Улица Торговая была почти в самом центре. Указанное заведение «только для немцев» Мельников нашел почти сразу. Это было двухэтажное кирпичное здание, в котором помещался то ли ресторан, то ли казино. Над подъездом висели два немецких флага, под которыми скучали двое часовых. Что самое главное – вокруг притулилось несколько машин, в том числе одна – родная сестра той, на которой приехал разведчик. Словом, место бойкое, внимание на людей в форме тут никто не обращал.
Мельников вылез из машины, прихватив с собой автомат и толстую, очень красивую палку. Наличие первого объяснить можно было легко – он же ехал через партизанские леса. Второе порекомендовал ему Сухих, опасавшийся за отсутствие у Мельникова должной военной выправки. В самом деле, с выздоравливающего раненого какой спрос? В таком сочетании – боевого оружия и недолеченной раны – не было ничего необычного. Мельников и сам встречал среди убитых и пленных немцев офицеров даже с протезом вместо кисти руки. Особенно в последнее время. Как признался один из них, в фатерлянде, в Германии, фронтовику было как-то неуютно…Лучше уж среди своих, на фронте.
Хромать Мельников умел. Он вообще много чего умел в смысле лицедейства. Еще в школе Сергей влюбился в одноклассницу, мечтавшую стать Любовью Орловой и потому не вылезавшую из драмкружка, расположенного в местном Доме культуры. Вот Сергей и подался в этот самый драмкружок. Самое смешное, что руководитель, интеллигент из «бывших», к его однокласснице отнесся с полным равнодушием. А вот от Мельникова был в восторге.
– Молодой человек! У вас явный талант! Вы вполне сможете стать профессиональным актером! – часто повторял он на репетициях.
Становиться актером у Сергея и в мыслях не было: он мечтал стать офицером-танкистом. Так что кружок он скоро бросил. Но вот этот природный актерский талант не раз выручал Мельникова за годы партизанской деятельности. Особенно когда Мельников надевал форму врага. Вот и теперь, он, кажется, уловил стиль и манеру поведения: двигался, сильно прихрамывая, но очень гордо выпрямившись, бросая вокруг надменные взгляды – на этих тыловых крыс, которые тут жиреют, в то время когда истинные сыны рейха проливают свою кровь на фронте, сражаясь против большевистских варваров.
Впереди показался патруль. А вот это уже неприятно. Двое солдат во главе с унтер-офицером, на шеях у них висели фельджандармские гридни. Эти могут и пристать. У них прав много. Но жандармы посторонились перед раненым фронтовиком, почтительно ему откозыряв. Хотя патрули вроде бы имели право не приветствовать офицеров, если те непосредственно к ним не обращались. Уважают, гады! Или, хоть и жандармы, но с эсэсами предпочитают не связываться.
Парикмахерская отыскалась в здании, первый этаж которого был отштукатуренным, а второй – сложенным из почерневших бревен. Узнать место было нетрудно. Над дверью висело изображение ножниц и гребня. Это даже китаец поймет.
Мельников толкнул входную дверь, где-то над головой звякнул колокольчик – и разведчик огляделся. В помещении никого не наблюдалось. Оно было небольшим, но очень опрятным. Имелось одно кресло, рядом с которым громоздились всякие парикмахерские причиндалы и сильно пахнущие флакончики. На стене красовался портрет Гитлера, большой, но написанный не очень уверенной рукой. А вот напротив… Это была листовка на трех языках, в которой за голову «предводителя бандитов» Асташкевича предлагалась награда – 100 тысяч марок и 50 килограммов соли. Ну и как всегда – спирт, керосин, спички. За год командир бригады поднялся в цене в десять раз.
Мельком Сергей глянул в зеркало – и слегка ошалел. Оттуда на него смотрел малознакомый человек, более всего похожий на снимки его отца в молодые годы. Оно, конечно, понятно. В такое вот большое зеркало Сергей в последний раз гляделся еще до войны. Партизаны при бритье обходились, в лучшем случае, автомобильными зеркальцами, снятыми с немецких машин. Понятно, что за два года – и каких года! – человек в его возрасте сильно взрослеет. Но дело было не только в этом. Еще возвращаясь обратно со встречи с Мильке, Сухих начал проявлять сильное беспокойство по поводу молодости Сергея.
– Ну, не бывают такими молодыми немецкие офицеры! Пусть даже эсэсовцы. У них ведь, прежде чем стать офицером, надо послужить рядовым и унтером…
– Но, товарищ старший лейтенант, бывают ведь люди, которые выглядят моложе своего возраста, – возразил Макаров. – Вот у нас был старший лейтенант, ему уже двадцать пять исполнилось, а смотрелся он как новобранец.
– Так-то оно так. Но ведь что выходит? Выглядит он молодо, выправка у него… Одна такая мелочь, может, и сошла бы, но в сумме складывается очень подозрительная картина…
– Так в чем вопрос, товарищ старший лейтенант? – вмешался Голованов, крутивший баранку. – У нас в госпитале есть такая санитарка Нина. Она ж в Минске в театре гримершей работала! Все уши мне прожужжала про этот театр.
– Моряков исправит только могила, – усмехнулся Сухих. – Где есть женский пол, там ищи поблизости кого-нибудь в тельняшке… Ладно, как прибудем на базу, зови эту Нину…
Нина и в самом деле оказалась гримером из Минского драматического театра. Мало того, у нее даже нашелся кое-какой грим. Как оказалось, еще с полгода назад партизаны подбили машину, в которой ехали немецкие артисты – поднимать дух доблестных солдат вермахта. Один из бойцов зачем-то прихватил несколько баночек с гримом. Видимо, просто потому, что красивые. А потом эти баночки перешли к Нине. Она же их сохранила и таскала с собой – из ностальгии по довоенной жизни. В итоге на лице Мельникова Нина что-то слегка подрисовала…
Особист был удовлетворен.
– Вот, сразу стал лет на пять старше! Такой парень уже может носить высокое звание штурмфюрера Ваффен-СС!
…Откуда-то выскочил невысокий лысоватый человек неопределенного возраста.
– Что угодно господину офицеру? – спросил он по-немецки.
– Вы Смазновский?
– Именно я…
В глазах парикмахера мелькнул испуг. Ну да. Эсэсовцев в городе нет. Так что визит офицера с рунами в правой петлице напугает и вполне натурального немецкого приспешника.
Мельников назвал пароль. Парикмахер с облегчением сказал отзыв, потом запер входную дверь.
– Господин… пан офицер, пройдемте ко мне.
Они прошли по узкому темному коридору, поднялись по скрипучей лестнице и оказались в комнате, тесно заставленной мебелью. Откуда-то доносился запах тушеной капусты.
– Я мигом, только приведу пана Белова… Только предупрежу своих, чтобы они сюда не совались…
Вернулся парикмахер минут через двадцать. Следом за ним вошел немолодой, высокий и худой лейтенант. Канты на его погонах были черного цвета. Значит, сапер или железнодорожник.
– Вот и пан Белов, – сказал хозяин. – Я жену отправил в гости к подруге, а детей – на улицу. Да и сам пойду. Знаете ли, кто меньше знает, тот лучше спит.
Парикмахер исчез, а Белов тем временем внимательно и явно со знанием дела разглядывал Сергея.
– Что ж, маскировка хорошая, – наконец начал он разговор. – Внушает доверие. Так и кажется, что вы сейчас начнете кричать про героическую смерть за фюрера и Тысячелетний рейх. С вами можно иметь дело. Итак. Моя биография, я думаю, вам известна со слов Мильке.
– Примерно, – кивнул Мельников.
– Значит, у вас должен быть резонный вопрос: почему я хочу с вами сотрудничать?
Сергей снова кивнул.
– С людьми, которые друг другу не доверяют, лучше всего играть честно. Так вот, я спасаю свою шкуру.
– Поняли после Сталинграда, что война немцами проиграна? – с некоторой иронией спросил Мельников. Собеседник эту иронию почувствовал.
– Да черт с ней, с войной! – желчно усмехнулся Белов. – Гитлеру ее, конечно, уже не выиграть. Это непонятно только людям, у которых такие мундиры, как на вас. Но… Войны заканчиваются по-разному. Может, Гитлер и заключит мир со Сталиным. Может, и еще что-нибудь случится. Это меня не сильно волнует. Меня больше волнует СД, которое может мной заняться.
– Именно СД, а не ГФП? – заинтересовался Мельников. Сергей не слишком разбирался в этих немецких конторах, но все же про ГФП или про гестапо он был неплохо наслышан. А вот СД было полной экзотикой. Сухих в порядке просвещения молодежи упоминал, что это нацистская политическая разведка и контрразведка. Вот, собственно, и все, что Сергей о ней знал.
– А именно ведомство господина Шелленберга, – подтвердил Белов. – Впрочем, могут добраться и люди Канариса. Дело в том, что я работал на ваших союзников. На англичан.
– Работали?
– Понятно, что бывших разведчиков не бывает. Но все это было в другом месте и в другое время. А тут я один, если не считать нескольких исполнителей вроде пана Смазновского. Но мне удалось узнать из определенных источников, что арестованы кое-какие люди, которые обо мне кое-что знают… Не тут, в Берлине. Но в СД работают очень упорные ребята. В конце концов они могут выйти и на меня.
– И вы хотите… перейти на нашу сторону?
– Да уж не стесняйтесь в выражениях. Да, я хочу перебежать на вашу сторону. Но… Я знаю правила игры. В любой разведке они едины. Ваше ГПУ, или как оно у вас теперь называется, не станет ставить меня к стенке или направлять в Сибирь только в одном случае – если убедится в моей полезности.
Мельников начал понимать, что вляпался в игру, которая намного превосходит его квалификацию. Немецкая разведка, английская разведка… Насколько можно верить вот такому типу? Оставалось одно: говорить как можно меньше, слушать – больше.
– Вы понимаете, все решает мой начальник… – начал он.
– Я все понимаю. Также я понимаю и то, что любой подобный разговор начинается с какого-нибудь ценного подарка. И у меня он для вас есть. Вы знаете, что против партизан в этом районе действуют засекреченные боевые группы?
– Кое-что знаем. Но только одни слухи…
– Это подразделения, специально подготовленные для борьбы с партизанами.