— Ляпис весь распродан, — сказал аптекарь, глядя в сторону доктора, но поверх головы. — А пополнить запас удастся не раньше следующей недели.
Свистунов, зажавший подмышкой бутыль с едким натром, не торопился уходить. И доктору показалось: молодой человек хочет о чем-то его спросить. Однако говорить продолжил аптекарь:
— Покорно прошу меня извинить, но я прямо сейчас должен аптеку закрыть. Я, видите ли, работаю здесь на подмене, и у меня есть в городе иные обязанности.
— А где же прежний провизор? — поинтересовался Парнасов. — Думаю, я когда-то был с ним знаком. Он решил уйти на покой в силу возраста? Или с ним приключилось что-то?..
— Ему сейчас нездоровится. — Произнося это, аптекарь на подмене вышел из-за прилавка, двинулся к выходу — явно намекая посетителям, что тем пора отправляться восвояси. — Но, надеюсь, его здоровье скоро понравится.
И он только что не вытолкнул доктора Парнасова и господина Свистунова за порог. Лишь колокольчик отрывисто звякнул за их спинами, да лязгнул ключ, поворачиваемый в дверном замке.
— Нездоровится ему, как же… — Свистунов криво усмехнулся. — Сейчас, похоже, половине города так нездоровится.
Теперь уже Парнасов поглядел на молодого человека с интересом:
— Он солгал, по-вашему?
— Не во всём. — Свистунов качнул головой. — Он и вправду не работает здесь постоянно. Его зовут Аристарх Савельевич Лосев, и он — санитар в живогорских сумасшедших палатах.
— Вот как… — протянул Парнасов, тотчас вспомнив про своего теперешнего пациента, Валерьяна Эзопова, который совсем недавно обретался в здешнем доме скорби.
— И разрешите отрекомендоваться, — продолжил молодой человек. — Свистунов Илья Григорьевич, корреспондент газеты «Живогорский вестник».
— Доктор Парнасов. — Павел Антонович пожал руку новому знакомому.
— Мне известно, кто вы, — кивнул тот. — Я сразу вас узнал, хоть и не видел много лет. Не удивляйтесь: я — племянник Петра Филипповича Эзопова. Сын его сестры. И в детстве бывал в доме Алтыновых. Там вас и видел. Рад, что вы решили вернуться в Живогорск! О вас говорили всегда как о хорошем докторе. И, раз вам понадобился нитрат серебра, вы наверняка догадались, какой недуг у нас тут свирепствует.
Парнасов хотел сказать, что запастись порошком ляписа ему велел Иван Алтынов. Но вместо этого спросил:
— А для чего, если не секрет, вы купили каустическую соду?
Разговаривая, они на пару шагов отошли от входа в аптеку. Так что стояли теперь возле подворотни, что вела из Пряничного переулка в аптекарский двор: не глухой — имевший ещё один выход к близлежащим хозяйственным постройкам. И прежде, чем газетчик успел ответить, в этот двор с противоположного конца въехала запряженная парой битюгов телега, на которой установлена была огромная водовозная бочка.
— Мне казалось, — произнес при виде неё Парнасов, непроизвольно понижая голос, — тут неподалёку, на Губернской, есть колодец. И в прежние времена водовозы сюда не приезжали.
— Да они и сейчас не приезжают. — Свистунов не только перешёл на шепот, но ещё и потянул доктора за рукав серого сюртука-визитки — так, чтобы того нельзя было увидеть со двора через арку подворотни. — А вот в четырёх кварталах отсюда, в самом начале Миллионной улицы, колодец на прошлой неделе внезапно пересох. И в тамошние дома стали доставлять воду именно в этой бочке. Я своими глазами её там видел. Но сюда-то она с какой стати завернула? Ба, а возчика-то я знаю! И он, как видно, тоже работает на подмене: это городовой по фамилии Журов.
При охотничьем доме имелась обширная конюшня — на восемь стойл. Как видно, князь Гагарин приглашал сюда когда-то гостей — позабавиться звериной травлей. Когда Иван открыл двери этого приземистого помещения с узкими оконцами под потолком, воздух внутри оказался застоявшимся, спертым. Но зато на конюшне нашлось несколько лошадиных попон — старых, но не настолько, чтобы они успели истлеть. Очевидно, и Кузьма Алтынов наезжал сюда когда-то верхом. Одной из попон купеческий сын и накрыл взмыленного Басурмана — до того, как идти разговаривать с маменькой. По-хорошему, следовало бы сперва расседлать ахалтекинца, но слишком уж мало времени у них оставалось в запасе. Так что Иванушка просто ослабил на жеребце подпругу, а сейчас вынес из дома полное ведро свежей воды, чтобы напоить гнедого: прямо в доме имелся колодец. И трава возле охотничьего дома произрастала в таком изобилии, что Басурману было, где немного попастись.
Однако Иван вышел из дома не только для того, чтобы позаботиться об аргамаке. Купеческий сын хотел проветрить голову: немного прийти в себя после всего, о чем он только что услышал от маменьки. И, главное, ему нужно было решить, что делать дальше.
Он взглянул на свои карманные часы: уже перевалило за полдень. И как, спрашивается, было добраться к половине третьего до Духовского погоста, если с двух сторон от охотничьего дома их караулили волкулаки?
«Уж не нарочно ли Свистунов подсунул мне ту карту, чтобы заманить меня в ловушку?» — не в первый уже раз подумал Иван.
Если бы ему удалось хорошо разглядеть хотя бы одного из двух жутких охотников, что расположились по разным концам лесной поляны! Тогда он мог бы пустить в ход пистолет Николая Павловича Полугарского — убить тварь серебряной пулей или хотя бы ранить. А потом, перезарядив оружие, вскочить в седло и скакать через лес — использовав новый заряд, если его опять станут преследовать. Но нет: волкулаки простаками себя не показали. Оба сидели в густой тени деревьев — Иван и не догадался бы, что они там, если бы не видел, как они туда бежали. Оставалось только гадать, что именно обратило их в бегство? Заклятие, наложенное когда-то на охотничий дом купцом-колдуном Кузьмой Алтыновым? Сохранившиеся здесь отпечатки страданий тех волков, которых безжалостно истребляли Ангел-псаломщик и его сообщница?
Впрочем, это вряд ли имело значение. Другое было важно: сейчас прицелиться в волкулаков не представлялось возможным. А палить в белый свет как в копейку, расходуя понапрасну серебряные пули, купеческий сын позволить себе не мог. Особенно после того, о чем им только что поведала его маменька Татьяна Дмитриевна. Вот уж не думал купеческий сын, что это благодаря ей Агриппина Федотова догадалась о грозящем Живогорску нашествии оборотней! Главное же — можно было не сомневаться: тварей этих в уездном городе будет становиться всё больше с каждым днём. И существовала ли возможность обратить этот процесс вспять?
Имелось и ещё кое-что, не дававшее Ивану покоя. Он видел: погрызенная рука исправника Огурцова до сих пор не зажила. Стало быть, процесс его превращения в волкулака пока что не завершился. Он выступал всего лишь помощником этих ракалий. Не зажили раны и у Валерьяна Эзопова, хотя его погрызли ещё в ночь с субботы на воскресенье. И откуда же тогда, позвольте узнать, в городе взялось столько действующих волкулаков? Когда горожане успели в них обратиться? Или — имелся иной способ их обращения, помимо укусов: более быстрый?
Но, по крайней мере, один момент для Ивана прояснился. Маменька сообщила, кто именно рекомендовал ей дворецкого-волкулака, о гибели которого Иван решил ей пока не сообщать.
— Это был Барышников Константин Аркадьевич, — заявила Татьяна Дмитриевна.
Услышав это, Иванушка чуть по лбу себя не хлопнул от огорчения. Подсказку давала уже одна та история, которую Барышников рассказывал всем в Живогорске: о поисках пропавшей сестры. Ведь сообщница Ангела-псаломщика всем представлялась когда-то именно его сестрой! Хотя у купеческого сына до сих пор не укладывалось в голове: как этот Барышников ухитрился прожить столько лет, не состарившись? Продолжил использовать для омоложения волчьи витальные флюиды? Или — придумал, как восстанавливать свою молодость за счёт волкулаков? Может, потому они и требовались ему в таком количестве?
А ещё — оставался вопрос, ответа на который Татьяна Дмитриевн не знала: для чего Барышникову понадобился доступ в алтыновский склеп?
— Ну, это-то я сегодня узнаю, вероятно, — пробормотал купеческий сын. — Если только сумею добраться до Духовского погоста.
Он снова вытащил карманные часы, взглянул на циферблат и помрачнел: время приближалось к часу дня. Не позднее, чем полтора часа, Иван должен был попасть к фамильному склепу Алтыновых. А никакого плана, как это сделать, у него в голове так и не сложилось.
Тут вдруг из дома донесся громкий кошачий мяв, а потом — обеспокоенный Зинин возглас. И купеческий сын, защелкнув крышку на часах, сунул их в карман сюртука, а затем поспешил к крыльцу.
— Да что за чертовщина здесь происходит? — пробормотал Парнасов.
То, что санитар из лечебницы для душевнобольных взялся подменять заболевшего аптекаря — это ещё можно было так-сяк объяснить. Но городовой, который заделался водовозом!.. Форменной одежды на нём, правда, не было: он облачился в какой-то грузно-бурый армяк, а на глаза надвинул потёртый картуз. Но вряд ли Свистунов мог обознаться. А устраивать такой маскарад — это уже само по себе было не к добру. Не зря, похоже, Иван Алтынов написал Сивцову, чтобы тот не обращался в полицию!
— Вы ведь знаете, что такое ликантропия, правда, Павел Антонович? — вопросом на вопрос ответил Свистунов.
Он так и впился взглядом в переодетого городового, к которому от распахнутой двери чёрного хода аптеки уже спешил Аристарх Лосев. В руках он нес два больших жестяных ведра, доверху наполненных. И при каждом шаге санитара на землю выплескивалось по нескольку капель воды.
Конечно, про ликантропию доктор Парнасов слышал, хоть никогда прежде и не считал её реальным недугом. Однако сейчас его внезапно посетила мысль, которой он сам удивился.
— Если ваш уездный город, — сказал он, — и вправду поразила ликантропия в виде эпидемический болезни, то сейчас, возможно, мы видим один из путей её распространения. Около двадцати лет назад итальянский медик по фамилии Пачини открыл чрезвычайно вредоносную бактерию: холерный вибрион. И он размножается именно в воде! Может, и пресловутая ликантропия способна переноситься бактериями схожего рода?