— Через минуту мы будем рядом с волком! Только глянем сперва одним глазком, как там Басурман. — А затем бросил через плечо: — Догоняйте, доктор!
И они устремились вбок от ограды. Им требовалось сделать совсем небольшой крюк: ахалтекинца они оставили возле кустов, которые было видно прямо от погоста. Лишние полминуты не решили бы дело, а Иван прикинул: доктор мог бы последовать за ними верхом, чтобы не надорвать себе сердце пробежкой по лесу. Если, конечно, гнедой жеребец не заартачится и позволит эскулапу сесть в седло.
Вот тут-то по лесу и разнеслось громкое, яростное ржание ахалтекинца. Так что Иванушка и Зина одновременно вздрогнули, переглядываясь. И чуть замедлили бег.
— Дай мне пистолет, Зинуша! — шепотом попросил Иван; он вытянул шею, пытаясь разглядеть: что там, за кустами? Или: кто там?
— Ну, нет! — девушка завела за спину руку. — Я стреляю получше, чем ты!
И купеческий сын не успел ничего ей возразить: Басурман снова заржал. Ещё громче и раздраженнее, чем прежде. А потом из-за кустов малины, на которые Иванушка набросил поводья ахалтекинца, донесся ехидный голос:
— Я надеялся, голубки, что вы сюда вернетесь — раз уж бросили тут животину без привязи. И рад, что не ошибся. Да не бегите вы уже, хватит! Спешить вам более некуда.
И, говоря это, из-за кустов выступил рослый мужик. В правой руке он держал полицейский револьвер «Смит и Вессон», а левой рукой сжимал поводья гнедого жеребца, который бешено косил на него глазом и то и дело порывался встать на дыбы. Иванушка сразу узнал Тихона Журова, хоть прежде всегда видел его в форменной одежде городового, а теперь тот облачился в какой-то серый армяк, и на голову вместо фуражки с полицейской кокардой нахлобучил какой-то потёртый картуз.
Зина тотчас вскинула пистолет, однако на курок не нажимала.
Купеческий сын первый крикнул бы ей: «Стреляй!» — ведь субъект этот входил в список, составленный её папенькой. И, стало быть, серебряная пуля плакала по нему, даже если забыть о том, как он развозил по городу «волчью воду» — свидетелем чего стал Парнасов. Да вот беда: на линии огня находился и Басурман, которого серебряная пуля могла убить или поранить не хуже, чем свинцовая. И невеста Иванушки это хорошо понимала. А уж сам Журов понимал тем паче.
— Прямо сейчас, — он осклабился, двигая пистолетом вправо-влево — переводя дуло с Иванушки на его невесту и обратно, — вы оба пойдете со мной. Не бойтесь, ничего дурного вам не сделают! Просто с вами кое-кто желает переговорить. Но сперва вы, барышня, — он глянула на Зину в упор, и ухмылка с его губ слетела, — бросите на землю эту свою пукалку! Ясно же, что стрелять из неё вы не станете.
Ивану почудилось, кто в этот момент чуть качнулись ветки малинника у Журова за спиной. Однако сам переодетый городовой явно ничего не заметил.
— Делай, как он говорит, Зинуша! — Иванушка на миг смежил веки, чтобы сосредоточиться, но всё же сумел перехватить недоуменный Зинин взгляд; девушка, похоже, раздумывала: а уж не рехнулся ли её жених?
Однако спорить она, слава Богу, не стала: бросила старинный дуэльный пистолет наземь. И он беззвучно упал на мягкий моховой ковёр. Журов проводил его взглядом, на секунду перестав смотреть на тех, кто перед ним стоял. И купеческий сын решил: пора!
На долю секунды сомнение охватило его: сработает ли снова странный дар, что он получил от деда? Но тут кусты за спиной городового снова закачались. И на сей раз Тихон Журов их движение уловил: начал поворачиваться в ту сторону — наставляя полицейский «Смит и Вессон» на доктора Парнасова, который появился перед ним, держа на отлёт правую руку, затянутую в каучуковую перчатку.
— А не желаете ли нитрата серебра на закуску? — громко выговорил Павел Антонович, делая замах.
«Да у него же оставалось нитрата серебра всего несколько крошек!» — мелькнуло у Иванушки в голове.
И он, уже не колеблясь, резко крутанул левой рукой, копируя давешний жест своего деда.
А затем три вещи произошли одновременно.
Переодетый городовой спустил-таки курок.
Револьвер, ломая ему пальцы, вывернулся из его руки и по высокой дуге отлетел вбок.
Доктор швырнул городовому в лицо какие-то мелкие белые катышки, тут же облепившие ему кожу.
Тихон Журов зашелся диким криком — прижимая к лицу обе руки. И правую — пальцы которой наверняка оказались сломаны. И левую, из которой ему пришлось выпустить поводья Басурмана.
И в ту же секунду ахалтекинец, которого больше ничто не сдерживало, взвился на дыбы. И опустил копыта обеих передних ног на голову человека (не человека), прикрытую одним лишь картузом.
Глава 26. Закрытые двери
30 августа (11 сентября) 1872 года. Среда
Осень 1725 года
Иван и Зина кинулись к доктору, лишь мельком поглядев на другого человека — распростершегося на земле. По лицу Парнасова текла кровь, но он вскинул руку в каучуковой перчатке, показывая: всё нормально!
— По касательной задело. Не волнуйтесь: это всего лишь царапина. — И Павел Антонович даже не стал открывать свой саквояж и доставать оттуда пластырь — просто извлёк из кармана сюртука носовой платок и прижал к щеке.
Зина поспешила к доктору: помочь ему вытереть кровь с лица. И только тогда купеческий сын перевёл взгляд на Тихона Журова, рядом с которым Басурман продолжал нервно бить копытами. Иван склонился над поверженным, вновь ощутив, как ему в руку врезается подобие ледяной иглы. Но теперь он едва обратил на это внимание. Его куда больше волновал городовой-волкулак. Иванушка понятия не имел, убил гнедой жеребец этого человеко-зверя или нет? И был несказанно рад, когда рядом возник Парнасов: приложил пальцы к шее Журова, а потом ещё и припал ухом к его груди.
— Не дышит, — констатировал Павел Антонович. — Но вы сами понимаете, — он серьёзно и цепко взглянул на Ивана, — что это не гарантия…
Он умолк на полуслове, но Иван отлично его понял: не было гарантии, что вервольфа таким способом возможно лишить жизни. Да, голова Журова, распростёртого на земле, выглядела размозженной. Ну, так ведь ещё недавно у господина Полугарского не было левой руки, а потом ситуация моментально переменилась!
Конечно, гарантии можно было бы обеспечить: пальнуть Журову в голову из пистолета, заряженного серебряной пулей. Но — поступив так, Иван Алтынов ощутил бы себя палачом. И он быстро проговорил:
— Надо связать его, прежде чем мы отсюда уйдем. Береженого Бог бережет.
— Но, может, нитрат серебра его уже прикончил? — К ним приблизилась Зина и с уважением посмотрела на доктора. — Как ловко вы его метнули!
— Да какой там нитрат серебра! — Парнасов махнул рукой и стянул с неё, наконец, перчатку из каучука. — Его у меня почти не осталось. То, что я бросил ему в лицо — это была каустическая сода, которую я забрал у господина Свистунова. Волкулаком был Журов или нет, а едкий натр кожу ему ожёг! — И он кивнул на бездыханного городового, на побледневшем лице которого и впрямь багровели многочисленные красные отметины.
Иван машинально потёр красное пятно на своей руке и перехватил ещё один цепкий взгляд Парнасова. Но никаких вопросов эскулап ему задавать не стал. Так что они быстро связали переодетому городовому руки и ноги крепкой веревкой, которая нашлась в сумке, притороченной к седлу Басурмана. После чего Парнасову не без труда, но всё же удалось взгромоздиться на ахалтекинца: жеребец явно проникся к доктору пиететом.
— Скачите за нами следом, Павел Антонович! — велел эскулапу Иван.
А затем взял за руку Зину, которая успела уже подобрать с земли пистолет с серебряной пулей, поправил на плече ремень сумки, где лежал «Смит и Вессон» исправника, и поудобнее перехватил свободной рукой тяжелый чугунный прут. Можно было бы и журовский револьвер забрать с собой, да не оставалось времени искать его: они все трое устремились туда, где поджидал их чёрный с проседью волк.
Татьяну Дмитриевну появление Ильи Свистунова мало, что удивило: насторожило. И дело тут было даже не в том, что дядей молодому газетчику приходился Пётр Филиппович Эзопов. Ну, то есть — в этом, конечно, тоже. Но, если бы уездный корреспондент заявился сюда один, госпожа Алтынова, пожалуй, восприняла бы это даже благожелательно. Ибо появление его означало бы: Илюша видит в ней кого-то вроде родственницы. Но пришёл-то он вместе с Агриппиной Федотовой! И Татьяну Дмитриевну неожиданно посетила мысль, которая прежде ей в голову не приходила. Не иначе как Агриппинино ведовство было в таком недомыслии повинно!
«Ведь она и Петя когда-то состояли в любовной связи! — Маменька Ивана, которая уже шла отпирать дверь охотничьего дома, даже приостановилась на полпути; и бежавший рядом Эрик удивленно на неё глянул, явно не понимая: из-за чего возникла заминка? — Интересно, когда Агриппина напросилась ко мне в услужение, она действительно хотела услужить мне?»
Эрик Рыжий издал между тем протяжный недоуменный мяв. И выжидательно посмотрел на Татьяну Дмитриевну, запрокинув башку. А в дверь дома громко и нетерпеливо застучали с крыльца, так что ясно было: отпереть придётся. Не то, чего доброго, на этот шум новые волкулаки набегут.
Но прежде, чем впускать в дом гостей, Татьяна Алтынова вернулась на секундочку к кухонному столу. И набросила старую полотняную салфетку на тетрадь с записками Марии Добротиной, пряча их от посторонних глаз.
Иван порадовался, что усадил доктора Парнасова на Басурмана. Чёрный волк мчал по Духову лесу с такой прытью, что опавшие листья вздымались за его спиной наподобие шуршащего шлейфа. Даже сам купеческий сын и его невеста едва поспевали за помещиком-волкулаком, который явно вёл их в сторону Старого села. А уж доктор давно бы от них отстал. А так — он скакал следом за волком, давая им с Зиной дополнительный ориентир. Они не потеряли бы оборотня из виду, даже если бы и не смогли бежать за ним след в след.