— Судя по всему, это следы того самого медведя, — сказал Иван. — От них человеком пахнет. Будь иначе, у Эрика шерсть стояла бы дыбом, когда он их изучал.
— Здесь ходил Новиков… — В интонации Зины не ощущалось вопроса, когда она произнесла фамилию претендента на свою руку. — Но тогда над нами — Медвежий Ручей! Не зря же Николай Павлович говорил, что Барышников сумел вывести его из усадьбы прямиком в Духов лес! Только для чего же Новиков сюда спускался? И почему — в зверином обличье?
— Возможно, он мог сюда проникнуть, только перекинувшись в зверя. А для чего спускался… Посмотри-ка туда!
И купеческий сын указал вглубь туннеля. Однако не в ту сторону, откуда пришли они сами, а в противоположную: туда, где подземный ход продолжался за каменной лестницей. Там на рыхлой почве тоже имелись следы, но уже человеческие — мужские. И, если что-то придавало им необычный вид, то это лишь форма мужской обуви, их оставившей: с широким квадратным носом, с глубоко входившим в землю каблуком. Пожалуй, только старинные ботфорты могли запечатлеть на здешней почве такие оттиски!
Причём следы обутого в ботфорты мужчины сопровождались двойной цепочкой медвежьих следов. По всему выходило: пресловутый ведмедь спустился сюда, потоптался немного у лестницы — возможно, принюхиваясь или прислушиваясь, — а затем двинулся туда, где он уловил присутствие путника. Отыскал его и привёл к выходу.
— Так вот почему Барышников выбрался из «перехода» именно здесь и в начале лета! — воскликнула Зина, и купеческий сын заметил: её прелестное лицо потемнело; даже слабое подземное освещение не могло этого скрыть. — Новиков узнал про его странствия и решил вывести отсюда — в расчёте, что тот устроит в Живогорске всё это! Не удивлюсь, если он согласовал свои действия с моею маменькой. Она запросто могла что-то разузнать об истории Добротиных — наших предков. И сообщить семейные легенды Новикову. А он, дождавшись оговоренного с маменькой срока — когда я окончу гимназию — придумал, как получить гарантии того, чтобы вернуться в Живогорск я не захотела!
«Или — не смогла, — прибавил мысленно Иван. — Поскольку эпидемия ликантропии не оставила бы от города камня на камне. Да и у самой Аглаи Сергеевны появился бы повод уехать оттуда — перебраться жить к дочери и зятю. Ради этого она всё и затевала!»
Однако вслух Иванушка ничего этого говорить не стал — чтобы не расстраивать свою невесту ещё больше. Впрочем, она и сама могла сделать ровно те же выводы. А ещё — подумать о том: не её ли ведьмовской дар привел к тому, что они все трое провалились сюда? Дар, который, возможно, являлся для господина Новикова не менее желанным призом, чем усадьба «Медвежий Ручей», которую Зина должна была со временем унаследовать.
Но — им нужно было выбираться из этого жжёно-сахарного подземелья.
— Рыжий, иди сюда! — позвал купеческий сын.
К удивлению Иванушки, запрыгивать к нему на руки Эрик не пожелал: сам побежал по лестнице вверх — вприпрыжку и трубой вздымая хвост. Может, ступеньки показались ему такими пологими, что он не счёл нужным одалживаться — использовать человека в качестве средства перемещения. А, может, неуемное кошачье любопытство подгоняло его. Но, так или иначе, а Иван с Зиной были ещё на середине лестницы, когда пушистый хвост кота мелькнул на фоне круглого оконца в потолке туннеля: Эрик выскочил наружу. И тотчас же купеческий сын и его невеста услышали знакомый мужской голос:
— Батюшки-светы, никак, Рыжий вернулся!
И, когда они через просвет сухого колодца выбрались на внешнюю сторону, то обнаружили Эрика сидящим на руках у Ермолая Сидоровича: пожилого смотрителя усадьбы «Медвежий Ручей». При виде Иванушки и Зины, которые вылезли из-под земли, старик даже не перестал рыжего зверя гладить. Лишь поклонился молодым людям:
— Доброго вам здоровьица! Николай Павлович говорил, что вы должны будете этим путём прибыть — потому и оставил меня здесь: вас караулить. Варвара Михайловна — та поначалу не верила. Но когда из Живогорска прибыл ваш, Иван Митрофанович, знакомец, и то же самое сказал, то и она сомневаться перестала.
— Да когда же сам Николай Павлович успел из Живогорска вернуться? — изумилась Зина.
А Иван Алтынов только озирался по сторонам.
Они все стояли сейчас посреди круглой поляны Велеса, что пряталась за деревьями парковой рощи в Медвежьем Ручье. И круглое отверстие в земле, из которого они только что вылезли, оказалось тем самым бутафорским пнём, который ещё в языческие времена волхвы замаскировали под колодец. Причём под землёй Иван, Зина и Эрик явно провели больше времени, чем казалось поначалу. Когда их всех затянуло в провал, солнце клонилось к закату: близился вечер среды — девятого сентября по заграничному стилю. А здесь осеннее солнце только-только начинало пробиваться сквозь кроны деревьев: стояло раннее утро.
А Ермолай Сидорович между тем отвечал барышне Тихомировой:
— Так ведь господин Полугарский ещё десять дней назад вернулись! И с тех пор места себе не находили: без конца слали телеграммы в Живогорск и отправляли Антипа на станцию ждать ответа. Он раза по три каждый день туда-сюда мотался! Но уж больно Николай Павлович и бабушка ваша переживали о том, что в Живогорске творится!
— Когда-когда он вернулся в усадьбу? — переспросила Зина — решившая, вероятно, что ослышалась.
А Иванушка вздрогнул: в пятно на его правой руке вдруг словно бы вонзилась игла. Но не ледяная, как раньше, а раскалённая. И, сделав резкий вдох, купеческий сын спросил, не дожидаясь, когда смотритель ответит на Зинин вопрос:
— А скажите, Ермолай Сидорович, какое нынче число?
Старик посмотрел на него с недоверчивой улыбкой:
— Да нешто вы не помните? Или, может, мою память испытываете? Ну, так я знаю твёрдо: нонеча — десятое сентября, воскресенье.
«Или: двадцать второе по григорианскому календарю! — При этой мысли у Ивана ожгло жаром уже всю тыльную сторону правой ладони. — День осеннего равноденствия!»
К господскому дому Иван и Зина мчались, оставив далеко позади Ермолая Сидоровича, сразу же от них отставшего. Эрика Рыжего купеческий сын тащил теперь под мышкой; и кот недовольно мявкал, когда его задевал ремень кожаной сумки, по-прежнему переброшенной через плечо Ивана. Часы купеческого сына остались в сюртуке, который он отдал (почти две недели назад!) господину Полугарскому. Но, судя по положению солнца, время приближалось к девяти часам утра. А им с Зиной нужно было сегодня обычным образом воротиться в Живогорск. Не рискнули бы они повторно спуститься в туннель, где без проводника можно было бродить не то, что неделями — годами! И по возвращении им следовало отыскать господина Барышникова, а потом…
Иван даже мысленно не хотел этого произносить, однако выбора у них с Зиной не оставалось: Ангела-псаломщика требовалось убить. Иначе они с Зиной сами станут его сателлитами. А ведь оставался ещё Николай Степанович Мальцев, роль которого в происходящем оставалась тёмной для Иванушки! Он припоминал этого человека, так хорошо ему знакомого; и мысль, что тот предал семью Алтыновых, ужасала купеческого сына едва ли не больше, чем необходимость во что бы то ни стало прикончить Константина Барышникова.
Тут перед ними возникла распахнутая дверь чёрного хода господского дома, за которой находилась кухня. И Рыжий, явно не забывший дорожку в это помещение, вывернулся у хозяина из подмышки — соскочил наземь: припустил туда, откуда доносился упоительный аромат жарящихся пожарских котлет. На пороге кухни, однако, Эрик замер на миг — оглянулся на Ивана; и тому показалось: котофею ведом некий секрет, вот только раскрыть его не может.
А уже возле парадного крыльца дома Иванушка и Зина чуть ли не нос к носу столкнулись с садовником, имени которого они не знали. Этот средних лет мужик подстригал кусты, листья на которых уже по-осеннему скукоживались. При виде гостей он садовые ножницы бросил, сорвал с головы картуз, отдал поклон, а затем шагнул на крыльцо и крикнул кому-то в приоткрытую дверь:
— Они здесь — внучка барыни нашей и её жених! В смысле: жених внучки, не барыни!
Иван и Зина застыли у входа в дом, не понимая: кого садовник извещает об их появлении? Но тут парадная дверь открылась полностью, и на крыльцо шагнули двое мужчин.
Первый из них был Николай Павлович Полугарский: вполне себе здоровый — о двух руках, облачённый в пиджачную пару и даже повязавший модный цветной галстук лионского шёлка. А при виде второго мужчины Иванушка, не успев ещё ни о чём подумать, выхватил из сумки полицейский револьвер системы «Смит и Вессон». И, мгновенно взведя курок, взял этого второго на мушку.
— Доброе утро, господин Мальцев! — проговорил купеческий сын. — Вот уж не ожидал увидеть вас здесь!
Зина испытывала ощущение, по-французски именуемое déjà vu: её не оставляло чувство, что всё происходящее уже было с ней раньше. А ведь состав действующих лиц, собравшихся в кабинете Николая Павловича, существенно изменился по сравнению с её прошлым приездом в Медвежий Ручей! Сейчас тут, помимо неё, Ванечки и господина Полугарского, присутствовали её бабушка Варвара Михайловна и тот немолодой солидный господин — алтыновский нотариус Мальцев. И, если в прошлый раз она, Зинаида Тихомирова, сама наставляла пистолет на полицейского дознавателя Левшина, то сейчас её жених держал под прицелом поверенного своей семьи. И вглядывался в его лицо так пристально, словно рассчитывал прочесть что-то по морщинам господина Мальцева, как читают по раскрытой книге.
Николай Павлович и Варвара Михайловна сидели рядышком на маленьком диванчике. Зина заняла стул рядом с ними. Нотариуса Иван усадил на другой стул — находившийся рядом со столом хозяина усадьбы. И сам стоял сейчас рядом, приставив дуло револьвера к виску господина Мальцева. А тот, казалось, обратился в подобие саламандры: цвет его лица почти в точности повторял оттенок винно-красной обивки стула. Однако говорил он совершенно спокойным, ровным голосом — словно в него и не собирались выстрелить в упор: