Иван был практически уверен в двух вещах. Во-первых, он считал, что одноруким окажется алтыновский нотариус — Николай Степанович Мальцев. А, во-вторых, предвидел, что Мальцев, обращённый в волкулака, не останется с одной рукой навсегда. Неспроста оборотни так ратовали за возвращение его отстреленной конечности. И неспроста сама рука оставалась свежей — без всяких признаков разложения. Николай Степанович собирался каким-то образом прирастить её обратно. Причем сделать это он должен был почему-то в алтыновском склепе.
И, как только рука-лапа приросла бы к плечу нотариуса, Иванушка собирался выстрелом из револьвера выбить дверной стопор — чтобы дверь погребальницы захлопнулась. Этот выстрел и должен был стать сигналом для Зины, которая — держа наготове перстень с княжеским гербом — должна была затаиться за дверью снаружи. Так, чтобы спрятаться за ней, когда Иванушка распахнет эту дверь изнутри.
Но теперь и думать было нечего, чтобы оставлять Зину снаружи — когда на погосте затаилось не меньше полутора десятков зубастых тварей. Даже если бы девушке удалось ослепить их всех, разом, они запросто могли бы найти свою жертву по запаху. Их было слишком много — все они уж точно не пустились бы в бегство, подобно коричневым волкулакам у охотничьего дома.
— Вот что, Зинуша, мы должны сделать.
Иван заговорил, склонившись к самому уху своей невесты. И как раз в этот момент резкий порыв ветра сорвал шляпку с её головы. Если бы не ленты, завязанные у девушки под подбородком, головной убор тотчас полетел бы через ограду — прямиком к стае оборотней.
Шелест ветра в кронах столетних деревьев оказался Иванушке и Зине на руку. Как и то, что на самом погосте аромат жженого сахара сделался неимоверно густым, перебивая все остальные запахи. Быть может, окажись кладбищенскими караульщиками настоящие волки, они всё равно уловили бы приближение Ивана Алтынова и его невесты. А так — они двое беспрепятственно проскользнули за калитку и добежали до погребальницы, никем не замеченные. Зубастые стражи расселись так, что обозревали только подходы к склепу: глядели на кладбищенские ворота и на дорогу, что вела к нему. А в непосредственной близости от погребальницы ни одного волкулака не находилось. То ли однорукий не рискнул размещать хвостатых клевретов слишком близко к нему — из опасения, что Иван их увидит. То ли…
«То ли дед Кузьма Петрович как-то на него повлиял, чтобы Мальцев этого не делал». С этой мыслью Иван возле дверей склепа повернулся в ту сторону, где недавно видел деда: посмотрел на разросшиеся кусты бузины, что подступали к колокольне. Однако на прежнем своём месте купец-колдун больше не стоял. А оглядывать погост — выискивать, куда он делся, — Иванушка не мог. Слишком уж поджимало время.
— Смотри, Ванечка — вон она! — прошептала Зина, указав на заросли лопухов около боковой стены склепа. — Так и осталась там лежать!..
Она — это была раздвижная чугунная лесенка, какие использовали городские пожарные. Когда Иванушка и Зина были возле алтыновского склепа в прошлый раз, то с её помощью спустились наземь с крыши — где они спасались от ходячих мертвецов. Но сперва они по этой же лесенке поднялись к витражному окну, что располагалось в погребальнице над входной дверью. И купеческий сын разбил его тогда, чтобы через образовавшуюся амбразуру выбраться на крышу.
Оконный проем так и оставался пустым: быстро заменить витраж из венецианского стекла даже с алтыновскими деньгами не удалось. Однако добросовестный Лукьян Андреевич Сивцов проследил за тем, чтобы из рамы извлекли все осколки. И это оказалось весьма кстати.
Доктор Парнасов не забыл дорогу к Духовскому погосту. Да и Губернская улица напрямую выводила к его воротам. Заблудиться невозможно было при всём желании. Но, выйдя из алтыновского дома, Павел Антонович с каждым новым десятком шагов ступал всё медленнее. Ноги будто не желали нести его в ту сторону.
Да, он имел при себе свой медицинский саквояж, где находилось некоторое количество нитрата серебра. Не так много, как хотелось бы, но всё-таки лучше, чем ничего. А свою особую кладь он завернул в плотную заграничную клеёнку — Лукьян Андреевич выделил ему кусок. Так что между доктором и его ужасающей ношей существовала какая-никакая преграда. Вот только — не помогало всё это. Парнасов и сам не ожидал, что необходимость посетить алтыновскую погребальницу будет пугать его до озноба и до колик в желудке. И дело тут было даже не в том отвратительном зверье, которого ему, Павлу Антоновичу, могло повстречаться по дороге. По крайней мере — не только в нём.
Парнасову леденила душу мысль, что ему придется очутиться возле места упокоения страшного, порочного и загадочного купца-миллионщика Кузьмы Петровича Алтынова. И ведь как стыдно было ему, доктору медицины, человеку науки, верить в правдивость всяких фольклорных страшилок — в которых колдуны восстают из мёртвых! Но вот, поди ж ты: выходит, что он в них верил, раз у него — трясение ног из-за необходимости идти на Духовской погост.
«Ничего, ничего, — с позорной робостью утешал себя Павел Антонович. — Я ведь не нарушил его запрет! Не рассказал младшему Алтынову, что после кесарева сечения извлек его из тела матери бездыханным… Хотя — убейте меня, не пойму: почему это нужно было скрывать? Кузьма Петрович опасался: я стану тщеславиться тем, что сумел вернуть его внука к жизни?»
И тут же в голове доктора раздался голос — как будто и его собственный, однако не совсем: «Уверен, что вернул его к жизни ты? Сколько младенец не дышал? Две минуты? Три? А за спиной-то у тебя кто стоял, когда он всё-таки сделал первый вдох?»
Кузьма Петрович Алтынов, бывший купец первой гильдии, давно уже не способен был мыслить и чувствовать, как при жизни. Однако сие отнюдь не означало, что мыслей и чувств у купца-колдуна, восставшего из мёртвых, не осталось вовсе. И на Духовской погост он явился уж всяко не потому, что хотел обрести вечный покой. Из своего гранитного саркофага он выбрался вовсе не для того, чтобы снова туда возвращаться. Нет, Кузьма Петрович отыскал себе укрытие возле склепа своего семейства, ибо знал: его внуку совсем скоро потребуется его помощь. Как-никак, мёртвые — всеведущи. А уж такие, как он, Кузьма Алтынов — и подавно.
Если бы он мог проникнуть в мысли доктора Парнасова (а, впрочем, кто сказал, что он этого не мог?), то подтвердил бы догадку эскулапа: не одними его стараниями новорожденного Иванушку удалось оживить. Купец-колдун не покидал комнату роженицы, пока Парнасов рассекал ей, лежавшей без чувств, раздутое чрево. И, когда доктор вытащил наружу посиневшего младенца, Кузьма Петрович уразумел сразу: никакие обычные средства тут уже не помогут. Его внук и законный наследник дела Алтыновых погибнет, даже не начав жить.
И Кузьма Петрович начал с ним делиться. Всё время, пока доктор возился с крохотным бездыханным тельцем, он, купец первой гильдии Алтынов, отдавал мальчонке — капля за каплей — свою жизненную силу. И отдал её столько, что Иванушка не просто начал дышать и выжил. Он вырос крепким, что твой Добрыня Никитич, и за всё своё детство даже насморка не подхватил.
Однако дед Кузьма Петрович не только телесной силой его одарил. Да и можно ли поделиться одной частью силы, не поделившись другой? И купец-колдун отнюдь не желал, чтобы внук его прознал о полученном тёмном даре. Не хотел и намека ему дать, что деду он сделался в большей степени сыном, чем отец Иванушки, Митрофан Кузьмич. А, главное, Кузьма Петрович опасался: не сумеет неразумное дитятко справиться с той мощью, что внутри него обретается. Возьмёт она над ним верх и непременно доведёт до погибели. Вот Кузьма Алтынов и намеревался открыть внуку правду в подходящее время, когда тот войдёт во взрослый разум.
Только вышло-то всё иначе. Когда его Ванятке было всего пять лет от роду, купец-колдун был убит. Внешне — погиб от руки своего внебрачного сына, Валерьяна Эзопова. Но, понятное дело, десятилетний малец, каковым являлся тогда Валерьян, сам замыслить и совершить подобное злодеяние не сумел бы. Его направляли непримиримые враги Кузьмы Петровича: ведьма Агриппина Федотова и её давнишний любовник, доктор Сергей Сергеевич Краснов. Отец, между прочим, Аглаи Тихомировой. И, если доктора купец-колдун успел уже покарать, то с Агриппиной он свои дела ещё не закончил. Далеко не закончил.
Но — всё следовало вершить в свою очередь.
Кузьма Петрович даже в теперешнем измененном состоянии осознавал: он вложил в своего внука больше, чем мог себе позволить. Потому-то, возможно, пятнадцать лет назад враги и сумели его одолеть. Но купец-колдун всегда понимал — и даже после смерти этого понимания не утратил: свои вложения надобно защищать.
Иван Алтынов опасался гадать, какие силы споспешествуют ему сейчас в его делах. Он с удивительной лёгкостью исполнил первую часть своего нового плана: пробрался вместе с Зиной внутрь алтыновского склепа через проем выбитого окна. И по раздвижной лесенке даже его невеста поднялась легко, а уж про него самого и говорить было нечего. А потом таким же манером сам купеческий сын вылез наружу, а лесенку снова бросил в траву.
Конечно, проще было бы просто отпереть дверной замок и войти внутрь через дверь. Однако Иван опасался: а ну, как она останется распахнутой — если он выйдет из погребальницы, оставив кого-то внутри? И запереть её он не сможет? Как именно действует колдовство его деда — Иванушка предсказать не мог. Особенно — когда восставший из мертвых дед находился чуть ли не в двух шагах, явно затеяв какую-то собственную игру. А оставить свою невесту за незапертой дверью, когда вокруг собралось больше десятка волкулаков, купеческий сын ни за что не рискнул бы.
Да и более обыденные вещи приходилось принимать в расчет: дверь склепа всегда скрипела петлями, когда её открывали. Это Иван помнил ещё со времен своего детства. Никакое смазывание петель не помогало. Волкулаки и их однорукий предводитель уж всяко услышали бы этот бьющий по нервам скрип. И наверняка устремились бы к погребальнице.