А у них с Зиной не оставалось в запасе лишних часов, чтобы сидеть и ждать вызволения. Уже перевалило за десять утра, а на Духовской погост им требовалось попасть не позднее половины третьего — всё там подготовить. Иначе и доктор Парнасов мог бы очутиться в ловушке, выполняя Иванушкино поручение. А ведь до этого Ивану и Зине требовалось ещё узнать, где находится охотничий дом, в котором прятался когда-то Викентий Добротин со своим приемным сыном. Добраться туда. И осмотреть этот дом самым тщательным образом. Иванушка не сомневался: Зинин сон являл собой подсказку, пренебречь которой было недопустимо.
Иван Алтынов соскочил с пожарной лестницы на садовый газон и вытянул руки — как раз вовремя, чтобы поймать в объятия Зину, спрыгнувшую с последней ступеньки. «Вот теперь Аглая Сергеевна точно потеряла бы сознание!» — успел подумать купеческий сын, опуская девушку на землю. И тут со стороны коновязи до них донеслось протяжное и словно бы предостерегающее ржание.
— Басурман! — вскинулся Иванушка.
Он крепко сжал одной рукой ладонь своей невесты, а другой — выхватил из сумки, переброшенной у него через плечо, пистолет Николая Павловича Полугарского с новым серебряным зарядом. И они, топча ухоженные клумбы, побежали к калитке, что выводила на хозяйственный двор.
Иван всё время крутил головой: проверял, не прорвались ли в гостиничный сад жуткие твари. А потому не заметил того, что углядела глазастая Зина.
— Ванечка, смотри! — Она приостановилась, указала свободной рукой куда-то вверх; в голосе её перемешались изумление и ужас.
Купеческий сын проследил взглядом, куда она указывает. И ощутил, как в груди у него начинает колоть, будто он сунул себе за пазуху ежа. Иванушка резко взмахнул у себя перед лицом рукой с пистолетом, словно рассчитывал: возникшую картину можно прогнать, как назойливую муху.
Но картина эта пропадать не пожелала.
Иван понял: он ошибся, предполагая, что волкулаки попробуют общими усилиями выбить гостиничные ворота. Впрочем, они, быть может, и пытались, да ничего у них не вышло. И они постановили действовать иначе. Или, скорее, кто-то другой за них постановил.
Хозяйственные постройки доходного дома отделял от соседней городской усадьбы ещё один забор. Пожалуй, аршина в три высотой. И к заботу этому с противоположной стороны примыкала высокая житня с четырехскатной крышей. Один её скат располагался так, что по нему, как по ледяному склону, можно было съехать на крышу гостиничной конюшни. А сейчас на этой псевдо-горке, крытой дранкой, восседал в полном обмундировании исправник Огурцов. И белый форменный китель был на нём, и фуражка с кокардой, и револьверная кобура темнела на боку. Разве что — парадной шашки не хватало.
Сидя на мясистой заднице, глава уездной полиции сползал сейчас по крыше — явно намеревался перебраться на гостиничный двор. Смотрел он прямо перед собой — опасался сорваться, должно быть. А возглас Зины заглушило, по счастью, ржание Басурмана, который беспрерывно бил копытами возле коновязи и мотал головой, пытаясь избавиться от привязи. Так что купеческого сына и его невесту исправник пока не замечал.
Для чего Огурцов предпринял свою вылазку — в этом у Ивана не возникло сомнений. Отодвинуть засовы на воротах, впустить волкулаков во внутренний двор и в сад — вот что исправник собирался сделать. Цель? Да понятно, какая: проникнуть через чёрный ход в гостиницу. Парадные-то двери наверняка были надёжно заперты. А в здании эти твари постарались бы погрызть как можно больше народу, создавая потенциальных оборотней-неофитов. Тот, кто волкулаками руководил, стремился пополнить свои ряды теми, кто в человечьем обличье мог принести ему пользу: людьми влиятельными и состоятельными. Такими, какие обычно и снимали апартаменты в алтыновском доходном доме. Ну, а после своего перекуса вербовщики могли перекинуться обратно: вновь принять человеческий облик.
«И тогда, — мелькнуло у Иванушки в голове, — та эвакуация, насчёт которой я распорядился, пойдёт этим тварям только во благо. Пожарные вовек не разберутся, кого они выводят из здания: настоящих постояльцев или пришлых бандитов…»
Но сейчас не оставалось времени сокрушаться об этом. Иван вскинул пистолет господина Полугарского: исправник находился так близко, что достать его можно было даже из старинного дуэльного оружия. Но затем — купеческий сын опустил руку. Он и сам себе не сумел бы ответить, почему. Пожалел серебряный заряд? Может, и так. Но, скорее, просто осознал, что не сможет спустить курок: стрелять в оголтелых волков и стрелять в человека — это было не одно и то же. Даже если человек этот и сделался пособником оборотней и сам в любой момент мог перекинуться в зверя.
Так что Иван Алтынов сунул пистолет обратно в сумку, выпустил Зинину руку и, наклонившись, вывернул из земли терракотового цвета кирпич — раскурочил бордюр на ближайшей садовой клумбе.
— Ванечка, что?.. — одними губами спросила Зина.
Но купеческий сын быстро приложил палец к губам, а затем сделал замах, прицеливаясь.
В этот момент Басурман снова заржал и принялся взбрыкивать задними ногами: явно увидел, что названый гость перебрался уже на крышу конюшни. И Огурцов — не в пример Ивану — раздумывать и колебаться не стал. Он должен был соскочить с конюшенной крыши наземь, и угодить под копыта взбешенного гнедого жеребца наверняка не желал. Так что — отработанным движением он выхватил из кобуры свой «Смит и Вессон».
Эрик Рыжий не добежал до места, которое указал ему купец-колдун, всего ничего. Может, какую-нибудь сотню саженей. Он мчал по ельнику, слегка разбавленному желтеющими берёзами. И почти всю дорогу ощущал ароматы самые приятные и успокоительные: пахло еловой хвоей, опадающей листвой, грибами-моховиками. А потом в ноздри Рыжему ударила вдруг вонь, которую он за минувшие дни научился распознавать безошибочно: волчий дух, ненатурально смешанный с запахами человека.