И котофей сделал то, что повелел ему инстинкт: моментально, влёт, взобрался по стволу громадной ели, что росла возле тропы. А затем выбрал самую крепкую ветку из тех, что располагались ближе к верхушке, пристроился на ней и свесил башку вниз.
На полузаросшей тропе, по которой он только что бежал сам, Эрик увидел двух тварей: коричневатого окраса — такие ему ещё не встречались. Волкулаки, напряженно переступая чересчур длинными лапами, шли по направлению к дереву, на котором затаился Рыжий. И, если бы он вовремя не взобрался на верхотуру, то столкнулся бы с ними нос к носу. Точнее говоря — к двум носам. И оба волчьих носа были сейчас чуть задраны. Коричневые зверюги явно принюхивались.
Кот распластался на еловой лапе, затаил дыхание — хоть и осознавал, что проку от этого окажется мало. И всё же волкулаки почти миновали укрытие Рыжего, когда первый из них внезапно приостановился, запрокинул морду и посмотрел чуть не в глаза котофею.
У Эрика застучало в ушах от ударов собственного сердца, и встала дыбом шерсть. Он предполагал: там, где он сейчас находится, эти твари достать его не смогут. Не смогли бы, даже окажись они людьми. Ветки возле еловой верхущки, куда забрался Рыжий, просто подломились бы под ними. Но всё же кот ощерился, зашипел — просто не сумел совладать с собой. А волкулаки, теперь уже оба унюхавшие Эрика, издали что-то вроде короткого лая. И в звуках этих коту почудилось ехидство. А ещё — обе твари как будто бы проглотили слюну. После чего одновременно уселись под елью, обратив морды кверху. И Рыжий понял: он угодил в ещё одну ловушку.
Но — удивительное дело: здесь же, на этом разлапистом дереве, Эрик и сам кое-что унюхал. И тот запах, который он уловил, котофей не спутал бы ни с одним другим. От еловой коры смутно пахло его человеком: купеческим сыном Иваном Алтыновым. Как такое возможно — Рыжий понять не мог.
Он покрутился на высокой ветке так и этак. И даже разглядел в отдалении хорошую, железную крышу одноэтажного дома: двускатную, с белёной печной трубой. Несомненно, именно туда, в этот дом, Эрику и надлежало попасть: отыскать там что-то. Но теперь сотня саженей, остававшаяся дотуда — это было то же самое, что расстояние до загадочной страны под названием Египет. Где, если верить Ивану Алтынову, жили в древности самые большие почитатели котов и кошек.
Рыжий снова поглядел вниз. Коричневатые твари сидели на прежних местах: застыли в неподвижности, похожие на два еловых пня с бугристой, шишковатой корой.
Иванушка собирался метнуть кирпич Огурцову в лоб — не в полную силу: чтобы оглушить, а не убить. Однако это было до того, как в руке исправника возник револьвер. Нельзя было позволить Денису Ивановичу выстрелить. А при ударе в голову или просто при падении с крыши он мог нажать на курок непроизвольно. Так что купеческий сын пустил свой метательный снаряд по более низко траектории. Но зато уж вложил в бросок всю свою немаленькую силушку.
Кирпич шарахнул господина Огурцова по запястью правой руки, в которой исправник сжимал «Смит и Вессон». Денис Иванович взвыл от боли, выпустил оружие, и схватился за правую кисть — она вывернулась ниже рукава его кителя почти под прямым углом. А револьвер заскользил по конюшенной крыше, ухнул на землю, ткнулся в неё рукоятью, и — грянул выстрел.
Басурман снова заржал. Другие лошади, запертые в конюшне, присоединились к нему. Зина ахнула. А купеческий сын ощутил каменную тяжесть в желудке: решил, что пуля всё-таки угодила в ахалтекинца. Но — нет: гнедой жеребец очень бодро взмахнул головой, снова попытавшись сорвать уздечку с коновязи. Непохоже было, что он ранен.
— Бежим, скорее! — Иван снова сжал Зинину руку и повлёк девушку к калитке, что выводила к хозяйственным постройкам.
Но и на бегу он глаз не отводил от Огурцова, который сидел теперь на крыше, свесив ноги. И баюкал правую руку, словно младенца, прижимая к груди.
— Вы за это, господин Алтынов, ответите! — со слезой в голосе выговорил исправник, едва Иван и его невеста подбежали к передней стене конюшни. — Нападение на стража порядка вам с рук не сойдёт!..
— Вы лучше, сударь, своей рукой займитесь! — вместо Иванушки ответила ему Зина. — Волчьи укусы, как я посмотрю, на ней ещё не зажили?
Исправник, скрипнув зубами, одёрнул рукав на сломанном запястье. А купеческий сын подумал: «Повезло нам, что Огурцов не прошёл ещё весь цикл обращения! Иначе он взял бы, да и перекинулся в волка прямо здесь и сейчас!»
Но, раз уж этого не случилось, нужно было позаботиться о другом. Иванушка наклонился, подобрал с земли «Смит и Вессон». Конечно, заряды в полицейском револьвере были самые обычные, не серебряные. Но и такое оружие могло им пригодиться. И, к тому же, разоружив потенциального волкулака, Иван сразу почувствовал себя спокойнее.
Но, когда он подбирал упавший револьвер, со стороны гостиничных ворот послышалась вдруг какая-то возня. Кто-то шебаршился за их створками. Купеческий сын повернул голову и от неожиданности едва не выронил полицейский «Смит и Вессон».
— Так вот куда угодила та пуля… — прошептал Иван Алтынов.
В самом низу правой воротной створки, в паре вершков от земли, зияло круглое отверстие диаметром с бильярдный шар. И в этой дыре зеленоватым огнём светился глаз: снаружи к пробоине прижался зверь тёмной масти. На Иванушку он смотрел оценивающе, с расчетливой злобой.
— Дурной глаз, не гляди на нас!.. — зашептала Зина: она, несомненно, тоже заметила наблюдателя.
На того, впрочем, слова ведьминой внучки не произвели никакого впечатления: волчье око никуда не делось. А вот кое-кто другой на Зинины слова среагировал. Да ещё как!
— А-а-а! — заорал исправник, так и продолжавший восседать на крыше, а затем повторил свой истошный вопль — тоном выше: — А-а-а, прокляла меня, ведьма! Зрения лишила! Я ослеп, ничего не вижу! — И он прибавил несколько забористых непечатных выражений.
Иван и Зина посмотрели на Огурцова одновременно: тот перестал баюкать свою покалеченную кисть и левой рукой изо всех сил тёр себе глаза.
— Поостерегитесь, господин Огурцов! — Иван поднялся на ноги и сунул «Смит и Вессон» за брючный ремень. — Если бы не ваше увечье, я бы вам объяснил, какие слова стоит произносить в присутствие дам, а какие — нет.
— Я не проклинала его, Ванечка! — ошарашено проговорила Зина. — Даже и не думала!
Но купеческий сын лишь качнул головой, показывая: это не имеет значения. И снова обратился к исправнику сам:
— Настоятельно рекомендую вам, сударь, сидеть на месте и не шевелиться. Иначе, неровен час, вы сверзитесь с крыши и в довершение ко всему ноги себе переломаете. Скоро здесь появится люди, которые вам помогут. Хоть, может, и не стоило бы.
С тем Иванушка с Зиной от здания гостиницы и уехали: он — сидя в седле, она — пристроившись позади него, на крупе Басурмана. Ахалтекинец легко перемахнул через невысокую, аршина в полтора, ограду, что отделяла гостиничный сад от задних дворов Миллионной улицы. И беглецы поскакали к двухэтажному каменному строению, высокое заднее крыльцо которого они хорошо видели даже издали: к редакции газеты «Живогорский вестник».
Глава 18. «Кто их знает? пень иль волк?»
30 августа (11 сентября) 1872 года. Среда
За время сидения в лесу Татьяна Алтынова приучилась ловить все звуки, доносившиеся снаружи. Так что перестук подкованных копыт она услышала сразу, хоть доносился он явно откуда-то из отдаления. И звучал глуховато: лесные тропинки — это была не городская мостовая.
Женщина отложила столовые приборы, которые и так уже зеркально сияли. Прислушалась. Лошадь шла поначалу резвой рысью, но ход её начал вдруг стремительно замедляться. А потом — копытный стук и вовсе смолк: или наездник натянул поводья, или животина сама встала.
Медленно Татьяна Дмитриевна потянулась к одному из отполированных столовых ножей, взяла его в руки, попробовала на ногте большого пальца лезвие — оно оказалось не особенно острым. И, делая всё это, она не переставала вслушиваться в звуки за окнами дома. Не зря, как оказалось.
До слуха женщины внезапно донесся истошный кошачий вопль, перешедший в низкое, утробное гудение: ва-о-у-у-у-в-в! И тут же раздался громкий девичий возглас; но слов, которые выкрикнула неведомая девушка, Татьяна Дмитриевна разобрать не сумела.
Пару мгновений спустя вновь послышался топот копыт — более громкий и частый, чем был до этого. Кто-то явно рванул с места в карьер. А затем до ушей Татьяны Дмитриевны долетел шум иного рода: где-то поблизости почти в унисон завыли два зверя. И вряд ли это могли быть одичавшие собаки.
Когда за час до этого Иван и Зина подъехали к зданию, где находились и редакция уездной газеты, и городской архив, то обнаружили: на дверях обеих контор красуются замки. И та, и другая дверь выходили на высокое крыльцо, обращённое к задним дворам. На его ступени купеческий сын и его невеста взобрались верхом на Басурмане — решили не спешиваться: уж больно нехорошие звуки раздавались с Миллионной. И это был отнюдь не дрожек отдаленный стук, как у Пушкина в «Онегине». С улицы доносилось угрожающее ворчание, короткие звуки звериной грызни, цоканье когтей по брусчатке. Ясно было: волкулаки облюбовали не одну только площадь перед алтыновским доходным домом. И купеческий сын понадеялся только, что обыватели не рискнут сегодня высовываться на улицу — если догадаются выглянуть в окно.
Иван пустил Басурмана вверх по ступенькам крыльца не потому, что планировал стучать в закрытые двери. Все сотрудники здешних учреждений явно разбежались по домам: никто не стал бы запирать оставшихся внутри коллег. Однако ещё издали Иванушка и Зина разглядели, что к одному из дверных косяков пришпилен кнопкой большой белый конверт. И, когда они подъехали поближе, то смогли прочесть и чернильную надпись на нём, сделанную большими печатными буквами: Г-ну Алтынову в собственные руки