Но всё же это шло вразрез с их замыслом.
Не теряя больше ни мгновения, купеческий сын подскочил к своей невесте, выхватил у неё перстень с княжеским гербом, а затем буквально врезался в Николая Павловича — припечатал его к дверной панели. Господин Полугарский жалобно застонал, и на долю секунды Иван ощутил раскаяние: он ведь запросто мог и покалечить этого пожилого человека. Но тут же Иванушка мысленно себя поправил: «Не человека — волкулака». И то обстоятельство, что Николай Павлович наверняка сделался оборотнем не по своей воле, а в силу проклятия, тяготевшего над потомками князя Гагарина, сейчас никакой роли не играло. Как и то, что на руке господина Полугарского, которую отстрелила в Духовом лесу Зина, красовался тот самый перстень, которым теперь завладел Иван. То есть, пожилой помещик всего лишь сделался исполнителем чьей-то злой воли, когда преследовал их тройку вместе с двумя своими собратьями.
«Вопрос только: как им удалось так быстро нагнать нас?» — мелькнуло у Ивана в голове. Однако всё это можно было обдумать и оценить потом. Купеческий сын всем корпусом придавил Николая Павловича к двери, ощутив, насколько его немолодое тело хрупко в этом — человеческом — обличье. А потом схватил его за левую руку, только что вернувшуюся на место, завёл её господину Полугарскому за спину и надел на его безымянный палец кольцо с золотой филигранью княжеского герба.
— Извините, сударь, — проговорил Иванушка, — но придётся вам ещё побегать в волчьей шкуре. — А потом, не утерпев, прибавил: — Отчего же вы сразу нам обо всём не рассказали? Ведь Зина могла вам и в голову пальнуть!
Однако ответа он не получил. По телу пожилого помещика пробежала вдруг сильнейшая судорога, и он крутанулся на месте так резко, что легко мог бы сшибить Ивана с ног, если бы тот не поспешил отступить на два шага.
Зина взирала с отстраненностью, удивлявшей её саму, на то, как хозяин усадьбы «Медвежий Ручей» крутится на месте, словно в каком-то разудалом танце.
«А ведь он столько всего знал об оборотнях! Он бы даже моей бабушке Агриппине дал фору! — думала она. — Но мы с Ванечкой тогда решили: это из-за Новикова и старинной вражды с ним. А на деле-то бедный Николай Павлович беспокоился из-за самого себя! Знал, как видно, что проклятие ведьмы тяготеет и над незаконными отпрысками князей Гагариных, каковыми являются Полугарские… Потому-то он и дал нам пистолет с серебряными пулями — опасался, что сам захочет нам навредить…»
И, словно встрепенувшись, девушка вместо Николая Павловича ответила на вопрос, который задал Ванечки:
— Тогда, когда мы уезжали, он не ведал, что вот-вот обратится. Его ведь не кусали: он стал послушным чужой воле волкулаком из-за кольца. А ещё, конечно, из-за того проклятия.
Её слова, несомненно, услышал и Николай Павлович. На минуточку он застыл на месте: перестал кружиться, будто танцующий дервиш. И посмотрел прямо на Зину:
— Он пришёл тогда, едва только вы уехали… — произнёс он странно сиплым, будто лающим голосом. — И я сообразить ничего не успел, когда он…
Но больше господин Полугарский не сумел ничего сказать. Он внезапно упал на четвереньки, ещё с десяток раз крутанулся уже в таком положении, а потом вся его одежда скомканной грудой осела на пол. Из-под неё послышалась не то болезненное рычание, не то жалобный скулеж. А затем наружу выбрался, покачиваясь на лапах, крупный чёрный волк, в шерсти которого там и сям проглядывали седые волоски.
Тот господин в сером сюртуке, что пришел вместе с Ванечкой, потрясенно охнул. А Зина почти с изумлением подумала: «Получилось!» Ей до последнего не верилось, что подобное и вправду возможно. Она схватила с полу пистолет, который давеча оставил ей Ванечка: слишком хорошо помнила, как вёл себя этот чёрный волк всего несколько дней назад — когда она отстрелила ему левую переднюю лапу. Однако Зинины опасения оказались напрасными: перстень Гагариных явно сработал в полной мере. Чёрный с проседью волк опустился на брюхо и пополз к Ванечке, заводя глаза и взглядывая на него так искательно, словно был дворовым псом, который всем сердцем жаждет угодить хозяину.
— Вы так же в точности ползли и к тому, кто надел на вас этот перстень в первый раз, — проговорил Иван: в голосе его, пожалуй, слышались нотки сочувствия. — И он заставил вас участвовать в той охоте… Хотел бы я знать, кто это был!
— А вот я, — проговорила Зина твёрдо, — хотела бы знать, где сейчас мой папенька. И, раз уж волкулак обязан тебе служить, Ванечка, то будь добр, прикажи ему: пусть он отведёт нас к нему! И поскорее! Мы не знаем, сколько времени он пробудет в покорном состоянии.
Доктор Парнасов был готов поклясться, что каменные стены алтыновского склепа надвигаются на него с четырёх сторон. А сверху ещё и крыша начинает усиленно давить. Ноги у него подкашивались, а перед глазами плыли чёрные пятна. Поначалу — когда седовласый господин, прирастивший себе утраченную руку, только-только превратился в волка — Павел Антонович ещё сохранял присутствие духа. И даже выхватил из своего саквояжа пузырек с нитратом серебра, собираясь пустить его в ход. Однако Иван Алтынов явно заметил его движение краем глаза, поскольку повернулся к нему и коротко качнул головой: дескать, не нужно ничего предпринимать. А потом опустился на одно колено, сжал волчью морду обеими руками и начал что-то говорить волкулаку: спокойно и увещевательно.
Вот это-то спокойствие, которое демонстрировал купеческий сын, и доконало эскулапа. А ещё — странное сострадание, с которым на жуткого чёрного зверя смотрела юная невеста Ивана. Господин Алтынов не успел представить её Парнасову, но сказал по дороге сюда: она — Зинаида Тихомирова, дочка протоиерея, пропавшего на днях. И всё, что они собирались сегодня сделать, нацелено было на то, чтобы Зининого отца отыскать.
Только вот — доктор тогда и понятия не имел, что будет в себя включать это всё. И сейчас в ушах у него стоял такой звон, что ему не удавалось разобрать ни одного слова из тех, какие Иван говорил волку. Но Павлу Антоновичу и без того стало абсолютно ясно: Иван Алтынов — такой же, как его дед. Не в смысле — богач и причудник; хотя и это, конечно, тоже. А в смысле: колдун, возможности которого могут устрашить не меньше, чем нашествие оборотней на город Живогорск.
И с этим колдуном — молодым да ранним, — он, доктор Парнасов оказался заперт теперь в каменном мешке посреди старого кладбища. Тогда как снаружи караулили другие волкулаки — помимо этого: чёрного с проседью. И свистел в кронах деревьев невесть откуда взявшийся ураган. Так что в выбитое окно, сквозь которое внутрь пробивался тусклый свет, то и дело заносило сухие листья, мелкие ветки и даже пучки травы, каким-то образом вырванные с корнем из земли.
Но затем произошла вещь настолько удивительная, что даже панический страх, который обуял доктора, немного отступил. Барышня Тихомирова поначалу просто наблюдала, как её жених разговаривает с припавшим к полу волком. А потом вдруг присела рядом, протянула левую руку (в правой она сжимала пистолет!), и несколько раз провела пальцами по широкому черному лбу зубастой твари. И в жесте этом было столько искреннего участия, что эскулап заподозрил: а уж не повернулась ли умом невеста Ивана Алтынова?
Однако обдумать вероятность этого Павел Антонович не успел. Купеческий сын поднял с полу какой-то длинный черный прут, явно — чугунный, лежавший до этого у стены и доктором не замеченный. А затем встал в полный рост и повернулся к Парнасову, проговорив:
— Давайте сюда, сударь, тот нитрат серебра, который вы принесли!
Иван Алтынов хорошо помнил: во время своего прежнего посещения фамильного склепа он оставил здесь чугунный прут из кладбищенской ограды. Но не ожидал, что тот чуть ли не сам прыгнет ему в руки, едва только он о нём подумает.
Впрочем, подумал-то он о нём ещё раньше — когда вознамерился обработать острие этой импровизированной пики нитратом серебра. Соорудить какое-никакое оружие против оборотней. И, похоже, оно обещало оказаться действенным: чёрный волкулак, в которого обратился Николай Павлович Полугарский, попятился к самой двери, когда Парнасов передал Ивану пузырёк с белесым содержимым.
Зина подалась за седоватым волком следом и зашептала ему что-то успокоительное. Девушка словно бы позабыла о том, как это существо всего несколько дней назад преследовало их в Духовом лесу — в компании двух других волкулаков. Иван был далёк от мысли, что его невеста просто хочет задобрить оборотня — дабы тот гарантировано помог отыскать её папеньку. Да и пистолета, заряженного серебряной пулей, девушка не выпускала. Но, похоже, она что-то такое поняла насчёт оборотничества Николая Павловича. И прониклась к нему если не доверием, то чувством жалости.
А доктор Парнасов, глядя на то, как Иван посыпает кристаллами ляписа наконечник чугунной пики, только головой покачал:
— Неужто ты рассчитываете, Иван Митрофанович, справиться при помощи этого гладиаторского оружия со всеми здешними оборотнями? А ежели они кинуться на вас все разом? Или вы рассчитываете: ваш прирученный волкулак станет вам помогать? — И он указал на чёрного волка, который продолжал опасливо коситься на аптечный флакон в руках купеческого сына.
Однако ответить доктору Иванушка не успел. С адским воем по Духовскому погосту пронесся новый порыв ураганного ветра. И был он такой силы, и таким гулом отдался в ушах, что купеческому сыну на мгновение показалось: он нырнул глубоко под воду, и на барабанные перепонки ему надавила толща воды. А в следующий миг послышался резкий оглушительный треск.
Пожалуй, такой звук возник бы, если бы некий врач-неумеха взялся вырывать гнилой зуб великану — вроде Гаргантюа. И зуб этот взял бы, да и сломался бы у него под щипцами. Иванушка даже ощутил, как у него самого разом заныли все зубы. Но, бросаясь к двери, он уже знал, что произошло в действительности. Чему суждено было сломаться под воздействием невообразимого шторма.