А из Центра упорно слали приказы: «Примите меры к уничтожению моста через Неман». И чего им запал в душу именно этот мост? Но приказ есть приказ. И вот благодаря старшему лейтенанту Сухих появилась возможность сделать это дело – и не положить при этом кучу людей…
Прошлой ночью отряд Аганбекова начал переправляться на правую сторону Немана. У партизан было уже пять лодок, которые Голованов называл «Краснознаменной партизанской флотилией» – многие местные жители приходили в соединение вместе со своими плавсредствами, а они были у многих. Поэтому переправу осуществили довольно быстро. За день «казахи» проделали около 20 километров – и теперь занимали позиции в лесу возле поселка Селец. Одновременно два других отряда двигались по левому берегу. Сейчас они должны были находиться в зарослях на той стороне.
С наступлением темноты Аганбеков все чаще посматривал на светящийся циферблат трофейных часов. Атака была назначена на двадцать два часа, но партизанские командиры не слишком точно выполняли приказы.
Однако на этот раз все началось как по нотам. В десять вечера на том берегу открыли огонь ротные минометы числом пять штук и два батальонных. Послышалась винтовочная и пулеметная стрельба.
– Вперед! Ползком и без шума!
До дзотов было метров семьсот. Немцы, втянувшиеся в бой на том берегу, явно не ожидали, что атаку поведут с двух сторон. Они, конечно, к этому времени поняли, что группы подрывников нашли способ переправляться через Неман. Но одно дело – переправить пять человек, а другое – шестьдесят… Партизан они заметили, когда те были уже совсем рядом. Из дзотов застрочили пулеметы. Но вот из расположенных рядом с огневыми точками окопов раздались лишь жидкие винтовочные выстрелы[29]. Видимо, тут оставили лишь слабый заслон, остальных бросили на тот берег, где два отряда раскочегарили боевые действия до неба.
Аганбеков находился уже в мертвой зоне для пулемета, садившего из дзота. Старший лейтенант зашел немного сбоку, достал гранату и стал терпеливо ждать. Несмотря на свою всеми призванную отвагу, он никогда не лез на рожон без надобности. Тем временем огонь из окопов прекратился. То ли фрицев перебили, то ли они отступили. А, вот! Пулеметный огонь затих. Сейчас стрелок меняет ленту. Аганбеков рывком вскочил на ноги и рванул к огневой точке. Сбоку пару раз пальнули, но по дури, в белый свет. Подскочив к дзоту, старший лейтенант кинул гранату в амбразуру и рухнул на землю. Рвануло мощно. Изнутри послышались вопли. Пулемет работу не возобновил.
– Вперед, живо! Заходи справа! – вскакивая, заорал командир. Партизаны достигли окопов, в которых лежали два мертвых фрица. На мосту виднелись силуэты врагов, бегущих на левый берег. Второй дзот, расположенный по ту сторону железнодорожного полотна, никакого вреда нанести уже не мог. Видимо, и сидящие там фрицы сообразили, что их сейчас просто перещелкают в спину. Оттуда выскочило три человека. Двое рванули к мосту и упали под выстрелами, третий оказался умнее – кинулся бежать вдоль реки. По нему стреляли, но немец явно родился под счастливой звездой – вскоре он пропал в темноте.
– Ракету!
В воздух взлетела ракета. Это означало, что с охраной на правом берегу покончено. До этого партизаны на той стороне не особо лезли вперед, но теперь они двинулись куда веселее.
– Вперед, на ту сторону!
Неман в этом месте был широкий, метров двести, в его середине виднелся длинный и узкий остров. Партизаны припустили вперед по мосту со всех ног. В них начали стрелять, но как-то не очень уверенно. Еще бы – немцы оказались между двух огней. С той стороны слышалось мощное «ура!» – теперь партизаны на левом берегу не играли в наступление, а всерьез шли в атаку.
В общем, бой закончился довольно быстро. Дзоты закидали гранатами подоспевшие с тыла «казахи». Значительное количество немцев, судя по чересчур вялому сопротивлению, решили, что помирать им рановато – и двинули в лес. Вскоре слышались лишь отдельные выстрелы: партизаны добивали раненых врагов.
К Аганбекову подбежал командир соединения.
– Потери?
– Один легко раненный.
– Хорошо работаешь! У Лавриновича и Савельева все не так здорово. Теперь занимай позицию на той стороне. На всякий пожарный.
Тем временем из темноты показались две подводы, груженные толом. Одну партизаны начали разгружать, другая двинулась через мост.
Минут через сорок Аганбеков, засевший в окопе на той стороне, увидел выбирающихся из-под моста подрывников.
– У нас порядок.
Вскоре и с той стороны послышался крик:
– Готово!
– Быстро уходим!
Партизаны перебрались к основным силам – и три отряда начали отход вдоль реки. Бойцы, отступая, постоянно оглядывались. Еще бы! Никто не хотел пропустить красивого зрелища.
– …Ну, с Богом, – махнул рукой Асташкевич.
Сапер повернул ручку «адской машинки». На мосту один за другим грохнуло два взрыва. В небо взвилось рыжее пламя, а секунду спустя мост осел в воду в двух местах – у этого и у того берега. Целой осталась лишь опора, стоящая на острове.
– Жаль, нет тут Голованова, – покачал головой Аганбеков. – Он так любит всякие взрывы…
Отряды уходили в лес.
А главная заслуга того, что операция прошла успешно, притом малой кровью (пять убитых, девять раненых), приходилась на старшего лейтенанта Сухих. Хотя он-то даже не выходил с территории штаба…
27 апреля (за две недели до описываемых событий), партизанский штаб
В баню вошел боец Николаев, разведчик из отряда Лавриновича.
– Товарищ старший лейтенант, на наши пикеты вышел человек. Говорит, что у него очень важное дело, требует доставить его к самому главному. Мы решили его к вам проводить…
– Введите.
Неизвестный оказался человеком лет пятидесяти, одетым по-городскому.
– Пан офицер командир отряда?
– Я начальник особого отдела. Говорить будете со мной.
– Начальник особого отдела – это вроде как чекист? Да, говорить мне нужно именно с вами. Меня зовут Станислав Сикорский, я работаю… Работал мастером в депо Слонима. К вам послан немцами с заданием.
Сухих поглядел на вошедшего с большим интересом.
– И в чем заключается ваше задание?
– Установить связь с паненкой… С девушкой. Ее зовут Ольга Маслова. Она выдает себя за советскую парашютистку. Кроме того, от меня требуется остаться в отряде и передавать сведения о нем. Эти сведения я должен класть в тайник. Он в лесу. Километрах в пяти от ваших застав. Там на поляне есть очень приметная сосна – толстая, ее ствол разделяется на три. В корнях и оборудован тайник.
– Так, давайте по порядку. Итак, вы мастер депо?
– Именно. Я всю жизнь работаю в этом депо. Меня там все знают, можете проверить. С немцами я никогда не сотрудничал. То есть я работал в депо. Но я там работал и при царе, и когда немцы в тот раз пришли[30], и при польской власти, и при Советах. Начал с простого рабочего. Вот и при немцах работал. Но в стороне отсидеться не удалось…
– А почему же вам дали такое задание?
– Я поляк. Когда сюда в тридцать девятом году пришли русские, я был не в восторге. Вы понимаете. Я жил в своей стране, а стал жить в чужой. К тому же белорусы не слишком любят поляков. Честно говоря, к этому были основания, наша власть занимала не самую умную позицию по отношению к белорусам[31]. Я ее никогда не одобрял. Но мне-то от этого было не легче. Меня понизили в должности… наверное, и совсем бы уволили, но со специалистами было плохо. Немцы восстановили меня на прежней работе. Да и я, честно говоря, с удовлетворением воспринял то, что русских прогнали. Но потом как увидел, что творят немцы… К тому же у меня есть родственники в Польше. Оттуда просачивались слухи, что там происходит. Но я молчал. И в партизаны не пошел. А вот потом меня вызвали… Я думаю, что немцы с самого начала брали таких, как я, на заметку, но сотрудничать не предлагали. Ведь те, кто работает в полиции или в других местах, – их все знают. И тех, кто доносит в гестапо, или как там оно у нас в городе называется, люди тоже знают. А значит, и вы о них можете узнать. К тому же кое-кто из рабочих стал за моей спиной – но так, чтобы я об этом узнал, – говорить: не пора ли, дескать, эту польскую сволочь пристукнуть. Я думаю, им хорошо заплатили за такие разговоры.
– И чем вас привлекали?
– Говорили, что русские – исконные враги поляков. Что бандиты специально провоцируют репрессии против мирного населения. Предложили денег – десять тысяч остмарок – и, как у них положено, соль, керосин, водку… К тому же дали понять: отказ будет расценен как проявление нелояльности к немецким властям. А от «нелояльности» до концлагеря – путь короткий. Но я сказал себе: Станислав, ты хотел оставаться в стороне, ты считал, что это не твоя война. Но теперь ты, что ж, должен стать на сторону этих палачей? Я ведь дружу с железнодорожниками, я слыхал от них о еврейском гетто в Березе, что там творят немцы. Да и не верю я, что немцы победят. Если уж пришлось становиться на чью-то сторону, пусть это будет ваша сторона. Так я сделал вид, что согласился. Мне это было нетрудно – я просто вспомнил все, что говорил в начале войны. И на жадность тоже упирал. Долго торговался, выговаривая себе прибавку в пять тысяч. В общем, сошлись на двенадцати.
– С вами беседовало гестапо?
– Нет, я даже не знаю, как называется эта их контора. Что-то тайное. Майор Дикс…
– Он же вроде служит в Зельве?
– Все-то вы знаете. Но это не совсем так. Он, как это назвать по-русски… В общем, связан с обслуживанием автотранспорта. Ремонт, запасные части… Поэтому много ездит по окрестностям. Я его знал и до этого, ведь у нас в депо ремонтируются не только паровозы и вагоны, но и немецкие машины.
– Расскажите о нем поподробнее.
– Вы знаете, пан офицер, по нему, ну, никак невозможно было сказать, что он работает в какой-то секретной службе. Он более всего похож на штатского человека, которого призвали на службу, – вот он и служит. Куда деваться? Да ведь и работа его – чинить автомашины, не воевать. Как