Но купец-колдун и на миг не оказался ошеломлен. Только пожалел мимолетно, что в ногу ему вцепился зубами не этот новоявленный зверь, а один из его приспешников. Который тут же покатился по земле, корчась в агонии. Да и то сказать: даже и волкулаку не следует кусать умертвие, чья кровь неизбежно его убьёт и после смерти оставит в зверином обличье. А вот новый, чья голова тотчас же зажила, не последовал примеру своего клеврета. Только яростно оскалился на купца-колдуна, преграждая ему дорогу в дом.
И Кузьма Алтынов сделал одну за другой две вещи.
Во-первых, он подозвал к себе тех шестерых волкулаков, которых ему довелось попробовать на зуб полторы недели назад — на Духовском погосте. Подозвал он их, конечно, без слов; и так же, безмолвно, отдал им приказание: сообщил, что они должны делать.
А, во-вторых, когда его волки-умертвия сдёрнули с крыльца нового зверя, Кузьма Алтынов снова взмахнул правой рукой — выбивая дверь красновского дома. И переступил порог, не став и глядеть, как созданные им не-мёртвые хищники расправляются со своими оппонентамм. Слышал только вой и визг позади себя — какой издавали приспешники поганца Барышникова, которому когда-то вздумал сохранить жизнь предок Кузьмы Петровича.
Впрочем, и об Алексее Адтынове, и о своём отряде не-мёртвых волкулаков купец-колдун позабыл, едва только вошёл в дом. Взгляд единственного глаза Кузьмы Петровича сейчас же уловил всё.
В углу скулил, зализывая лапу, жалкий недоумок: волчонок-переросток; его и в расчёт можно было не принимать.
Эрик Рыжий завывал и пытался вырваться из рук девицы Тихомировой. Но та, стоя в паре шагов от распахнутой двери маленькой кладовки, держала котофея крепко, хоть и одной рукой. А другой рукой Агриппинина внучка безуспешно пыталась зажечь спичку, чиркая ею о коробок, зажатый в зубах.
А Иван Алтынов, единственный внук и наследник купца-колдуна, лежал спиной вниз на полу и обеими руками держал волкулака Барышникова за морду, отстраняя её от себя. Из пасти оборотня на лицо Ванятки стекала слюна, а по светлой шкуре бестии расползались потеки масла — явно такого, каким заправляют лампы.
Купец-колдун не знал, заметил ли внук его появление. Да это и не играло роли. Выбросив вперёд правую руку, Кузьма Петрович попробовал ухватить волкулака Барышникова за шкирку — оторвать его от Ванятки. Но не тут-то было. Пропитавшаяся маслом звериная шерсть выскальзывала из пальцев — не позволяла ухватиться. А зубы отродья были уже в четверти вершка от яремной вены Ивана.
И Кузьма Петрович принял решение. Он даже не прыгнул — упал волкулаку Барышникову на спину. И сомкнул зубы на правом ухе бестии: прокусил его насквозь.
Зверочеловек издал гортанный вой, перекрывший даже те звуки, какие издавали на крыльце его сателлиты. И — скатился с Ванятки, норовя спиной придавить купца-колдуна к полу. А потом так неистово дёрнул головой, что волчье ухо порвалось, и кусок его остался у Кузьмы Петровича в зубах. Тогда как сам волкулак стал вертеться, как уж на сковороде, дабы высвободиться из схватки бывшего купца первой гильдии.
Ванятка же вскочил с полу, выхватил у Зины спичечную коробку и в один приём зажёг спичку.
— Дедуля, выпусти его! — заорал он. — Он весь в масле — загорится, как факел!
И купец-колдун, быть может, сделал бы, как хотел его внук. Но перед мысленным взором Кузьмы Алтынова промелькнуло видение: волкулак с пылающей шерстью выскакивает из дому во двор и прыгает в бочку, которая там стоит. А потом…
Однако никакого «потом» купец-колдун дожидаться не стал. Без раздумий он вскочил на ноги, вздёргивая и волкулака — ставя его на задние лапы. После чего, удерживая каналью одной правой рукой, левой он вырвал у своего внука горящую спичку. И вложил все силы в два послания. «Гнедой, сюда!» — первой мыслью позвал он. А вторую мысль забросил в голову Ванятке: «Бегите!»
Сам же стал отступать: спиной вперёд, волоча волкулака за собой. Согбенная спина позволила Кузьме Алтынову легко войти в низкую дверь чуланчика, заполненного всяким хламом. И, как только они со зверем очутились внутри, купец-колдун бросил догоравшую уже спичку на промасленную голову отродья. А затем дверь чулана захлопнул: запирая и себя, и волкулака в заплясавшем пламени.
Барышников снова рванулся, и дикая боль явно удесятерила его силы. Так что купец-колдун не удержал его одной рукой. И волкулак, по всем вероятиям, всё же выскочил бы наружу — нырнул в спасительную для него воду из Колодца Ангела. Однако у Кузьмы Петровича оставался ещё козырь в рукаве. А если уж говорить точно: в кармане пиджака. Купец-колдун выхватил оттуда горсть праха и швырнул её — всё, что осталось от Елены Гордеевой, — прямо в глаза оборотню, который уже встал на четыре лапы и собирался ломануться в дверь.
На миг бывшему купцу первой гильдии показалось, что в воздухе сотворился женский силуэт: абрис не слишком молодой и довольно грузной дамы, облаченной в распашное платье старинного кроя. Но было это взаправду или пригрезилось ему — Кузьма Алтынов и сам не понял. Да это было и неважно. Главное — что-то этакое уловил и волкулак Барышников. Ибо он вдруг прижался к полу: распластался на нём, раскинув лапы, как если бы сверху что-то придавило его. И не пробовал более выскочить за дверь.
Иван знал: будь его дед живым, он кинулся бы открывать ту кладовку — спасать его. Но Кузьма Петрович Алтынов умер ещё пятнадцать лет назад. И, раз теперь он велел внуку бежать (вероятно, даже Зина безмолвный приказ уловила: потянула Иванушку к выходу, едва сквозь щели в двери чулана стало просвечивать пламя), то следовало это сделать. Иначе дедова жертва пропала бы втуне. Его запоздалое самоотречение оказалось бы бесполезным.
Но всё же у Иванушки ком стоял в горле, когда они выскочили на крыльцо. И он даже не попытался остановить белого волка-подростка, который протиснулся мимо них в дверь и, припадая на раненую лапу, устремился в заросший сад доктора Краснова. А пожар тем временем разгорался за их спинами так быстро, как будто маслом облили весь дом целиком; даже полы в прихожей уже начинали дымиться, когда купеческий сын бросил взгляд через плечо, переступая порог.
А потом они увидели то, что происходило на крыльце и во дворе. И это едва не заставило Иванушку позабыть про участь его деда.
На земле, на досках крыльца, на дорожке, что вела к калитке — всюду разбросаны были окровавленные куски волчьей плоти и шкур. И какие-то анафемские твари, лишь отчасти схожие видом с волками, продолжали там совершать своё пиршество. Эти — другие — волкулаки, казалось, выбрались из преисподней: особой, предназначенной сугубо для оборотней. И теперь устроили своим обычным собратьям ад на земле.
У Ивана тошнота подступила к горлу. Зина, так и прижимавшая к себе котофея, свободной рукой несколько раз провела по лбу, смахивая выступивший пот. А Эрик Рыжий — тот ничего: нфернальных монстров, похоже, ни капельки не испугался. Только озирался с любопытством по сторонам, будто считал: на них троих волкулаки-каннибалы покушаться не станут. Да и вправду: те пока что жрали своих соплеменников, отдавая заметное предпочтение их головам.
Но — пожар в доме доктора Краснова разгорался. А все соседние дома будто вымерли: никто не выглядывал из окон, не выскакивал на улицу, не ужасался при виде дыма. И ясно было: ежели не вызвать сюда немедленно пожарную команду, половина Живогорска может уже к ночи выгореть. Вот только — пирующие существа перегородили Ивану и Зине выход со двора; чтобы выбраться из владений покойного доктора, нужно было пройти сквозь этих живоглотов — будто сквозь строй.
И тут вдруг с улицы донеслось знакомое конское ржание.
— Басурман! — изумленно воскликнул Иванушка.
А гнедой жеребец, будто ждал лишь этого зова, мгновенно перемахнул через невысокую изгородь: при седле и уздечке. Встал перед хозяином, как лист перед травой. И они с Зиной прежним манером взобрались ахалтекинцу на спину: Иван — спереди, его невеста — сзади. А Рыжего купеческий сын пристроил в свою наплечную сумку; котофей не возражал.
Басурман их веса будто не ощутил: перескочил через ограду с прежней лёгкостью и минуту спустя уже мчал их к той части города, где виднелась пожарная каланча.
И лишь на пути домой — когда они, известив пожарных о происшествии, ехали на Губернскую улицу, — они снова натолкнулись на волкулаков. Пара зверей серой масти будто поджидала добычу у завалинки одного из деревянных домиков. И — дождалась. Причём — даже не двоих людей и кота.
Иванушка и не понял, откуда вывернул доктор Парнасов, правивший алтыновским одноконным экипажем. Зато сам Павел Антонович сразу же его узрел. И закричал ещё издалека:
— Иван Митрофанович, только не ходите в дом Краснова в одиночку! Ваш дед велел вам передать, чтобы вы всенепременно дождались его! Я ещё раньше должен был вас предупредить!..
— Рано взнуздал, да поздно выехал… — пробормотал купеческий сын, вспомнив поговорку, которую любила повторять его нянька Мавра Игнатьевна.
Вот тут-то два волкулака, что прятались возле завалинки, и кинулись наперерез алтыновской бричке. Почему-то именно её выбрали своей мишенью, хотя она продолжала катить вперёд, а Басурман, которого придержал Иванушка, застыл на месте.
Купеческий сын вспомнил, что так и не перезарядил пистолет господина Полугарского, лишь тогда, огда Зина закричала:
— Стреляй в них, Ванечка!
И всё же Иван потянулся, чтобы вытащить разряженное оружие из-за пояса брюк. Басурман загарцевал под ним, а кот, высунувший башку из сумки, напряжённо, с хрипотцой, мяукнул.
Но купеческий сын так и замер с заведённой за спину рукой. Ибо два волка так и не добежали до впряженной в бричку лошади, которая зашлась паническим ржанием. На полпути они словно получили подножку — оба одновременно; и кубарем покатились по булыжной мостовой. Причём, когда они в первый раз перекувырнулись через головы, на обоих ещё имелись шкуры. А при последующих кувырках — Иванушка едва мог поверить собственным глазам! — на