Однако отыскать мальчика не удалось — только лишние четверть часа были на это потрачены впустую. Зато на глаза доктору попался другой ребёнок: Парамоша, сын садовника Алексея. Парнасов легко мог бы пройти мимо него: парнишка сидел на корточках в тёмном углу коридора первого этажа, и его щупловатую фигурку почти полностью скрывала тень. Однако Парамоша чуть вытянул вперёд правую ногу и, закатав над башмаком штанину, что-то пристально разглядывал на нижней части голени. Доктор, шагая мимо, едва не споткнулся о его ногу, опустил глаза — да так и ахнул.
На вершок выше щиколотки на Парамошиной конечности просматривались такие же укусы, какие доктор видел у Валерьяна Эзопова. Разве что — они выглядели чуть более свежими. Они тоже не кровоточили, и не похоже было, что они причиняют ребёнку физические страдания. Но, когда Парамоша поднял на доктора глаза, в них стояли слёзы.
— Дай-ка я взгляну, что там у тебя! — Павел Антонович склонился над мальчиком и протянул руку, намереваясь повыше закатать его штанину
Однако ребёнок издал звук, одновременно походивший и на рыдание, и на рычание. И, вскочив на ноги, толкнул доктора так, что чуть было не сшиб его с ног. А затем припустил по коридору бегом — к двери чёрного хода.
— Я не сделаю, чего он хочет! — крикнул Парамоша на бегу, не оборачиваясь.
Первым побуждением Павла Антоновича было: кинуться за ним следом. И он даже сделал движение в ту сторону. Однако мальчишка уже скрылся за дверью чёрного хода, а доктор ещё и шагу не успел сделать. Нечего было и рассчитывать, что погоня увенчается успехом.
— Что же родители-то его — ничего не заметили? — пробормотал доктор.
Но тут же подумал: при желании мальчик легко мог свои раны скрыть. Мать с отцом его нагишом не видят — он уже слишком большой для этого. Разве что — они все вместе отправились бы в баню.
Впрочем, Павел Антонович положил для себя: он переговорит с родителями Парамоши, как только исполнит поручение Ивана Митрофановича Алтынова. А заодно и выяснит, кто и чего мог от ребёнка хотеть.
С этой мыслью Парнасов развернулся и зашагал к маленькой лесенке, что вела в подвал алтыновского дома. Ключ от нужной подвальной двери доктору уже вручил господин Сивцов.
Конечно, Илья Свистунов не мог знать, какие события предшествовали появлению на площади перед доходным домом мальчишки-посыльного и сына садовника. Уездный корреспондент уразумел только две вещи. Во-первых, загадочному субъекту с обликом Ангела-псаломщика зачем-то нужна была тряпка, которую он, Илья Свистунов, опрометчиво передал доктору Парнасову. И юный посыльный откуда-то знал, что она ему будет нужна. А, во-вторых, сын садовника Алексея явно понятия не имел о том, что господин Алтынов категорически запретил обращаться за помощью к представителям уездной полиции. Ибо направился Парамоша прямиком к исправнику Огурцову. Который при его приближении не поглядел на него, а только повернулся к нему одним ухом — как если бы сумел расслышать шаги мальчика, но самого его приближения не увидел.
И уездный корреспондент решился. Двигаясь бочком и чуть ли не приставным шагом, он медленно отошёл от дома, в тени которого прятался. И, стараясь, чтобы гомонящие пожарные закрывали его своими корпулентными фигурами, двинулся к сидевшему на подводе Огурцову. По пути Илье Григорьевичу пришлось сделать небольшой крюк: обойти по дуге «Ангела» и мальчишку-посыльного, дабы не попасться этим двоим на глаза. Того, что его увидит исправник, господин Свистунов не опасался. Понял уже: по какой-то причине Денис Иванович Огурцов лишился зрения. И в свете всего, что происходило сейчас в Живогорске, уездный корреспондент этому обстоятельству не очень-то и удивился.
Когда он приблизился к телеге настолько, что мог расслышать разговор исправника с Парамошей, то сперва до него долетело окончание фразы, произнесённой мальчиком:
— Да вы и сами всё поняли бы, если бы его увидели, ваше благородие!
— Увидел?! — взревел исправник так страшно, что все, кто находился рядом, повернули головы в его сторону. — Я — увидел бы?!
И он сунул руку в чёрную кожаную кобуру, висевшую у него на боку. Парамоша в ужасе отпрянул назад, а Свистунов, напротив, рванулся вперёд — уже собираясь схватить за руку начальника уездной полиции. Но — делать этого ему не пришлось. Пальцы исправника сомкнулись, не ухватив ничего: полицейского револьвера в кобуре не оказалось. И корреспондент «Живогорского вестника» мимолетно подумал: повезло мальчишке!
Вот только сам Парамоша стоял от исправника с левого бока. И не взял в толк, что Денис Иванович куда-то своё оружие задевал. Сын садовника внезапно сгорбился и зарычал — самым форменным образом. А затем взял, да и рухнул на четвереньки.
— Огурцов, прекратите пугать ребёнка! — заорал (Ангел-псаломщик) тот господин, который беседовал с посыльным.
Голос его был грозен, однако предупреждение запоздало. Парамоша, так и стоя на четвереньках, крутанулся на месте, будто пёс, который хочет ухватить зубами собственный хвост. И Свистунов увидел: одновременно с этим тело мальчика не то, чтобы уменьшилось… Нет, скорее оно вдруг деформировалось: руки и ноги согнулись под несвойственными для человека углами к туловищу, а само туловище выгнулось подобием короткого коромысла. Но главное: трансформацию начала претерпевать голова мальчика — укорачиваясь по вертикали, удлиняясь по горизонтали.
Не только сам Свистунов, но и все, кто находился радом, смотрели на происходящее, будто остолбенев. Включая даже и Ангела-псаломщика. Один только мальчишка-посыльный глядел в землю — не на преображения Парамоши. И уездный корреспондент увидел, как по телу гостиничного служащего пробегают судороги; даже одежда не могла этого скрыть.
А вот Парамоша от своей одежды и обуви внезапно избавился. Его рубашка, суконные штаны и ботинки остались лежать на тротуаре. А из-под этого облачения внезапно выпростался… Не ребёнок десяти лет: волчонок, при виде которого ахнули и бывалые пожарные, и работники доходного дома, выбравшиеся наружу, и спустившиеся по лестницам из окон постояльцы. Илья Григорьевич не разбирался в звериных особенностях, но предположил: в природе волчку такого размера было бы месяцев семь или восемь от роду.
Тот, кого Свистунов именовал про себя Ангелом-псаломщиком, подался вперёд, как будто хотел закрыть собой (Парамошу) юного волка — сделать его невидимым для любопытных взоров. Но тут раздался новый потрясённый вздох. И Свистунов, повернув голову, понял, что его вызвало.
Мальчишка-посыльный, стоявший всего в паре саженей от новоявленного волчонка, начал свою собственную метаморфозу. Однако она у него протекала иначе, нежели у Парамоши. Сынок садовника лишь в последний момент покрылся рыжеватой шерстью — повторявшей оттенком светло-русый цвет его волос. А вот второй юный волк обрёл звериную шкуру даже раньше, чем опустился на четвереньки: ещё стоя на двух (нижних лапах) ногах, он стал превращаться в белого волка-альбиноса. Поскольку и в человечьем обличье являлся блондином.
Послышался разноголосый женский визг. Какой-то мужчина прокричал: «Доктора, доктора!» То ли жена его упала в обморок, то ли он считал, что медицинская помощь вернет человеческий облик двум юным волкулакам. А каурая кобылка, впряженная в телегу, на которой сидел исправник, при виде волчат издала паническое ржание. И прянула в сторону так резко, что подвода накренилась, едва не опрокинувшись набок. И Денис Иванович Огурцов, нелепо взмахнув руками, усидеть на месте не сумел: сверзился на тротуар.
Приземлившись, он тоже оказался на четвереньках. Так что должен был отбить себе о брусчатку и ладони, и колени. Однако совсем не похоже было, что ослепший исправник испытал боль. Верхняя его губа вздёрнулась, открывая крупные желтоватые зубы, и Денис Иванович издал рыкание до того страшное и угрожающее, что Свистунов невольно отступил на шаг. Да и все, кто находился рядом, попятились — включая и двух новоявленных волчат. Один лишь Ангел-псаломщик сделал обратное: шагнул к исправнику. И простёр к нему руку, словно давая знак оставаться на месте.
Но, конечно, Огурцов мог этот жест проигнорировать, даже если бы увидел. А уж, будучи незрячим, он и вовсе не мог среагировать на него. Он крутанулся на месте — точь-в-точь как Парамоша незадолго до этого. И трансформация Дениса Ивановича оказалась почти мгновенной: уездный корреспондент не успел ещё сделать пары вдохов и выдохов, а из-под осевшей груды форменной одежды уже выбирался пегий волчара: матерый, широкий в кости, с огромной лобастой башкой.
«Это словно пожар, — мелькнуло в голове у Ильи Григорьевича. — Как там декабрист Одоевский ответил Пушкину: из искры возгорится пламя?» И Свистунов с трудом подавил рвущийся наружу нервический смех.
А громадный волчара издал между тем новый рык, запрокинул морду, и ноздри его затрепетали. Лишенный зрения, он явно пытался иным способом кого-то отыскать. И тут уж люди, собравшиеся на площади, не стали дожидаться, что там ещё возгорится. Крича, бранясь, расталкивая друг друга, они все ринулись врассыпную. Мужчины не уступали дорогу дамам. Дети удирали, позабыв про матерей. Женщины бежали, подобрав юбки выше колен — плюнув на все приличия. А красавица-попадья Аглая Тихомирова мчалась чуть ли не впереди всех.
И только городские пожарные не сплоховали. Струя из брандспойта ударила матерому волку в бок, отбросила его в сторону. Так что перекинувшийся в зверя исправник отлетел чуть ли не к самой стене доходного дома.
В то же миг двое волчат — будто лишь этого момента они и дождались — кинулись наутёк: по Миллионной улице, от площади прочь. Впереди бежал (Парамоша) рыжеватый волчонок; следом за ним скачками несся альбинос: бывший гостиничный посыльный.
На Илью Григорьевича никто не смотрел. И уездный корреспондент сделал то, чего еще мгновение назад не планировал: запрыгнул на подводу, с которой только что свалился