А когда она вновь посмотрела на скелетообразное существо, то едва удержала радостный смех: оно работало! Средство, которое назвала в своём дневнике девица Добротина, и впрямь оказалось способно изничтожить любое колдовство! Разрушение скелетообразной твари не началось моментально, но, начавшись, оказалось таким стремительным, что за ним не мог уследить глаз.
Вот только что — тварь стояла, навалившись на Ивана: вдавливала его в отсыревшие и потемневшие доски старой двери. А затем — всё, из чего состояла бывшая Елена Гордеева, обрушилось наземь. Осыпалось, как пересохший куличик из песка, по которому ударил ногой уставший играть ребёнок. Кости её, которые, как видно, успел порушить своей пикой Иван, упали, развалившись на осколки и подняв в воздух облачко праха, которое тут же унёс налетевший с погоста осенний ветерок. И только ракушки, хоть и оказались частично разбитыми, продолжили радужно сиять в лучах предвечернего солнца.
Иванушка едва мог отдышаться. И всё равно — при виде своей maman, которая была увешана серебряными ложками, он едва удержался, чтобы не разразиться гомерическим хохотом. Ему пришлось изобразить кашель, чтобы скрыть рвущийся из горла смех. Но, по счастью, его маменька решила: кашляет он из-за недавнего удушения. Обижать её — когда она проявила такую отвагу, кинувшись его спасать, — купеческий сын уж точно не желал.
С момента появления Татьяны Алтыновой и до распада ведьма не прошло, по-видимому, и одной минуты. Ибо Иван ещё не справился с фальшивым кашлем, когда к башне уже подбежал, запыхавшись, Илья Свистунов.
Быстро оглядевшись по сторонам, уездный корреспондент облегчённо выдохнул: похоже, здесь не оказалось того, что он опасался увидеть. А потом без всяких предисловий газетчик обратился к Иванушке:
— Нельзя убивать оборотней всех подряд, Иван Митрофанович, если и представится такая возможность. Среди них могут быть ни в чем не повинные люди… Ну, то есть: создания. Даже дети!..
Но купеческий сын только кивнул: уже и сам это понял. Он отстранился от двери, сдвинул её вбок. И в тот же миг из башни выскочила Зина, которую Иванушка поймал в объятия, притянул к себе и прижался к её губам долгим, без всякого намёка на невинность, поцелуем. Солнце перевернулось за сомкнувшимися веками Ивана и словно бы вплавилось в его тело, так что ему показалось: все его кости начали таять. Однако его ничуть не напугало это ощущение: оно было едва ли не самым прекрасным из всего, что он испытал за свою жизнь. Он улавливал трепетанье Зининого пульса, прижимая ладони к её талии, не стянутой корсетом. Чувствовал, как от девушки исходит мягкое, словно от парного молока, тепло. И всем своим существом он впитывал странный, дразнящий вкус Зининых губ: сладость имбирного пряника в смеси с горьковатой карамелью из жженого сахара. И чудилось Иванушке, что губы его невесты растворяются от прикосновений его языка, будто карамель. А когда они, наконец, отодвинулись друг от друга, глаза Зины сияли.
С огромной неохотой Иванушка оторвал взгляд от её лица и огляделся: рядом с ними застыли полукругом Татьяна Дмитриевна Алтынова, Иван Свистунов, отец Александр и Эрик Рыжий. Причём полное одобрение происходящего читалось даже на задранной кверху остроухой морде кота. А Зинин папенька — удивительное дело! — улыбался, не пытаясь призвать своих чад к благопристойному поведению. «Похоже, — подавляя смешок, подумал Иван, — пребывание в обличье волка пошло ему на пользу!»
Глава 30. Провал
30 августа (11 сентября) 1872 года. Среда
Иван Алтынов знал теперь, что нужно предпринять. Разговор с Ильёй Свистуновым помог ему это понять. А паче того — картина, возникшая при встрече городового-волкулака с перламутровой ведьмой. Нужно было срочно отправить телеграмму в Москву: инженеру Свиридову. Сделать новый заказ, который включал бы в себя ещё один воздушный шар — но не только. Иванушка рассчитывал, что инженер сумеет изготовить или купить большое вогнутое зеркало, можно — металлическое. И закрепить его на нижней части гондолы монгольфьера — вогнутой стороной наружу. О чём купеческий сын и сказал Свистунову, Зине, её отцу и своей маменьке. Они беседовали, стоя на пороге сторожевой башни. Причём и Татьяна Дмитриевна, и газетчик Илья с любопытством заглядывали внутрь. Им-то ещё не удалось там побывать.
— А в дополнение к этому средству, — прибавил Иван, — можно будет воспользоваться придумкой самих волкулаков. Только в водовозных бочках мы станем разводить по городу святую воду, а не ту, что извлечена из Колодца Ангела. Конечно, святая вода поможет лишь тем, кого обратили против его воли, но и от этого способа отказываться нельзя! Мы не можем перебить всех оборотней — нам нужно вернуть им человеческий облик.
— И я с огромной радостью стану вам в этом содействовать! — тут же подхватил отец Александр. — Нужно раз и навсегда положить конец волчьей напасти в Живогорске! Мой прадед пытался это сделать, да не сумел довести всё до конца: оборотни вернулись…
— Но выходит, — проговорил между тем Илья Свистунов, — Колодец Ангела — это всего лишь одно из мест возможного перехода? Елена Гордеева приказала вырыть колодец именно там, поскольку её лозоходец решил: на том участке земли переход — ближе всего к поверхности. Но тогда где-то здесь должны быть и другие места, откуда можно совершать перемещения!
— Возможно, — сказал Иван, — одно из них — в фамильном склепе Алтыновых. Как-то же мой дед попадал оттуда в подвал дома на Губернской улице!
— Но мы ведь так и не разглядели толком, что находится здесь — в этом подвале! — Зина указала рукой вглубь сторожевой башни.
Однако сумерки, которые серели за её порогом, отчего-то показались Ивану вероломными, как прогнившая стена под свежей штукатуркой. И дело состояло даже не в проломленном полу, и не в кольях, которые понатыкали в башенном подполе. Имелось что-то помимо этого… И купеческому сыну померещилось: его дед, Кузьма Алтынов, предостерегающе взмахивает своей многосуставчатой рукой, воспрещая заходить внутрь.
А вот у Ильи Свистунова уже загорелись глаза от любопытства.
— Давайте и вправду зайдем и всё там осмотрим, господин Алтынов! — повернулся он к Иванушке.
— А где же Агриппина Ивановна? — вопросил купеческий сын — и не только потому, что хотел отвлечь внимание своих собеседников, собравшихся возле него в кружок: Иван и в самом деле только теперь вспомнил про Агриппину Федотову. — Я вроде бы видел её — она тоже шла сюда.
Зина изумленно заморгала и принялась глядеть по сторонам, ища свою баушку. Да и Татьяна Дмитриевна стала озираться:
— В самом деле, где же она?
А вот отец Александр словно бы смутился и быстро посмотрел себе за спину, как если бы ожидал, что именно там стоит сейчас его малоуважаемая тёща. И, никого там не обнаружив, напряженно произнёс, обращаясь к госпоже Алтыновой:
— Очевидно, Агриппина Ивановна по какому-то своему капризу вызвалась вас сопровождать?
Но тотчас же Зинин папенька вздрогнул: ответ на свой вопрос он услышал не от Татьяны Дмитриевны.
— Мне капризничать не по летам, дорогой зять. Я сюда отправилась, рассчитывая переговорить с Иваном Митрофановичем. Но я уже услыхала: ему господин Свистунов поведал, каково сейчас положение дел в Живогорске.
Из-за угла башни к ним шла Агриппина Федотова. Точнее, Иван лишь по голосу понял: к ним движется Зинина баушка. Разглядеть её он не сумел бы, даже если бы постарался: ведунья приняла для этого меры. Перед собой она держала на вытянутых руках большой кусок ветхой белой ткани: то ли старую скатерть, то ли изношенную простынку. А, может, и что похуже — если учесть, что рядом располагался погост. Иванушка даже гадать не хотел, где она позаимствовала эту чадру. Но вот её назначение его чрезвычайно заинтересовало. Да и явно — не его одного. У отца Александра только что глаза на лоб не полезли, а Илья Свистунов подался вперёд и попытался посмотреть на Агриппину поверх белого покрывала.
— Похоже, вы, Агриппина Ивановна, тоже осведомлены относительно вогнутых зеркал, — констатировал газетчик. — Но, раз вы их боитесь, то, стало быть: всё, что про вас говорят в городе — правда. — В его словах вопроса не ощущалось.
Отец Александр застонал, будто его ладонь снова прижгли чем-то раскалённым. Зина чуть отступила в сторону — и от своей бабушки, и от маменьки Ивана: встала так, чтобы и случайно не отразиться в серебряных ложках. Да и у самого Ивана возникло схожее желание, однако он подумал: снявши голову, по волосам не плачут. Он сегодня уже подставился под колдовские зеркала: созерцал свои отражения в ведьминых ракушках.
— Так что же, — спросила между тем Татьяна Дмитриевна, и в голосе её Иванушке почудился нехороший, жадный интерес, — если ты, Агриппина, увидишь себя в этих ложках, то распадешься на корпускулы, как она?
Маменька Ивана указала рукой на горстку праха посреди речных ракушек: всё, что осталось от перламутровой ведьмы. И серебряные ложки, которыми был увешан перед платья Татьяны Алтыновой, издали тихий перезвон. Агриппина же издала смешок за своей чадрой:
— Это вряд ли. Здешней ведьме давно уже надлежало истлеть, вот с нею это и произошло. А я свой земной век не исчерпала, так что эти ложки… они, скажем так: сделают меня обычной. Лишат особых дарований. Пускай и не навсегда — на несколько часов или дней. Так что, внучка, — обратилась она к Зине, которую явно могла видеть сквозь неплотную ткань, — ты правильно сделала, что отошла в сторону! Да и тебе, Иван Митрофанович, лучше бы сделать то же самое.
И купеческому сыну померещилось: даже сквозь белую материю (то ли простынку, то ли скатерку) его ожёг всепонимающий взор Зининой бабушки.
— Да побойтесь вы Бога, Агриппина Ивановна! — Священник сделал такое движение, будто собирался зажать ладонями уши, да вовремя спохватился, опустил руки: на перевязанной правой ладони у него был свежий ожог. — Вас послушать, так у нас в Живогорске одни колдуны обретаются!