Юноша лет восемнадцати — с человеческим лицом и туловищем — корчился возле забора, дергая, будто в пляске святого Вита, всеми четырьмя конечностями: четырьмя волчьими лапами. Местами шкура к ним будто приросла, а местами сползала с них, как слезает кожа с рыбы-угря в ловких руках кухарки. В лишенную кожи плоть успели уже вонзиться какие-то мелкие щепки и еловые иглы; надо полагать, сей юнец метался по лесу в своём недоизменённом обличье. А потом некая сила приволокла его сюда — будто на аркане. Быть может, он где-то поблизости жил. Или просто не сумел никуда больше добрести. А сейчас, корчась в конвульсиях, он ухитрился зацепить краем шкуры, слезавшей с передней лапы, за торчавший из забора гвоздь. И вся волчья перчатка моментально с его конечности сползла, обнажив мышцы и сухожилия. Юный волкулак на сей раз не только взвыл: он ещё и обгадился от немыслимой боли и ужаса. В глазах его застыли, словно отслоившаяся амальгама, мутные слёзы. При этом купца-колдуна, находившегося от него всего в паре саженей, горемыка ухитрялся не замечать.
Последнее, впрочем, являлось для него благом. Этакое зрелище наверняка лишило бы юношу рассудка — ежели он до сих пор его не потерял. А помогать этому недорослю купец-колдун не стал бы, даже если бы и мог. Тот обречён был проходить через мучительные частичные преображения раз за разом, вперёд-назад: из волка в человека и обратно. Как только его лапы стали бы мужскими руками и ногами, туловище его и голова обречены были сделаться звериными. А потом — всё пошло бы по новому кругу. Сколько времени подобные метаморфозы продлятся, как долго эти злосчастные создания будут — не люди и не волки, этого никто в Живогорске не знал. И Кузьма Петрович, бросив глядеть на жалкого полуоборотня, поспешил дальше.
Купцу-колдуну предстояло ещё пробраться на хозяйственный двор своего бывшего дома, попасть на конюшню, взнуздать там Басурмана и, проникнув в его мысли, отдать ему распоряжение. И только потом Кузьма Алтынов собирался, оставив дверь конюшни незапертой, двинуться дальше. К дому, где проживал когда-то покойный ныне Сергей Сергеевич Краснов.
Купец-колдун знал: туда же направится и его внук Ванятка. Однако доктор Парнасов получил категорическое указание: передать Ивану Алтынову, чтобы тот в красновскую хибару не входил, покуда не появится его дед. И бывший купец первой гильдии рассчитывал, что Парнасов сие послание передаст — не позабудет. Ведь сам Кузьма Петрович мог и не суметь мысленно снестись с Ваняткой: присутствие девицы Тихомировой создавало очень уж сильные помехи. Внучка Агриппины сама была — как вогнутое зеркало, способное свести на нет чужое колдовство.
В этот раз Алексей направил алтыновскую тройку другой дорогой. Выбрал такой маршрут, чтобы им не следовать через наиболее глухую часть Духова леса, въезжая в Живогорск. Из-за этого, конечно, вышел крюк вёрст примерно в пять; но Иван решил: его возница прав. Лишние десять-пятнадцать минут никакой роли уже не сыграли бы. А после всего, что они с Зиной услышали по пути домой, купеческий сын понимал: живогорские оборотни, может, и понесли потери, однако далеко не повержены.
Правда, при таком выборе маршрута их путь не лежал мимо алтыновского дома на Губернской улице. А Иванушке очень хотелось послушать рассказ Павла Антоновича Парнасова: узнать, что происходило с эскулапом после того, как он в обличье волка скрылся в лесу. Однако на ещё один крюк и на беседу с доктором времени у них точно не оставалось. Так что Иванушка положил для себя: с Парнасовым он переговорит позже — вечером. Если, конечно, сам к тому времени не сменит человеческий облик на нечто иное.
И сейчас они ехали по одной из боковых улочек Живогорска, на которой и находился дом Краснова. Илья Свиридов и Николай Степанович Мальцев молчали уже с четверть часа: оба сидели хмурые. И даже Эрик не стал дремать в своей дорожной корзинке, которую для него привезли на тройке из Живогорска: сидел с напряжённой спиной, крутил башкой, нервно подёргивал кончиком хвоста.
Иван придвинулся так близко к Зине, что их колени соприкоснулись, и обхватил её одной рукой за плечи — наплевав на правила приличия. А девушка, не имея возможности взять его за руку, сунула пальцы в карман его сюртука — одолженного господином Полугарским и страшно тесного купеческому сыну. Но зато ладонь Зины он ощущал теперь у самого своего бока.
— Интересно, — прошептала поповская дочка, — этот Барышников знает, что поселился в доме моего деда?
Однако доехать до этого дома они не успели. Какого-нибудь десятка саженей им не хватило.
Иванушка даже не уловил, откуда выскочило то существо. И никакие рассказы не могли подготовить купеческого сына к подобному зрелищу. Пожалуй, если бы мифологический гном-кобольд вступил в брак с гиеной, то у них появилось бы именно такое потомство: перед тройкой возник рыжеволосый карлик с гигантской головой, мчавшийся куда-то на четвереньках — без всяких признаков одежды. Впрочем, не особенно-то она ему и требовалась: всё его туловище, от паха до плеч, покрывала густая спутанная шерсть. Была она тоже рыжая — как и хвост, который это чудище зажимало между (задними лапами) ногами. Жуткая образина неслась, будто ужаленная: на сумасшедшей скорости.
При виде мохнатого монстра алтыновские кони резко подались вбок, так что повозка накренилась — встала на два правых колеса. И купеческий сын, сидевший справа и обнимавший Зину — ни за что не державшийся, — вывалился в придорожную канаву. А полузверь-полугном тут же пропал из глаз: скрылся в каком-то проулке. Но делу это помочь уже не могло.
Коренник сорвался с рыси в галоп — Иванушка в жизни такого не видел! И пристяжные рванули вперёд, едва за ним поспевая.
— Зина, только не прыгай! — успел крикнуть купеческий сын.
Но какое там! Они соскочили с повозки друг за дружкой: сперва — рыжий кот, потом — девушка, которая, по счастью, так и оставалась в юбке-брюках, словно жительница американского Дикого Запада. Кот приземлился на лапы — само собой; но и невеста Ивана Алтынова сумела после приземления устоять на ногах — хоть и закачалась, взмахивая руками. И купеческий сын только успел заметить, как Свистунов и Мальцев с ужасом оглянулись на недавних попутчиков через задний бортик тройки. А потом понесшие кони с грохотом повлекли её прочь.
— Нам ещё повезло! — быстро проговорил Иван, когда, подскочив к Зине, удостоверился, что она в полном порядке; да и он сам ухитрился упасть удачно — не расшиб себе повторно спину. — Но зачем же…
Купеческий сын собирался спросить: «Зачем ты прыгнула?» Однако закончить фразу не успел.
Время уже изрядно перевалило за полдень, но Иван мог определить это лишь по часам: здесь, в Живогорске, день стоял не солнечный. А теперь ещё и воздух вдруг заметно повлажнел, как если бы надвигался ливень. И одновременно с этим из проулка, в котором исчезло существо с головой кобольда и хвостом гиены, послышался многоголосый рык. После чего оттуда показался не кто иной, как Аристарх Савельевич Лосев — санитар из уездных сумасшедших палат. И впереди себя он катил здоровенную тачку, на которой стояла бочка — не водовозная, правда: существенно меньше размерами. Похожая на пивную. Однако можно было не сомневаться, чем её наполнили в действительности: наружу один за другим из неё принялись выпрыгивать разномастные волки. Мокрые, но — не как после утопления, а как после купания. И нахлебавшиеся воды из Колодца Ангела, вне всяких сомнений.
Эрик зашипел, выгнув спину дугой, и вздыбившаяся шерсть сделала его раза в два больше на вид. Но всё равно — в сравнении с рычащим зверьем они выглядел таким маленьким! Иванушка сунул было руку в наплечную сумку, где лежал теперь не только полицейский «Смит и Вессон»: господин Полугарский отдал им свой второй дуэльный пистолет с запасом серебряных пуль. Но волкулаки уже ринулись к ним, а из старинного пистолета выстрелить без подзарядки можно было лишь единожды. И купеческий сын понял: им остаётся только одно. Схватив под мышку Рыжего, он сжал другой рукой Зинину ладонь, крикнул: «Бежим!»
И они устремились к дому покойного доктора Краснова — якобы загрызенного собаками. Иван понятия не имел, что (кто) ждёт их там. Но, по крайней мере, у него имелся ключ от входной двери, полученный от господина Мальцева.
Константин Барышников, прозванный когда-то Ангелом, впервые за все последние дни ощущал себя довольным. Его ловушка сработала — и даже лучше, чем он рассчитывал. Он давно понял, что нотариус Мальцев предал его; однако и предатель может принести пользу. Барышников нарочно подсказал нотариусу, где его искать. И даже специально ушёл из дому, оставив на видном месте порванный княжий кушак, отданный ему мальчишкой-посыльным. И Мальцев на крючок попался! Ангел-псаломщик обнаружил в тот же день следы воска на запасном ключе от входной двери, оставленном на гвозде в прихожей. И господин Мальцев его не разочаровал: снял с ключа оттиск — наверняка для того, чтобы сделать копию для молодого Алтынова.
А сегодня, в день осеннего равноденствия, Барышников с самого утра прятался в мансарде дома и поминутно выглядывал наружу из её окошка. Ждал гостей. Чуял: те, кто интересовал его, вернулись в Живогорск. И они объявились — в отличном виде! Один из недоумков, хлебнувших святой воды, тоже сумел принести Ангелу-псаломщику пользу: выскочил откуда-то прямо перед алтыновской тройкой. Так что, когда настало время вступить в игру Лосеву и его «отряду верных», перед крыльцом дома оказались только эти двое: Иван Алтынов и его невеста.
— А ведь я не хотел их убивать! — Барышников сам подивился тому, как искренне прозвучал его сокрушенный вздох. — Мне только и нужно было, чтобы они приняли мою сторону! Впрочем, быть может, всё и к лучшему. За всё, что первый Алтынов мне сделал, заплатит последний из его рода. Разве же это не высшая справедливость?
Он услышал, как поворачивается ключ в замке входной двери: слухом всегда обладал превосходным. И быстро позвал: