Постарайтесь в схватку с ним не вступать! Просто задержите его на пару минут, а потом бегите к башне!
Иван рассчитывал, что сумеет загородить вход в неё сорванной с петель дверью, закрепив её в проеме с помощью чугунной пики. Или, на худой конец, придавив эту дверь собственной спиной. Если повезет — изнутри башни. А, если выбора не останется, то снаружи. Но сперва нужно было сделать так, чтобы Зина и отец Александр попали внутрь, не ухнув в тот провал, что зиял теперь в башенном полу. А ещё — запустить внутрь доктора-волкулака, который то ли не понял обращенного к нему посыла Иванушки, то ли не пожелал ему следовать.
Купеческий сын собрался уже произнести то же самое вслух — махнув рукой на то, что и второй волкулак уловит его слова. Однако ничего сказать не успел. Пегий волк (Журов) ринулся вперёд, взрывая лапами мягкую землю. И впервые за всё время зарычал: низко, с чудовищно неблагозвучными модуляциями. Такой звук возник бы, если бы кто-то нажал разом несколько басовых клавиш на фортепьяно, одновременно придавив ногой педаль.
— Доктор, берегитесь! — крикнул Иван, а затем спустил курок револьвера, совершенно не думая, для чего он это делает.
Пуля даже не попала в пегого волка — угодила в землю возле самых его лап. Но на миг звук выстрела отвлёк зверя, и (доктор Парнасов) светло-рыжий неофит успел отпрянуть за миг до того, как зубы противника вспороли бы ему бок.
— Зина, отец Александр — к башне! — снова воззвал Иванушка к своим спутникам.
И те начали, наконец, пятиться — медленно, по-прежнему глядя лишь на двух зверей. Иван тоже сделал шаг назад и поудобнее перехватил свою пику. «Если что, — мелькнуло у него в голове, — метну её в Журова, а дальше будь что будет».
Доктор-волкулак между тем огрызнулся неожиданно яростно, и его зубы клацнули возле самой морды противника. Который, увы, тоже сумел податься назад. И два звере-человека, поворотясь мордами друг к другу, стали совершать круги, будто на ярмарочной карусели. Оба они, несомненно, высматривали слабые места друг у друга; но доктор сделался волкулаком только-только, а Журов уже имел какой-никакой опыт по сей части. Теперь они в унисон рычали, и от этого низкого вибрирующего звука у Иванушки слегка заложило уши.
Его невеста и её папенька продолжали по-рачьи медленно пятиться к башне, и купеческий сын снова крикнул им:
— Зина, отец Александр, поспешите! Только не переступайте без меня порог!..
А в следующий миг перед глазами у Ивана Алтынова вспыхнула вдруг радуга. Точнее, множество радуг: несколько десятков разом, пускай и очень маленьких. Причём все они сияли не в небе, а совсем близко от земли: возле заросшей сельской дороги, чуть позади скалящих зубы оборотней.
Зина едва верила собственным глазам: к месту схватки двух волков двигалась радужно-перламутровая женщина. Поповская дочка не могла бы сказать, как именно происходило это движение: силуэт, переливавшийся в солнечных лучах, словно парил над землёй. Но в том, что силуэт принадлежал именно женщине, Зина ничуть не усомнилась. Не могла только разобраться: из чего сделано платье, переливавшееся на незнакомке всеми цветами спектра? А, главное, откуда эта особа появилась? Вот только что — её здесь не было. И вдруг она выпорхнула с той стороны, где не находилось ничего, кроме деревянной ограды Казанского погоста.
— Папенька, смотрите! — Девушка указала рукой на перламутровую незнакомку.
А в следующий момент силуэт, переливавшийся радужными оттенками, оказался пронизан солнечными лучами насквозь. И Зина позабыла, что нужно дышать. Делая очередной шаг назад, она оступилась и наверняка рухнула бы навзничь, если бы папенька не поддержал её под локоть. Но и он сам смотрел теперь не на двух волков, а именно на перламутровую псевдо-женщину. Состоявшую, как оказалось, из костей, лишенных всякой плоти, и прилепившихся к ним речных ракушек. Каким образом они держались на скелете этого создания — Бог весть; но все они были обращены вогнутыми сторонами наружу. Так что каждая раковина являла собой маленькое зеркальце, отражавшее солнце.
А ещё — от перламутровой ведьмы исходила немыслимая, запредельная, чуждая всему человеческому злоба. Она походила на ядовитого паука оглобельной величины, жвала которого раззявились, а тощие лапы напряглись перед скачком на облюбованную жертву. Зина увидела, как её папенька поднял руку и осенил себя крестным знамением. Она и сама поступила бы так же, да в правой руке она держала саквояж. А переложить его в левую руку — это потребовало бы сейчас от поповской дочки нереальных, прямо-таки трансцендентных усилий. Девушка замерла, глядя на перламутровую — и даже моргнуть была не в состоянии.
Тут и оба волка явно кое-что ощутили. Разом перестав смотреть друг на дружку, они одновременно повернули головы к (женщине-скелету) перламутровой ведьме. Да так и застыли в одинаковых позах. И девушке показалось: она видит в каждой из речных ракушек перевёрнутое волчье отражение: лапами вверх, головами вниз.
Зина решила бы: перламутровая тоже смотрит на волкулаков. Да только никаких глаз у этого существа не имелось. Если она и следила за тем, что происходило рядом с ней, то каким-то иным способом — не с помощью зрения. И пегий волк внезапно перестал рычать, захлопнул пасть и медленно, явно против своей воли, сделал к ведьме короткий шажок. Потом ещё один — чуть длиннее. А вот оборотень светло-рыжей масти, в которого перекинулся доктор, продолжал оставаться на месте. Хоть ему наверняка это нелегко давалось: он покачивался взад-вперёд, словно его дергали к перламутровой невидимые нити.
— Павел Антонович, бегите! — закричал Ванечка; каким-то образом он предугадал, что случится дальше.
Волк светло-рыжей масти, в которого перекинулся доктор, успел отпрыгнуть в сторону — явно подстегнутый криком Зининого жениха. А его противник лишь оглянулся на человека, который кричал. Выпустил перламутровую из поля зрения. И она моментально (перебежала? перелетала?) переместилась к самой его морде. Нависла над вервольфом, как нависает над нерадивым учеником разгневанный ментор. И речные ракушки, нацепленные на скелет ведьмы, застучали сухо и часто.
Светло-рыжий волк при этом звуке сорвался с места и помчал, слегка припадая на правую заднюю лапу, в ту сторону, где на лесной опушке располагался Духовской погост. А пегий волкулак будто закостенел: только глядел, не отрываясь, на сотни собственных отражений, что трепетали сейчас в перламутре.
А потом отражения эти начали вдруг меняться. Зина могла бы поклясться: сперва изменения затронули именно их, и только потом — самого волкулака. Сотня перевёрнутых зверей начала словно бы размываться. И девушке сперва почудилось: это у неё самой из-за переживаний всё поплыло перед глазами. Да и находилась она от перламутровой не так уж близко; так что, даже обладая отличным зрением, вполне могла обсмотреться.
Но нет: с самим волкулаком почти сразу же стало происходить то же самое, что и с его перевёрнутым копиями.
— Он делается человеком!.. — в полный голос произнёс Зинин папенька.
Судя по его тону, он тоже не вполне доверял собственным глазам. А ведь он и сам прошёл обратное преображение — ему ли было удивляться такому!
Ванечка же при виде происходящего сделал несколько шагов назад. То, что сейчас творилось на их глазах, ему явно не особенно нравилось.
— Это ведь из-за меня она восстала… — проговорил он очень тихо; но Зина всё равно его услышала.
А пегий волк, прямо на глазах терявший шерсть, вдруг принялся кататься по земле. И звуки, который он при этом издавал, оказались преисполнены такого страдания, что Зина едва не бросила наземь саквояж доктора, дабы зажать ладонями уши. То был и не вой, и не стон, и не плач. Но вместе с тем — и то, и другое, и третье одновременно. Кости волкулака вытягивались, а голова его прямо на глазах проминалась внутрь: в том самом месте, куда давеча угодили копыта Басурмана.
— Бежим, пока она отвлеклась на него! — Ванечка, наконец, повернулся к своим спутникам.
Зина даже вздрогнула при виде его лица: казалось, эта перламутровая напугала её жениха сильнее, чем все давешние оборотни, вместе взятые. «Он что-то такое о ней знает!» — мелькнуло у девушки в голове.
Между тем городовой-волкулак очеловечился уже в полной мере: обратился в обнаженного мужика с размозженной головой. И Зина не успела отвернуться: разглядела всё, что случилось дальше. Башка городового Журова не просто промялась внутрь: из образовавшего пролома потекла кровь, а с нею вместе — и что-то жёлтое, густое. Голый мужик рухнул навзничь, по телу его пробежала судорога, скрюченные пальцы рук процарапали дорожную пыль. И — больше он уже не двигался.
А перламутровая распрямилась. И, хотя никаких глаз у женщины-скелета не имелось, поповская дочка мгновенно уверовала: она видит их всех троих — и её саму, и папеньку, и Ванечку.
Иван Алтынов вскинул «Смит и Вессон», выстрелил в перламутровую ведьму три раза подряд. Но лишь раздробил и выбил несколько речных ракушек, что обрамляли её силуэт. Причём самые крупные их фрагменты даже не остались лежать на земле: притянулись обратно к перламутровой, как опилки — к магниту. И ведьма — по-прежнему не совершая никаких зримых движений — вновь направилась в их сторону.
— Чего она от нас хочет? — растерянно вопросил Зинин папенька.
Ванечка ничего ему не ответил. Но даже Зина понимала, чего хотят подобные создания, вернувшиеся к мнимой жизни: истреблять всё живое. Делать из живого — мёртвое. Такое, как они сами. И вряд ли её отец мог на сей счёт заблуждаться.
Девушка увидела, что её жених сунул бесполезный револьвер обратно в сумку, но пику свою не бросил — лишь переложил её на левую сторону. А освободившейся правой рукой стиснул Зинину ладонь.
— К башне! — бросил он. — И за порогом смотрите под ноги! Там в полу — огромный провал.