не человеческая — логика.
— Твой дед решил заточить нас тут, непонятно — зачем, — потерянным голосом произнесла за спиной Иванушки Зина, а потом прибавила не в виде вопроса, а как утверждение: — Он сошел с ума.
«А вот и нет! — подумал Иван и с неимоверным трудом удержал дикий смех, который так и рвался наружу. — Он с самого начала был безумен, как день женитьбы Фигаро! Вероятно, ещё при жизни рехнулся — когда начал складировать у себя в подвале человеческие черепа».
Однако вслух купеческий сын произнес, полуобернувшись к своей невесте и к доктору:
— Я сейчас попробую сам отодвинуть дерево вот этим. — Он слегка тряхнул чугунной пикой, с наконечника которой упало несколько белесых кристаллов ляписа, так что чёрный волк, испуганно взвизгнув, отскочил в сторону. — Но для этого мне нужно будет просунуть руку в щель между дверью и косяком. Если моя рука там застрянет, — он всё-таки не удержался: нервно хохотнул, — тяните меня обратно изо всех сил. И, главное, присматривайте за ним.
И он кивнул на волкулака. А затем выбросил за дверь чугунный прут — с таким расчетом, чтобы тот упал на землю прямо за порогом. После чего снял с себя сюртук, бросил его прямо на пыльный пол, закатал рукава рубашки и, опустившись на корточки, стал изо всех сил тянуться к своей импровизированной пике.
Иванушке почудилось, что он протискивает руку в плотно сжатую пасть какого-то чудища. Ладонь купеческого сына ещё так-сяк пролезла в зазор, который имелся между дверью и притолокой. А вот предплечье просунулось едва до середины, когда застряло намертво. Ни туда, ни сюда. Ну, не был Иван Алтынов субтильным юношей, что уж там говорить. И теперь его правую руку будто сдавили тугие челюсти, полные мелких острых зубов: дверь склепа — по всему её ребру — покрывали отколовшиеся щепки. После того, как здесь бесчинствовали ходячие мертвецы, поднятые из могил Валерьяном Эзоповым, никто так и не привёл её в порядок. Для этого дверь требовалось как минимум отпереть, а никому, кроме самого Ивана, такое оказалось не под силу.
Впрочем, купеческий сын всё-таки сумел подобрать с земли чугунную пику. И, кое-как перехватив её, попытался острым наконечником дотянуться до ствола упавшей липы — оттолкнуть его от двери ещё хоть чуть-чуть. Чтобы можно было просунуться в проём, не рискуя содрать себе кожу до самого мяса.
На вид представлялось, что упавшее (обрушенное дедулей) дерево находится совсем близко. И чугунный прут вот-вот коснется его. Иван стал протискивать руку дальше, и от натуги у него даже в висках заломило. Он буквально услышал, как на его предплечье лопается кожа, и ощутил как щепки (зубы) врезаются в его плоть. И край двери, и притолока окрасились в алый цвет. А Зина за спиной у Ивана испуганно ойкнула: явно увидела, как он раскровенил себе всю руку. Но зато его рука, повлажневшая от крови, продвинулась вперёд ещё на пару вершков. И наконечник пики коснулся ребристой сухой коры старой липы.
Вот только — остриё не могло упереться в древесину как следует: лишь царапало поваленный ствол. Сдвинуть тяжеленное дерево с места не получалось, хоть убей.
Иванушка застонал, но не от боли — от разочарования. И снова попробовал протолкнуть руку за дверь. Ему показалось вначале: это получается! Но тут он со всего маху треснулся правым локтем об угол дверного косяка.
От жгучего, ошеломляющего прострела у купеческого сына запрыгали искры перед глазами. И он, зажмурившись, стиснул зубы так, что заскрипела эмаль: боялся напугать Зину своим криком. Иванушке почудилось: на мгновение или два он лишился чувств. А когда он снова открыл глаза, то решил: его обморок всё ещё длится. Поскольку видел он теперь перед собой вовсе не Духовской погост. И не упавшее дерево. Картина ему предстала совершенно иная.
Иванушка стоял прямо перед окном в какой-то просторной горнице, и в спину ему били солнечные лучи. Он даже видел сероватую смутную тень, лежавшую на полу: свою собственную. Но, конечно, ясным днём тени этой надлежало бы оказаться куда более отчетливой. Да и его самого никак нельзя было бы не заметить, если его фигура возвышалась на фоне оконного проёма. Но вот, поди ж ты: два человека, которые в этой горнице беседовали, Ивана, что называется, в упор не видели. Хотя на окно время от времени поглядывали!
«Я стал невидим в солнечном свете!» — Купеческий сын издал мысленный нервический смешок.
И тут же в голове у него раздался голос, который он никогда не смог бы забыть. «Тебя там сейчас нет, Ванятка, — произнес Кузьма Петрович Алтынов. — Но тебе нужно смотреть во все глаза, а главное — слушать, что эти двое говорят! Тот, кто постарше — это князь Михайло Дмитриевич Гагарин. А паренёк — его молодой управляющий из Казанского: Востриков Алексей. Они оба — наши с тобой предки».
И купеческий сын наконец-то вслушался в то, о чем говорили эти два человека, оба — облаченное в платье петровской эпохи. Один — уже немолодой, грузный, в летнем кафтане с золотым шитьем и в напудренном парике, завитки которого спускались ему ниже плеч. Другой — не старше восемнадцати лет на вид, облаченный в лёгкий камзол, светловолосый и голубоглазый. Чем-то он неуловимо походил на самого Иванушку, но рост имел средний и был заметно тоньше в кости. Пожалуй, ему-то не составило бы труда просунуть руку и в самую узкую щель! Князь сидел в кресле за столом, заваленном бумагами, а молодой человек стоял перед ним — в довольно небрежной позе: выставив вперёд согнутую в колене ногу в ботфорте.
— Мне передали бумаги, который ты прятал в своей комнате — даже тайник для них оборудовал! Неужто и впрямь надеялся что-то укрыть от меня в моём же собственном доме? — Князь смотрел на Алексея Вострикова так пристально, как если бы взглядом хотел прожечь в нём дыру.
Но юноша, похоже, не собирался опускать глаза: стоять перед проклятым князем, потупившись. И глядел на собеседника с демонстративно вежливым, выжидательным выражением. Михайло Дмитриевич выждал с минуту, но потом, поняв, что его управляющий ничего не скажет, продолжил сам:
— Я показал бумаги твои одному знающему человеку, и он, вообрази себе, сказал, что писаны они не кем-нибудь, а знаменитым аглицким натурфилософом — господином Невтоном.
— Ньютоном. — Юноша будто и не понимал, что поправлять князя ему уж всяко не стоит.
— Что-что? — переспросил Михайло Дмитриевич.
— Правильно называть сего учёного мужа — Ньютон. Так произносится по-аглицки, хотя латинскими буквами пишется иначе.
— Так ты что же, — князь в удивлением выгнул одну бровь, — по-аглицки разумеешь?
— Just a litle[5]. — Алексей чуть развел большой и указательный пальцы правой руки, показывая, сколь невелики его познания в английской языке. — По-немецки и по-французски разумею много лучше.
Иванушка даже не удивился, когда уловил в его голосе легкий оттенок тщеславия. Молодой управляющий, которого князь прислал на смену тому, кого загрызли волки, явно знал себе цену. И прибедняться не собирался.
Михайло Дмитриевич покачал головой — то ли в сомнении, то ли в восхищении.
— И ты ведаешь, о чём в тех бумагах писано? — спросил он.
Алексей вздохнул, чуть поморщился и поглядел в сторону окна — возле которого стоял невидимый для него наблюдатель. И во взгляде молодого управляющего Иван Алтынов прочёл: тот понимает, что изворачиваться и наводить тень на плетень нет никакого смысла. Таинственные документы Исаака Ньютона оказались в руках у князя. А сам он, Алексей Востриков, находился…
Иванушка обернулся, чтобы проверить свою догадку, и коротко кивнул самому себе. За окном виделось Старое село — ещё не постаревшее: с крепкими домами, с частоколом по периметру, со смотровой вышкой на небольшом отдалении. И тёмной громадой возвышался за частоколом Духов лес. Можно было не сомневаться: они все находятся сейчас в княжеском тереме, от которого теперь в заброшенном селе остались одни руины. Как-никак, полтора века минуло!
А молодой управляющий между тем снова перевёл взгляд на князя, ответил:
— Я слышал, будто те записи содержат в себе секрет получения вещества, которое именуют lapis philosophorum — философский камень. Но правда сие или вымысел — сказать не могу. Познаний в алхимии не имею. К большому сожалению.
Князь глядел на него изучающе минуты полторы или две. А потом промолвил — и его довольная улыбка поначалу удивила Иванушку:
— Вижу, ты и вправду — внук мой. Настасья не соврала о тебе. Да и лицом ты пошёл в нашу породу. Ты ведь в Москве вырос, верно?
Для Алексея Вострикова слова князя об и родстве явно не стали откровением. И молодой управляющий лишь кивнул:
— Да, в Москве.
Он снова поглядел в сторону окна, и купеческому сыну показалось: юноша не очень понимает, к чему клонит его новообретённый дед? Выражение Алёшиного лица было слегка озадаченным. И только потом, когда Алёша перевёл взгляд на смутную тень у Иванушки под ногами, тот понял: княжеский управляющий ощущает его присутствие! Ну, или, по крайней мере, чувствует: что-то непостижимое сейчас происходит.
— Ну, тогда, — проговорил между тем князь Гагарин, — надобно тебе в Москву вернуться. Дабы самому доискаться до истины. И, разумеется, поделиться со мной, когда ты это сделаешь. — Он ухмыльнулся. — А тут, в Казанском, тем более делать нечего! Ты ведь сам настаивал, чтобы я отселил отсюда всех своих крестьян. И я, заметь, с твоими доводами согласился. Так что тебе негоже артачиться! Ведь это твоими усилиями сельцо моё обезлюдело. — И он тоже поглядел в сторону окна, возле которого стоял Иванушка; но — явно ничего необычного не уловил.
Вот теперь молодой управляющий впервые за всё время выказал беспокойство.
— Я не могу вернуться! — быстро произнёс он, и по лицу его пробежала тень. — Вы и сами это знаете. Вам известно, что я не ради денег поступил к вам на службу. Деньги у меня имеются. Я… скажем так: получил наследство. От того же самого лица, которому прежде принадлежал секретный архив Исаака Ньютона.