И купеческий сын в своей догадке не ошибся. Когда он толкнул от себя дверь склепа, она открылась не более чем на один вершок[4]. А дальше — застопорилась. Ибо возле передней стены склепа лежала теперь, упираясь в дверь толстенным стволом, засохшая вековая липа. Митрофан Кузьмич Алтынов не раз говаривал, что надо бы её спилить. Что рано или поздно она рухнет под напором ветра. И ещё, чего доброго, зашибет кого-нибудь. Да всякий раз забывал распорядиться на сей счёт, когда возвращался домой.
Кузьма Алтынов, восставший из мёртвых купец-колдун, удостоверился, что его внук увидел упавшее дерево: Ванятка прямо сейчас пытался выглянуть в щель между дверью и притолокой. И это означало: Кузьма Петрович должен приступать к исполнению второй части своего замысла.
Конечно, всё стало бы намного проще, если бы он имел возможность со своим внуком переговорить — обычным образом, не прибегая к посредничеству живых людей, чьи голосовые связки способы издавать звуки членораздельной речи. Тогда Кузьме Петровичу не пришлось бы тратить столько усилий на подготовку: нагонять ветер, раскачивать с его помощью сухую липу, которая должна была завалиться в подходящий момент. Но никак иначе Кузьма Алтынов не сумел бы дать понять своему внуку, какие силы дремлют в нём — Ванятке на белой лошадке, как в детстве он его называл. Да и теперь купец-колдун мог лишь надеяться, что его внук всё поймёт; никаких ручательств тут не существовало.
Впрочем, само это место должно было содействовать замыслам Кузьмы Петровича. Ведь неспроста фамильный склеп Алтыновых выстроили когда-то именно здесь. Места силы — так знающие люди именовали подобные пространства. И колодец, спрятанный ныне в погребальнице, существовал задолго до её строительства. Собственно, это был один из трёх колодцев силы, каждый из которых обладал могуществом особого рода.
Один — тот, который простецы нарекли Колодцем Ангела, — правильнее было бы называть Волчьим. Вода из него преображала волчью могучесть в молодильную силу для людей. А в дополнение — способна была обратить в волкулаков тех, кому доведётся испить её. Не всех, однако. Её воздействию можно было противостоять. И тут уж всё зависело от определённого человека.
Ещё один колодец находился за несколько десятков вёрст отсюда: в подмосковной усадьбе «Медвежий Ручей». И Кузьма Петрович знал: сооружения с такими свойствами когда-то прозвали дольменами. В Европе это словцо до сих пор употребляли. Но большинство по неосведомлённости полагало: возводили их для погребальных обрядов. И только люди, которые не были профанами, ведали, какова истина: при помощи таких сооружений можно было перемещаться не только сквозь пространство, но и сквозь время. Как такое происходит — Кузьма Петрович выяснить не успел. Враги оборвали его жизнь. Однако он не сомневался, что сие — не сказки. Подобное и в самом деле возможно.
Ну, а колодец, спрятанный в алтыновской погребальнице, взаправду мог напомнить о сказочной мёртвой воде: веществе, способном восстанавливать повреждённые тела. Не все, конечно. Даже и в сказках такой водой сбрызгивали не живых, а убитых героев — скажем, порубленных на куски. И разрозненные части их тел снова срастались. А потом уже только доброжелатели пускали в ход живую воду — чтобы вернуть богатыря к жизни целым и невредимым.
Вот и алтыновский колодец обычным живым людям не принёс бы никакой пользы. Иное дело — те, кто уже умер. Или, скажем, прошёл перерождение: сделался волкулаком, к примеру. Таким даже и купаться в пресловутой мёртвой воде не пришлось бы — достаточно было её испарений, насыщавших погребальницу. Именно они и помогли купцу-колдуну возвратиться в мир живых не в виде безмозглого кадавра, а — почти полноценным человеком. Почти…
И, по всем вероятиям, тот, кто заправлял оборотнями, что наводнили теперь Живогорск, тоже прознал о свойствах алтыновского склепа. Потому-то и жаждал получить туда доступ. Как будто он, Кузьма Алтынов, позволил бы какому-то проходимцу и чужаку завладеть его семейным наследием. Ну, уж нет, дудки! Если кто-то и должен был получить такое наследство, то лишь один человек: его внук Иван.
И сейчас оставалось доделать самую малость: подтолкнуть внука к тому, чтобы он всё о себе понял.
Иван Алтынов налёг всем своим весом на дверь, пытаясь её открыть. Однако всё, что ему удалось — расширить просвет между нею и косяком до двух вершков вместо одного. И то зрелище, которое открылось купеческому сыну в образовавшуюся щель, чуть было не заставило его дверь захлопнуть.
Зина что-то спрашивала у него, доктор Парнасов беспокойно покашливал, а чёрный волк, в которого перекинулся помещик Полугарский, подобострастно, по-собачьи, вилял хвостом возле ног Ивана. Однако купеческий сын всего этого почти не замечал.
Те полтора десятка волкулаков, которые до этого находились на некотором отдалении, явно решили устремиться следом за человеком с одной рукой, который их сюда привёл. Хоть он и не являлся больше одноруким. Да и человеком в данный момент тоже не был. Образовав правильный полукруг, зубастые твари крадущимися шагами двигались к входу в погребальницу. И находились уже так близко, что Иван отчётливо видел крупные капли слюны, которые вылетали из их пастей — и, подобно брызгам воды из фонтана, разлетались, уносимые порывами ветра.
Шквал не затихал — продолжал завывать, и потому казалось: твари передвигаются безмолвно. Если какие-то звуки они и производили, то шум урагана их перекрывал. И беззвучный марш волкулаков представлялся особенно жутким.
— Можно попробовать подстрелить кого-то из них серебряной пулей, — прошептал Иван.
Он хотел уже забрать у Зины старинный дуэльный пистолет — попробовать исполнить задуманное. Хоть и понимал, как мало шансов сделать точный выстрел через такой узкий просвет. Однако в этот момент из-за кустов бузины, что окружали погребальницу, выступил он: дед Иванушки, собственной персоной.
Все волкулаки разом повернули морды в сторону купца-колдуна. А один малоумный зверь даже сделал рывок в его сторону.
И тут началось светопреставление.
Иван, пожалуй что, не удивился бы, если бы купец-колдун пустил в ход свою многосуставчатую руку: разметал с её помощью дьявольских тварей. Однако Кузьма Петрович явно решил не мелочиться. И купеческому сыну сделалось совершенно ясно, откуда взялся тот вихрь, который трепал сейчас деревья на Духовском погосте.
Купец-колдун вскинул свою обычную руку — левую. А потом всего лишь повёл ею в сторону волков, произведя движение по тому полукругу, который должен был охватить их всех. И тотчас все полтора десятка зубастых бестий поднялись в воздух и закружились в нём — как если бы являли собой снеговые хлопья, взметенные февральским бураном. А вместе с ними над землёй стали подниматься вырываемые с корнем кусты и мелкие деревца, деревянные могильные ограды, ломавшиеся на лету скамейки, старинные кресты, засохшие букеты вместе с вазонами и новомодные венки. Всё это поднималось к кронам деревьев в виде набухавшей воронки смерча, верхнюю часть которой составляли кувыркавшиеся над погостом волкулаки. И теперь даже звуки бури не могли заглушить их разноголосый вой.
— Что там? Что? — в два голоса спрашивали Парнасов и Зина, пытаясь заглянуть Ивану через плечо.
Однако купеческий сын не мог ни ответить им, ни податься в сторону, дабы они сами могли оценить открывавшийся вид.
Да вскоре и не на что стало смотреть.
Ветер стих так внезапно, что поднятые в воздух предметы рухнули вниз, как если бы их исторг некий ужасающий рог изобилия. Не попадали на землю только лишь волки-оборотни. Иван всего несколько мгновений назад считал: его дед собирается размозжить им головы о мраморные надгробья, которые оказались достаточно тяжелыми и со своих мест не сдвинулись. Однако купец-колдун измыслил нечто поинтереснее. Затейник он оказался — дед Ивана!
Запрокинув голову, купеческий сын поглядел наверх — сквозь узкий просвет, который давала приоткрытая дверь. У самой вершины старого дуба, на высоте не менее десяти саженей над землёй, висел вниз башкой волкулак — хвост которого намертво зажала расщепленная дубовая ветка. Оборотень извивался, будто червяк на рыболовном крючке, сучил когтистыми лапами, клацал зубами — но освободиться не мог. А рядом, на соседней ветке, совершал такие же бессмысленные действия его собрат — тоже подвешенный за хвост.
И — можно было не сомневаться: со всеми волкулаками, явившимися сюда, Кузьма Петрович сотворил то же самое. Иван понял это, едва увидел, с каким удовлетворением его дед оглядывает верхушки деревьев своим единственным глазом.
«Он решил не наносить им серьёзных увечий — тогда к ним вернулся бы человеческий облик! А дедуле это не нужно было…» Иванушка невольно передернул плечами, представив, как волкулаки будут извиваться на ветках и через день, и через два, и через неделю…
Кузьма же Петрович, закончив обозревать разорённый погост, поворотился к алтыновской погребальнице — к своему внуку. Поглядел на него длинным, двусмысленным и словно бы выжидательным взглядом. А потом развернулся и двинулся от склепа прочь.
— Дедуля, погоди! — крикнул ему в спину Иван. — Мы же застряли тут! Убери, пожалуйста, дерево от двери! — А потом, стыдясь, прибавил почти по-детски: — Ну, что тебе стоит: просто сдвинь его немножко!..
Однако его дед и шага не замедлил: скрылся из глаз. И только его согбенная спина, обтянутая заскорузлым чёрным пиджаком, мелькнула там, где ограда погоста смыкалась с Духовым лесом.
Глава 24. Наследники по колдовской линии
30 августа (11 сентября) 1872 года. Среда
Лето 1722 года
Иванушка мысленно проклял своего деда, хоть и подозревал: тот способен уловить даже и не высказанное вслух поношение. Купеческий сын был зол настолько, что ему сделалось всё равно. Кузьма Алтынов, который превратил в монстра его отца, давно уже перестал быть в глазах Ивана человеком. Но в том, как он поступал теперь, отсутствовала всякая — даже