И вот теперь Илья Григорьевич лицезрел явные свидетельства того, что не только вода, порождённая зловещим Везувием, способна обеспечивать людям вечную молодость. Ну, или нечто подобное. В том, что вечным не бывает ничто, Свистунов давно и твёрдо уверился.
— Уж не знаю, что вы там затеяли в своём вояже, дядя, но вам бы поглядеть, какие дела в Живогорске творятся! — произнёс он чуть ли не в полный голос.
Однако перед алтыновский доходным домом творился сейчас такой шалман, что никто этих слов услышать не мог. Громко и надсадно отдавали команды пожарные, спускавшие постояльцев из окон. Вскрикивали и ахали дамы, путаясь в длинных юбках и цепляясь ими за перекладины приставных лестниц. Бранились, не стесняясь, мужчины. А из глубины доходного дома летели звука, напоминавшиеся звон разбиваемой посуды и треск ломаемой мебели. И, коль скоро через парадные двери никого не выводили, логично было предположить: из коридоров доходного дома волкулаки никуда не делись. Страшно было представить, в какие убытки вгонит господ Алтыновых всё происходящее!
Впрочем, купеческое имущество наверняка было застраховано. Уж Митрофан Кузьмич Алтынов о том порадел. Но как же некстати вышло, что он именно в эти дни невесть куда запропал. Как пригодились бы сейчас Живогорску и мудрость его, и авторитет! Да и сыну его Ивану…
Однако последнюю мысль уездный корреспондент додумать не успел: его будто ударило что-то по затылку.
— Спутник! — он едва и это слово не произнёс в полный голос, но затем снова перешёл на беззвучный шёпот, хоть услышать его по-прежнему никто не мог. — Уж не он ли отправился в Италию вместе с дядей и его женой — своей сестрой Софьей? Ведь время его исчезновения в точности совпало с их отъездом!
Но и эту мысль довести до завершения Илья Григорьевич не сумел. Ибо его отвлекло новое зрелище. Точнее, новые действующие лица, возникшие на сцене.
Пожарный в робе и двойник деревянного ангела уже усадили Огурцова на одну из подвод, что съехались к доходному дому Алтыновых. Причём Денис Иванович тотчас принялся шарить вокруг себя руками, словно и вправду ослеп. А красавчик Ангел уже отошел от него на пару шагов — явно закончил инструктировать исправника. Вот тут-то на площадь, запруженную народом, и выскочил запыхавшийся мальчишка лет четырнадцати на вид. Облачен он был в форму гостиничного посыльного и в одной руке действительно нёс посылку: пакет из коричневой манильской бумаги, на самом дне которого лежало что-то не особенно тяжёлое.
«Не может быть!» — только и подумал Илья Григорьевич.
А мальчишка уже подбежал к загадочному Ангелу, сунул свой пакет ему в руки и быстро что-то зашептал, чуть приподнявшись на цыпочки. Так, чтобы говорить собеседнику в самое ухо.
Свистунов непроизвольно подался вперёд — хотя со своего места он уж точно ничего не сумел бы расслышать. И тут следом за посыльным на площадь перед гостиницей выбежал ещё один мальчишка: младше летами. Этого ребёнка — лет примерно десяти — Илья Свистунов знал. То был Парамоша, сын алтыновского садовника Алексея и жены его, кухарки Степаниды.
Юный сын садовника покрутил головой, осматриваясь. А потом без видимой охоты — с каким-то обречённым выражением на лице — двинулся к подводе, на которой восседал исправник Огурцов. Стоявший неподалеку Ангел заметил Парамошу — повернулся к нему всем корпусом. И то же самое сделал мальчишка-посыльный — принесший сюда пакет, в котором наверняка лежал старинный кушак, разорванный надвое.
Зина едва смогла поверить своим ушам, когда Татьяна Дмитриевна воскликнула со смешком:
— Ай да князь Михайло Дмитриевич! Обеих сестёр-близняшек с приплодом оставил!
Но, похоже, госпожа Алтынова о собственных словах тут же пожалела: потупилась, и бледные её щеки слегка порозовели.
А Иван покачал головой:
— Не понимаю! Ну, допустим, в охотничьем доме Елена Гордеева не поняла, кто с нею был. И не догадалась, что понесла она от князя. Но неужто потом она с Ангелом-псаломщиком не переговорила обо всем случившемся! Не рассказала, что у неё родился сын? Ведь Ангел этот мгновенно ей бы заявил, что ту записку он не писал! Тогда всё разъяснилось бы. И, глядишь, эта Елена-не-Прекрасная не стала бы проклинать потомков ненавистного ей князя. Пожалела бы собственного сына!
Маменька Иванушки вскинулась и снова подала голос:
— Так ведь она же подкинула ребёнка в дом священника! Отказалась от родного дитяти. Стыдно ей было в таком сознаваться. И не была она чадолюбива — это же понятно. Так что могла опасаться: любовник заставит её забрать сына у Добротиных. А она этого явно не желала.
Зина подумала про себя: а не свой ли собственный стыд описывает Татьяна Дмитриевна? Ведь и она позволила мужу лишить её общения с единственным сыном, когда ей вздумалось укатить в Москву с любовником — Петром Эзоповым. И, может, вполне справедливо оказалось, что Петр Филиппович решил теперь с нею порвать и воссоединиться с законной женой?
Однако от подобных мыслей краска смущения залила уже Зинино лицо: девушка сама это ощутила. И поспешно произнесла — чтобы Ванечка не обратил внимания на то, как сильно она покраснела:
— Но что же князь-то Михайло Дмитриевич? Обоих своих незаконных детей бросил? А, главное: как он мог завести шашни с сестрами-близнецами? Ведь это же… — Зина замялась, подыскивая подходящее слово, потом сказала: —…противоестественно.
Но и на этот вопрос ответила Татьяна Дмитриевна:
— То, что они были близнецами, как раз и могло раззадорить князя! Побудить его к тому, чтобы… — Она тоже попытались найти деликатное выражение, однако не преуспела в этом и просто продолжила говорить: — А когда он своего добился, последствия его уже не волновали. Да и кто вам сказал, что дети сестёр Гордеевых были его единственными бастардами?
Тут вдруг Иван хлопнул себя по лбу и выхватил из кармана сюртука серебряные часы — отцовский подарок. Отщелкнув крышку, он взглянул на циферблат. И даже застонал — словно у него внезапно пронзило болью коренной зуб. Даже Эрик Рыжий, до этого с упоением вылизывавший левую заднюю лапу с белым «браслетом», своё занятие оставил и посмотрел на хозяина с недоумением.
А Зина сразу догадалась, в чем дело:
— Сколько уже, Ванечка?
— Без четверти два. — Он покосился на тетрадь в Зининых руках. — А на то, чтобы только просмотреть эти записки, нужно часа три, не меньше!
И девушка поняла: у неё просто нет выбора. Да, папенька наверняка не одобрил бы её следующих действий. И неизвестно ещё, помогут это или нет! Но, во-первых, ради спасения папеньки они с Ванечкой и должны попасть к алтыновскому склепу. А, во-вторых, предпринять попытку всё равно требуется. Ибо, если это средство сработает, у них появится такое оружие против оборотней, какое они получить и не рассчитывали.
И Зина встала со стула, передала тетрадь Татьяне Дмитриевне, а затем повернулась к своему жениху:
— Давай-ка выйдем во двор, Ванечка! Я хочу испробовать одно средство.
А когда они вышли из дому (Татьяна Алтынова и Эрик последовали за ними), Зина рупором приложила ко рту ладони и прокричала — как могла, громко:
— Дурной глаз, не гляди на нас!
Глава 21. Волки и волчата
30 августа (11 сентября) 1872 года. Среда
Когда Павел Антонович Парнасов вернулся из аптеки, прямо в прихожей его поджидал престарелый Мефодий: алтыновский лакей с седыми бакенбардами. И доктору при взгляде на него впервые пришла мысль: да он же вылитый князь Пётр Иванович Багратион — генерал от инфантерии! Только ставший лет на двадцать старше возраста, в котором тот скончался от раны, полученной на Бородинском поле. Удивительное дело: и взгляд у лакея казался таким же цепким, и линия рта — столь же упрямой.
— Господин Сивцов просили вам передать: они ждут вас в кабинете хозяина — для совещания. Нужно ли, милостивый государь, вас туда проводить? Или вы знаете дорогу?
И теперь, когда Парнасов по-иному взглянул на лакея, манера его речи представилась доктору странноватой: словно бы неестественной. Что-то нарочитое почудилось Павлу Антоновичу в том, как старик выговаривал слова. Так могли бы звучать со сцены реплики актёра, исполняющего характерную роль.
— Дорогу я помню. — Доктор сказал правду: в этом самом кабинете он имел когда-то беседу с Кузьмой Алтыновым, который недвусмысленно дал понять, что будет с ним, Павлом Антоновичем Парнасовым, ежели он расскажет кому-либо об обстоятельствах рождения Иванушки Алтынова. — Но не вернулся ли домой Иван Митрофанович?
— С самого утра их не было.
Лицо лакея приняло такое искреннее сокрушенное выражение, что доктор подумал: а не померещилось ли ему актерство Мефодия? Так убедительно не сыграл бы и сам великий Михаил Щепкин.
Размышляя об этом, Павел Антонович вынул из кармана своего сюртука-визитки коричневый бумажный пакет со старинным кушаком и машинально положил его на маленький резной столик, стоявший возле входной двери. А затем, отвлекшись на собственные мысли и воспоминания, ухитрился об этом пакете позабыть. И с одним лишь саквояжем в руках отправился в располагавшийся на втором этаже кабинет, где его поджидал Сивцов.
Доктор переговорил с Лукьяном Андреевичем о воде, коей требовалось обеспечить жителей Миллионной улицы. И сообщил старшему приказчику, что он, Парнасов, должен будет вскоре отлучиться из дому. А потом вдруг спохватился:
— Да, и ещё: газетчику Свистунову причитается вознаграждение за сделанную находку! Сейчас я вам покажу кое-что.
И доктор сам, дабы не вызывать лакея, спустился к столику, что стоял у парадных дверей. Только вот — бумажного пакета на нём уже не было.
Мефодий же, которого Парнасову пришлось-таки позвать, клятвенно его заверил: он пакета этого не трогал и даже не видел.
— Но тут, в прихожей, — прибавил после короткого раздумья лакей, — крутился тот мальчишка — посыльный из доходного дома господ Алтыновых. Вот надо бы его расспросить!