А теперь, выбравшись с погоста через ту же калитку и обогнув его, Иван понял: с исполнением второй части его плана тоже всё обстоит благополучно. Купеческий сын собирался перехватить доктора Парнасова раньше, чем тот достигнет кладбищенских ворот. И забрать у него не только руку-лапу, но и нитрат серебра, который Иванушке был до крайности нужен. А потом отправить доктора обратно: следить за состоянием Валерьяна. Ввязываться в то, что должно было случиться дальше, в обязанности эскулапа отнюдь не входило.
Да у купеческого сына и не нашлось бы подходящего оружия для него. Иванушка нёс в сумке, переброшенной через плечо, заряженный «Смит и Вессон»; однако в схватке с волкулаками полицейский револьвер оказался бы бесполезным. Пистолет же с серебряными пулями он оставил Зине. А сверх того в склепе имелся всего один предмет, которым при определенных условиях можно было вооружиться. И его купеческий сын собирался использовать сам. Доктор всё равно с ним не управился бы.
Но Иван, разумеется, не мог достоверно знать, в котором часу Парнасов отправится исполнять его поручение. И не исключал, что ему самому придётся изрядно прошагать по Губернской в сторону своего дома, чтобы перехватить Павла Антоновича по дороге, если тот уже успел выйти. Или просто забрать у него всё необходимое прямо в доме, если эскулап всё-таки промедлит. Однако вторая возможность представлялась крайне нежелательной: была чревата потерей драгоценного времени. И вот, пожалуйста: не успел Иван отдалиться от погоста и на десятое саженей, как увидел: по Губернской улице идёт Парнасов, собственной персоной. Правда, точнее было бы сказать: бредёт; Павел Антонович переставлял ноги с медлительностью столетнего старца. Но Иванушка так обрадовался, увидев его, что не придал этому значения.
— Принесли нитрат серебра, доктор? — едва подойдя, спросил Иван.
То, что Парнасов принёс другое, он и сам видел: клеёнчатый сверток у Павла Антоновича под мышкой ясно показывал своей формой, что в нём.
Парнасов тоже издалека углядел своего давнишнего пациента Ивана Алтынова, который размашисто шагал ему навстречу от ворот погоста. Молодой человек имел вид обеспокоенный, взбудораженный, но ещё — доктор мог бы в этом поклясться! — лицо его выглядело вдохновенным. Иного слова Павел Антонович подобрать не мог. Казалось, его ведёт за собой некая тайная сила, которой и сам купеческий сын — не в полной мере хозяин.
— Нитрат серебра имеется только тот, какой был у меня утром, — со вздохом ответил Парнасов на его вопрос.
И, когда Иван приблизился, вкратце изложил ему историю своего похода в аптеку. Не забыл упомянуть и про найденный газетчиком Свистуновым порванный кушак — пропавший затем прямо из алтыновского дома.
— А вот это и вправду скверно! — Купеческий сын помрачнел, с силой потёр себе сзади шею. — Свистунова я знаю: он, можно сказать, мой кузен. И он, конечно, сделает, что сможет. Но сколько людей уже напилось той воды? А если эти твари ещё и детей привлекли на свою сторону… Ну, да ладно! Давайте-ка, доктор, я заберу у вас эту вещь и нитрат серебра. А вы сами возвращайтесь обратно — к вашему пациенту Валерьяну.
И купеческий сын вытянул у Парнасова из подмышки свёрток со страшной рукой, а затем вопросительно поглядел на медицинский саквояж. И, видит Бог, Павел Антонович всем сердцем желал бы сделать то, что велел ему Иван Алтынов! Вот только — взор доктора внезапно заволок зеленоватый туман, оттенком запоминавшийся болотные миазмы. Как если бы дух окрестных торфяных топей внезапно добрался до Губернской улицы и усилился тысячекратно. А затем из тумана этого выступило смугловатое чернобородое лицо, которое Павел Антонович и двадцать лет спустя узнал моментально: принадлежало оно купцу первой гильдии Кузьме Алтынову. И в голове у себя Парнасов услышал слова: «Думаешь, я до тебя не доберусь, ежели ты откажешь в помощи моего внуку?»
И Павел Антонович, молясь, чтобы голос его не дрогнул, проговорил:
— За господином Эзоповым и без меня приглядят. А вот вам, Иван Митрофанович, моя помощь вполне может пригодиться.
Зина Тихомирова стояла там, где наказал Ванечка: сразу за дверью алтыновского склепа. Так, чтобы укрыться за нею, когда купеческий сын эту дверь распахнет. И, маясь от нетерпения и дурных предчувствий, поповская дочка то и дело припадала ухом к дверной панели: вслушивалась в то, что происходило снаружи.
Впрочем, кроме шума ветра, да ударов о дверь мелких комочков земли, девушка почти ничего услышать не могла. Раза два или три ей казалось: до неё доносится шум нетерпеливой возни и приглушённый звериный рык. А единожды девушке даже померещилось, что зверей кто-то увещевает: до странности знакомым ей, Зинаиде Тихомировой, голосом. Однако не было никакой гарантии, что это не плод её фантазии.
Но потом до неё долетели звуки уже несомненные, всамделишные: по Духовскому погосту шагали двое мужчин. И шаги их становились всё ближе и ближе. У Зины даже дух перехватило: вот оно! Но тут же сомнения зашевелились в её душе мелкими пакостными бесенятами:
«Те, кто забрал папеньку, хотели, чтобы Иван оставил тут волчью руку и ушёл. Однорукий сюда не войдёт, пока Ванечка находится внутри. А Ванечка не уйдёт, пока я здесь. Они скажут: договор не выполнен…».
А следом и ещё одна мысль возникла у неё в голове:
«Ванечка решил, что папеньку уже не спасти. И собирается просто изловить их главного — чтобы снять с нас проклятие».
Мысль эта была скверная, гадкая. И девушка, непроизвольно потерев пятно на большом пальце левой руки, попробовала сосредоточиться на вопросе:
«Но кто же сейчас идёт с Ванечкой вместе?»
Однако легче девушке не стало. Она тут же вообразила: её жених вышагивает по погосту рядом со своим кошмарным дедом. Даром, что ли, тот объявился здесь?
Но затем в дверном замке заскрежетал ключ. И дверь с визгливым скрежетом открылась внутрь — ведь Иван Алтынов толкал её, направлял от себя. А в следующий миг и сам купеческий сын переступил порог, вперёд себя пропустив какого-то немолодого господина: в сером сюртуке-визитке, с докторским саквояжем в одной руке. Девушка не утерпела: слегка высунулась из-за двери, чтобы взглянуть, кто составил компанию её жениху.
— Ну, вот мы и пришли, Павел Антонович, — проговорил Иван и начал разворачивать продолговатый клеёнчатый свёрток, который он держал в руках; поповская дочка тотчас поняла, что внутри.
Но полностью размотать клеёнку Зинин жених не успел: в алтыновскую погребальницу будто вихрь ворвался. В первый момент девушка так и подумала: ветер снаружи настолько разгулялся, что обратился в подлинный ураган. Но затем этот ураган материализовался, влетев в распахнутую дверь; у него наличествовали основательно поседевшие волосы и всего одна рука. Лица однорукого девушка не разглядела: свет, проникавший внутрь сквозь выбитое окно, освещал только затылок этого человека.
Ну, а дальше произошло нечто такое, чего даже Зина, одаренная внучка потомственной ведуньи, представить себе не могла.
Свёрток, что держал Ванечка, в мгновение ока раскрутился сам собой. А затем рука, являвшаяся одновременно лапой волкулака, вылетела из клеёнки, словно была полоской стали, которую притянул к себе мощный магнит. И она устремилась к этому самому магниту: к однорукому.
А тот, явно этого и ожидавший, одним движением порвал рукав пиджака, до этого заправленный в карман, и выставил наружу короткую розоватую культю. К которой и присосалась, будто пиявка, вырвавшаяся из плена рука. Встала на место мгновенно и плотно. После чего седовласый мужчина принялся со счастливым смехом шевелить её пальцами. Казалось, он позабыл напрочь о том, что здесь, в старом склепе, он находится не один.
И Зина уразумела: пора! Ванечка сказал ей: надеть перстень на палец тому, кто придёт, следует лишь после того, как рука его встанет на место. Поскольку трехногий волк мало пользы принесет им в поисках Зининого папеньки. Её жених будто провидел всё, что сейчас произошло! И девушка, сделав шаг из-за двери, уже потянулась, чтобы одной рукой ухватить седого мужчину за кисть, а другой — нацепить на него украшение с фамильным гербом князей Гагариных.
В этот-то момент седовласый мужчина и повернулся к ней, так что свет упал на его лицо.
И они, одновременно ахнув, уставились друг на дружку: дочка протоиерея Зинаида Тихомирова и второй муж её бабки по отцовской линии: Николай Павлович Полугарский. Родственник, надо полагать, дворецкого-волкулака Владимира Полугарского, на днях убитого Ванечкой.
Глава 23. Помещик-волкулак
30 августа (11 сентября) 1872 года. Среда
Иван Алтынов ощутил, как у него сама собой отвисла челюсть, а глаза раскрылись так, будто веки ему кто-то растянул пальцами. Господин Полугарский, который всего пару недель оказывал гостеприимство им с Зиной — а при отъезде ещё и снабдил их пистолетом с набором серебряных пуль — стоял теперь перед ними. С только что вернувшейся на место левой рукой!
Находился он вполоборота к купеческому сыну, и тот, пожалуй, мог бы даже решить, что обознался. Более того: Иван до такой степени был готов столкнуться с нотариусом Мальцевым, что в первый момент и вправду увидел его. Разглядел в вошедшем черты отцовского поверенного: жесткий и слегка насмешливый рот, вечно сдвинутые брови. Однако выражение лица Зины не оставляло сомнений: волкулаком с отстрелянной лапой и вправду оказался милейший Николай Павлович, хозяин подмосковной усадьбы «Медвежий Ручей».
Девушка отпустила ручку двери, за которой укрывалась, и та захлопнулась сама собой, словно была на пружинах. И раздавшийся при этом звук явно вывел не-Мальцева из ступора. Пожилой господин, снова сделавшийся двуруким, кинулся к двери и принялся дергать за ручку. Безо всякого результата, конечно: Иван должен был толкнуть дверь от себя, чтобы открыть её.