Тут к разведчикам приблизился один из «местных», судя по всему, уже немолодой человек. В руках он тащил здоровый котел.
– Ребята, простите, мы так газетой зачитались, что и про вас-то забыли. Поешьте. Только у нас все холодное, мы днем костер не жжем.
Голованов заглянул и присвистнул.
– Хороша партизанская жизнь!
Котел был полон вареной свинины.
– Это от того помещика, которого, как бы мы потрясли…
– А что за помещик? – заинтересовался Мельников.
– Да, собственно, помещик – это громко сказано. Как это с немецкого перевести, Der Farmer…
– Фермер, что ли?
– Он самый. Хозяин фермы – немец. Он еще в сорок первом приехал. Таких тогда много было. Захотел тут ферму устроить. И устроил. Да только он давно уже сбежал, оставил управляющего. Так к нам сам управляющий и обратился. Приходите, берите, что хотите. Только немного постреляйте, да подожгите что-нибудь, чтобы мне не отвечать за это. Я так думаю, у него свой расчет какой-то имеется… Может, хозяин какого-нибудь фрица из Щучина попросил, чтобы тот контролировал управляющего… Послушайте, трудно поверить – у вас постоянная связь с Москвой?
– Может, и не с Москвой, но с Большой землей есть. У нас соединение большое, на одних трофеях не проживешь.
– А вот у нас плохо. Вон, пулемет видите? Достать-то его достали, один хороший человек еще в сорок первом подобрал и спрятал. Да какой с него толк? Патронов-то нет. Все диски, что были, расстреляли.
– Что ж вы к нам не выходите? Вот уж с чем у нас нет трудностей, так это с патронами.
– Я не командир. Я вообще человек штатский. Учитель. Вот и занимаюсь тут хозяйством.
Макаров смотрел вокруг и слушал с большим интересом. Он-то в своей короткой партизанской жизни видел только мощные, хорошо организованные соединения. Но почему одни отряды выросли, а другие – нет? Поэтому он спросил:
– А давно ваш отряд существует?
– Да, нет, с весны…
Как оказалось, дело было так. Учитель, Владислав Алексеевич, с тридцать девятого жил в Щучине. От немцев уехать не успел. Да и мало кто успел отсюда уехать. Когда пришли немцы, учителя стали не нужны, но в отличие от многих интеллигентов Владислав Алексеевич много чего умел делать руками. Нашел работу в чем-то вроде немецкой ремонтной мастерской. И даже, можно сказать, выдвинулся, поскольку более-менее владел немецким. Осенью сорок второго появился Доценко. Его прятала одна из знакомых учителю женщин. То ли он был в плену и убежал, то ли где-то бегал по лесам – Доценко не рассказывал. Сначала он выдавал себя за солдата, только потом сознался, что является политруком. Оно и понятно – с политработниками у немцев разговор был короткий: доводили до ближайшей стенки. В комендатуре у Владислава Алексеевича имелись знакомые, которые помогли выправить политруку аусвайс. Вышло это довольно просто. Немцы не вникали в личности появившихся невесть откуда людей. Потому что к этому времени партизан в округе уже не было. Они появлялись ранее, в сорок первом, но немцы их довольно быстро извели и успокоились. А рабочие фрицам были нужны. Тем более что Доценко являлся украинцем, а к ним у немцев доверия было больше. Владислав Алексеевич пристроил его к себе на работу. Так и жили. Но в начале года Доценко пробудился к активности и начал деятельность по сбору людей в партизанский отряд. Желающие нашлись. Костяк создали из рабочих мастерской. Выразили желание идти в отряд и многие молодые парни – потому как немцы начали по второму разу вычищать их для угона в Германию. Как наступила весна, подались в лес… К отряду присоединилось еще несколько человек, скрывавшихся в деревнях. Это были люди из отрядов, которые немцы расколотили в сорок втором.
– Владислав Семенович! – закричал кто-то. Учитель двинулся на зов, а Голованов закурил, а потом длинно и витиевато выругался.
– Вот ведь партизаны… сорок третьего года! – произнес он с глубоким презрением.
– Это точно, что сорок третьего, – согласился Мельников тоже без особого почтения.
– Погодите, ребята, – не понял Макаров. – Я ведь тоже, вроде как, только с этой весны партизаню…
– Разговор-то не о тебе. Ты в армии был. Куда послали, там и воевал. А эти, мать их… Учитель – ладно, он пожилой человек, с него спроса нет. Пацаны тоже, черт с ними. А командир и остальные… Отсиживались, как крысы! А когда наши двинули, так засуетились.
– Лучше поздно, чем никогда, – возразил Макаров.
Но Мельников поддержал Григория:
– Я ведь уверен, что он не все сказал. Я так думаю, фрицы просто начали в очередной раз свирепствовать, вот этот политрук в леса и подался. А вот я помню, как мы тебя встретили…
25 июля 1941 года (за год и 9 месяцев до описываемых событий), где-то возле Слуцка
Отряд Аганбекова, насчитывавший к тому времени 25 человек, блуждал по белорусским лесам, опытным путем осваивая науку партизанской войны. И вот во время одного из переходов, двигаясь по лесной дороге, бойцы услышали мерное урчание тяжелого немецкого мотоцикла, едущего им навстречу. Конечно, немцы были тогда наглые и ездили всюду, ничего не опасаясь. Но что этот фриц делал на лесной дороге… Бойцы тут же заняли позиции по обочинам – и вот на проселке показался мотоцикл. Это был обычный немецкий BMW с коляской, на которой стоял пулемет. Только вот при виде мотоциклиста Сергею захотелось протереть глаза. Машиной управлял… краснофлотец. В бушлате, из-под которого виднелась тельняшка, держащий в зубах ленточки от бескозырки. За спиной у мотоциклиста висел ППШ. Матрос как матрос. Только вот больно странно смотрелся он в пятистах километрах от ближайшего моря…
Коляска мотоцикла угодила в рытвину, мотоцикл заглох – и тут мотоциклист громко выразился… Здесь уж никаких сомнений не оставалось.
Аганбеков и еще несколько бойцов вышли на дорогу. Увидев людей в советской форме (тогда все в отряде кроме Мельникова носили еще не истрепавшуюся военную форму), моряк соскочил с седла:
– Братишки, не подскажите, как к морю проехать? А то мне все эти болота сильно надоели…
Но увидев перед собой командира, тут же сменил тон и доложил как положено:
– Старшина 1-й статьи Голованов! Днепровская флотилия. Выбираюсь из окружения. Правда, не знаю, в каком направлении теперь двигаться…
В коляске мотоцикла обнаружился богатый арсенал: два немецких автомата, две советские трехлинейки, патроны и гранаты, пулеметные ленты.
История у Голованова была интересная. В самом начале войны бронекатера, на одном из которых он служил, были переброшены через Днепровско-Бугский канал в Кобрин, где вступили в бой с немецкими танками. Их катеру не повезло: его раздолбали в пух и прах. Команда попыталась выйти к своим. Вышла – но тут же оказалась в окружении, вырвалась – и снова оказались в кольце… Выходя, запилили по болотам куда-то не туда. Опять нарвались на фрицев… В общем, матрос остался один. Во время блужданий по лесам Голованов повредил ногу, поэтому некоторое время отсиживался на каком-то глухом лесном хуторе. Когда подлечился, снова двинулся на восток. По пути встретился с немецкими мотоциклистами – и приобрел транспорт… Ну и заодно собирал попадавшееся по дороге оружие.
С тех пор и воевал в отряде «казахов».
– Я вот думаю, ты ведь, Гриша, тоже мог там на хуторе и дальше сидеть, если б захотел… Угодил бы в «зятьки».
– А это как? – не понял Макаров.
Голованов пояснил:
– Это так у нас называли тех окруженцев, кто пристроились к разным одиноким женщинам. Сам понимаешь – мужики на войне, и неизвестно, вернутся ли. А тут выходит мужик из леса… Вот и поселялись у добрых женщин. Правда, большинство из этих «зятьков» все равно долго на печи не просидело. Немцы в начале сорок второго стали порядок наводить. Если не докажешь, что ты сам, добровольно, из части сдернул – в лагерь. Так что им оставалось: либо в лес, либо в полицаи. Хотя были некоторые товарищи, которые в такие места забрались, что там ни немцев, ни полицаев не видали. Представь, в некоторых лесных деревнях вообще не знали, что война началась. У них там радиоточек не было, вот ничего и не слыхали. Говорят, в одну большую деревню дедок приехал из такого медвежьего угла. А в деревне немцы. Так он спрашивает у немецкого патруля: сынки, куда партийные взносы сдать, мне, дескать, поручили отвезти…
Голованов немного помолчал и махнул рукой:
– Да ладно, черт с ними со всеми. Начальство даже полицаям предлагает переходить на нашу сторону. А эти хоть полицаями не были. И не таких перевоспитывали.
Командир отряда появился ближе к вечеру. Его люди тащили цинки с патронами. Как оказалось, это были боеприпасы к трехлинейкам. С радостными возгласами партизаны начали набивать пустые пулеметные диски. В одном из бараков развели огонь и начали варить что-то горячее. Береглись тут сильно. Впрочем, и лесок-то был – чуть не насквозь просвечивал…
Доценко подошел к разведчикам, от которых все не могла отстать молодежь. Ребята засыпали расспросами про жизнь в настоящем партизанском отряде. Отогнав их, командир несколько нервно закурил. Он явно почувствовал, что гости смотрят на него без особенной симпатии, поэтому некоторое время молчал, не зная, с чего начать. Формально он был старше по званию и вообще политработник. Но именно что «был». У партизан ни звания, ни тем более комиссарские звезды особой роли не играли. Да и отменили, говорят, эти самые звезды. Разведчики пришли от большого отряда, за которым стояла Москва. А он оказался так, с краешку. Наконец Доценко заговорил:
– Вот, разжились патронами. Люди сегодня указали место, куда в начале войны наши боеприпасы припрятали. Теперь можно и о серьезных делах подумать. Я бы давно вышел к более серьезным отрядам, да ведь, как я понял, вы за Неманом… Как я его буду переходить? А другие отряды, так они возле Лиды появляются, рванут чего-нибудь на железной дороге – и снова уходят. Они базируются где-то далеко на северо-востоке. Я решил собрать всех, кто тут может уйти в партизаны; тех, кто скрывается из разбитых отрядов… А уж потом решать.