Он немного опустил гориллу и прижал игрушечный пенис к ее левой груди. Она отодвинулась и чуть не упала со складного стула. Тогда он провел резиновой гориллой по внутренней стороне ноги другой женщины, а затем шлепнул ее по бедру своей крупной, грубой рукой.
Напуганные его вульгарной сексуальностью, женщины вскочили, собрали свои вещи и побежали по набережной. Он кричал им вслед, издевательски смеясь:
— У меня есть кое-что побольше, если хотите! Большой-пребольшой!
Но внимание его уже было направлено на группу немцев за последним столиком перед спуском к воде. Ему был слышен их смех, звон хрустальных бокалов.
Приблизительно за сотню метров до столика он вынул из своей нагрудной сумки тонкую стальную трубку длиной дюймов семь и не толще пальца, подсоединил ударник, который мог воспламенить небольшой заряд, вставил в конец трубки стеклянную ампулу и завернул собранный механизм в газету «Нис матэн». Для стороннего наблюдателя ружье Сташинского казалось только безобидной газетой, свернутой в привычный рулон.
Приближаясь к немцам, он замедлил шаг, все его действия были, очевидно, заранее продуманы. Он подошел к пляжному ресторану с надписью над входом: «МЕЖДУНАРОДНЫЙ ОТЕЛЬ „КАРЛТОН“.
Расстояние между разносчиком и группой за крайним столом сократилось уже до нескольких метров. Застольный смех сопровождался легкой музыкой, доносившейся из-под тента внутренней части ресторана. А выше, на бульваре Круазетт, фланировали толпы радовавшихся декабрьскому солнцу людей.
Никто не интересовался группой, занимавшей крайний столик на деревянном настиле ресторана.
Сенегалец быстро оглянулся и, убедившись в своей безопасности, взял собранный механизм на изготовку.
Смех за столом прекратился, подавленный безотчетным предчувствием беды.
Труди взвизгнула, увидев вплотную подошедшего к ним разносчика. Его металлическая трубка, выступавшая из газеты, была направлена прямо на нее.
— У него ружье! — воскликнул Митцер, пытаясь подняться на ноги.
Трубка Сташинского, обойдя своим концом всех сидевших за столом, остановилась на Кушмане. Сенегалец нажал на спусковое устройство, выпустив смертоносные пары из капсулы с синильной кислотой.
— Внимание!
Развернувшись, чтобы иметь пространство для маневра, сенегалец, к своему удивлению, увидел молодого жандарма, спешившего к нему из ресторана. Реагируя на неожиданную ловушку, сенегалец запустил руку под куртку и вытащил спрятанный там пистолет. Жандарм, поняв, что это не простое ограбление, в панике потянулся за своим пистолетом, который никак не вынимался из кобуры.
Группа немцев рассыпалась в разные стороны. В явном замешательстве нападавший бросился назад, к столу. Труди Триммлер завопила еще громче: ей казалось, что пистолет снова направлен на нее.
Теперь уже многие посетители ресторана, привлеченные криками, вытянули шеи, чтобы наблюдать за драмой, которая развертывалась на кромке пляжа.
Дуло пистолета переместилось на Хайнриха Триммлера, и сенегалец нажал на спусковой крючок. Ничего не произошло. Предохранитель оказался на своем месте. Пистолет был не только старым, но и грязным, спусковой крючок совершенно не действовал.
В этот момент, вытащив наконец свой пистолет, выстрелил жандарм. Он промахнулся, но отвлек убийцу от его цели. Разносчик еще раз повернулся и теперь побежал к жандарму.
Со второго выстрела жандарм, скорее случайно, чем прицельно, попал разносчику в левый глаз, убив наповал. Смертельная судорога свела большой палец чернокожего, и ее сила высвободила наконец предохранитель. Разносчик уже падал, когда очередь крупнокалиберных пуль из его пистолета прошила грудь Вилли Кушмана и выбросила тело с деревянного настила на песок.
Никто не понял, что Кушман умер до того, как был поражен пулями, — смертоносный цианистый калий сработал на мгновение раньше.
Церковь Вознесения в Кадашах
Замоскворечье
Москва
Алексей Ростов был глубоко верующим человеком, которому случилось стать заместителем председателя КГБ.
Ему такое положение не казалось противоестественным. Он всегда жил, подчиняясь законам своего христианского Бога, и никогда не позволял себе забывать, что является русским, удостоенным определенной ответственности. С первых же дней перестройки и гласности к распространению религии проявлялась терпимость, а затем это начали даже поощрять. Политические руководители прониклись сознанием, что для многих людей религия — единственный источник успокоения и в период драматических изменений общественного строя они нуждаются в ее помощи и должны ее получать.
Ростов всегда верил в духовные силы самого человека. Став еще в молодости членом Коммунистической партии, он считал, что партия была создана по велению людей. Но если вы верите в Бога (а в такой вере он тайно был воспитан родителями), тогда вы неизбежно должны прийти к мысли, что Бог имеет большее значение, чем Коммунистическая партия. И с таким сознанием Ростов прокладывал себе дорогу в партии и КГБ до самой верхушки. Если не считать его трехлетнего пребывания в Вашингтоне в качестве военного атташе, где он располагал как свободой ежедневных молитв в церкви, так и полным контролем за наиболее эффективной шпионской сетью в Соединенных Штатах, он провел всю свою жизнь в Москве, где его исключительные организаторские способности ценились очень высоко. Он продвигался по служебной лестнице значительно свободней и уверенней, чем мог себе представить. Никогда не отказываясь от самых трудных поручений, от решения не просто сложных, но даже неприятных задач, он не усматривал в своей жизни никакого двуличия и не ощущал в себе никаких признаков душевно терзающегося страдальца. Время и Бог ведут к решению любой драматической коллизии. Такова была его позиция.
Вышло так, что политический деятель по имени Михаил Горбачев, вызвав крупные изменения в стране, узаконил и официальное признание Бога, хотя и не уважение к нему со стороны партии.
Ростов еще более укрепился в христианской вере своего детства. Он допустил, чтобы его членство в партии потеряло силу и стал посещать службу в московских церквах, осторожно открывавших прихожанам свои двери. Его начальники как в КГБ, так и в правительстве с терпимостью относились к его образу жизни. Более того, это как бы ускорило его служебную карьеру. В возрасте сорока шести лет он стал вторым лицом в той всеобъемлющей государственной структуре, какой был КГБ. У Ростова вошло в привычку каждый день посещать по крайней мере одну из церквей, которые открывались тогда в Москве. Он покидал площадь Дзержинского во время обеда и ехал на своем служебном „ЗИЛе“ к избранному месту молитвы.
В тот день, после загруженного работой утра, когда под его руководством переводили на новый компьютер машинописные тексты секретных архивов, он решил помолиться в церкви Вознесения в Кадашах. Это один из самых ранних и самых прекрасных образцов московского барокко, расположенных за Красной площадью с ее необычайными маковками собора Василия Блаженного. В том районе Замоскворечья, на Большой Ордынке, находятся четыре великолепные церкви, построенные купцами, которые занимались производством и сбытом текстильных товаров. Несколько столетий здесь был центр московского промышленного мира.
Церковь Вознесения в Кадашах, сооруженная неизвестным архитектором, является самой известной из четырех. В отличие от многих других церквей, она избежала уродств сталинской реконструкции, не была вандализирована и превращена в рабочий клуб, как, например, расположенная по той же улице и подобная ей по архитектурному стилю церковь Иверской Богоматери.
Ростов стоял в глубине церкви со склоненной головой и молился. Церковь была заполнена наполовину, православный священник у алтаря вел службу. Прислушиваясь к священнику, он ощущал благодать, которая всегда охватывала его в подобных случаях. Здесь он находил внутренний покой, здесь набирался сил, помогавших ему безболезненно решать ту отвратительную прагматику каждодневности, которой он занимался за своим рабочим столом.
Боковым зрением он вдруг заметил черные начищенные ботинки своего помощника на том месте, где должен был находиться только его телохранитель. Повернув голову, он увидел, что там разговаривают двое. Лоб его порозовел. Для людей, которые с ним общались, это была легко различимая примета особого раздражения, даже гнева. Доступ к нему всегда был открыт, но священное время молитвы никогда никем не нарушалось.
— Зачем вы здесь? — спросил он подошедшего помощника ледяным голосом, не подымая глаз.
— Чтобы перехватить вас, — тревожным тоном ответил помощник.
— Вы знаете, что меня не следует беспокоить во время молитвы?
— Знаю.
— Что же такое стряслось, что меня нельзя было подождать?
— Председатель хочет немедленно видеть вас.
— И вы сказали ему, что я здесь?
Помощник был совершенно подавлен.
— Да, — ответил он, едва справившись со своим дыханием.
— Это ваша ошибка.
Помощник знал, что ему грозит увольнение.
— Мне приказано, — прошептал он, уповая на эти слова, как на пресловутую спасительную соломинку.
— Вы могли подождать еще двадцать минут — они значительней всего, что вы мне сообщите.
— Виноват, — сдался помощник. Ростов не относился к тем, кто меняет свое решение.
— Подождите меня. Снаружи.
— Слушаюсь.
Помощник вышел, и Ростов вернулся к молитве. Но благодатный миг был упущен, он мог думать только о причине столь поспешного вызова его на площадь Дзержинского.
Председатель сгорал от нетерпения. Наверное, Ростов уже найден. Он поднял трубку внутреннего телефона, потом передумал и опустил ее.
За дверью кабинета нервничала секретарша, чувствуя что-то неладное. Он уже вызывал ее раз пять, спрашивая своего заместителя.
Повернув голову к окну, председатель посмотрел на площадь Дзержинского, где мелькали люди, спешившие в магазины во время своего короткого перерыва на обед. Каки