— Кому — ему, Ванда? — сквозь смех спросила Ольга.
— Ну как кому? Покойнику же! Вот ты смеешься, а зря, между прочим. Мы ведь не знаем, как там… ну, в общем, ТАМ. Может, там жизнь кипит, может, там все люди встречаются, кто раньше на Земле жил. А человек туда попадает и выглядит как бомж. Стыдно же! А вдруг женщина какая-нибудь там свою первую любовь встретит? А у нее ни лица, ни головы, платье дурацкое какое-то, да еще на спине разрезанное, туфли уродские. Да, кстати, об обуви тоже нужно подумать, пусть человек лежит в гробу в нормальных ботинках или туфлях. Тоже можно организовать спецпошив по последним моделям, но из дешевого материала. И вот еще что, — деловито добавила она, — большое значение имеют аксессуары. Очки, часы, украшения, булавки для галстука у мужчин, сумочки у женщин. Все это тоже нужно. И все это должно быть красивым и модным. Ну что вы на меня так смотрите?
— Ванда, — осторожно произнесла Ольга, — по-моему, тебя заносит куда-то не туда.
— Ну почему не туда-то? — обиделась девушка. — Вот вы косные какие! Все должно быть красиво у человека и в жизни, и в смерти. Ну почему вы все только про жизнь думаете, как будто жизнь прошла — и все, и не надо больше ничего. Жизнь — она же короткая, всего-то лет семьдесят-восемьдесят, и то если повезет, а смерть — она же навсегда. И что, целую вечность без красоты жить потом, да? Ой, Сережа, а я еще слышала, что после вскрытия мозги не кладут обратно в голову, а зашивают в живот. Это правда?
— Правда, — подтвердил Саблин.
— А я, может, не хочу, чтобы у меня мозги были в животе.
— Ну, если ты предварительно попросишь, лично тебе я могу в ногу зашить. Хочешь? — предложил он.
— Да ну тебя! Я, может, хочу, чтобы было эстетично и стильно. Я куплю специальную шкатулочку, пусть мои мозги туда положат и похоронят вместе со мной, в моем гробу. Чтобы все было культурно. Сережа, ты как посоветуешь: из какого материала нужно покупать шкатулку?
Он изо всех сил пытался сохранить видимость серьезности и задумчиво ответил:
— Я думаю, из слоновой кости или из хрусталя.
— А какого размера? — не унималась Ванда.
Тут Сергей уже не выдержал. Большим и указательным пальцами он обозначил совсем крохотный размер, примерно сантиметра два на полтора на два.
— Для тебя вот такого будет достаточно.
Ванда не прореагировала на явную издевку и продолжила:
— А можно на сайте еще представить коллекцию шкатулок. Думаешь, я одна такая, кому не хочется, чтобы мозги в животе гнили? Нас миллионы!
Она еще часа полтора несла всякую ахинею о сайте морга и о широких возможностях, открывающихся перед теми, кто хочет уйти из жизни красиво, а также перед теми, кто готов будет предоставить соответствующие услуги. Наконец за ней закрылась дверь, и Саблин с облегчением перевел дух.
— Оль, ты была права: эта девчонка как луч света в темном царстве. Дура дурой, а ведь так, как с ней, я никогда нигде и ни с кем не смеюсь. Действительно, отдохновение души, особенно после морга, трупов и вскрытий.
Ольга молча убирала со стола посуду, оставшуюся после чаепития с пирожными, без которых Ванда Мерцальская к ним в гости не являлась. Сергей раскрыл было книгу, которую собирался сегодня вечером дочитать — осталось всего страниц восемьдесят, но Ольга вдруг подошла к нему и обняла за плечи.
— Саблин, что же мы за люди такие, а? Два с лишним часа ржали, как ненормальные, обсуждая смерть и похороны. Рассказать кому-нибудь стыдно. Смерть и похороны — это горе, это трагедия, это слезы, а мы хохотали. Может, мы действительно уроды какие-то?
Он закрыл книгу и прижался затылком к ее груди. Сразу стало тепло, уютно и спокойно.
— Оля, но ты ведь сама говорила, что люди нашей с тобой профессии не похожи на других. Вот мы и не похожи. Просто мы с виду кажемся бессердечными циниками, а на самом деле мы защищаемся. Знаешь, я на своем веку много раз выезжал на трупы, иногда их было два, иногда три, один раз — семь. Порубленные топором, забитые тяжелыми предметами в кровавое месиво, да всякие… Кровищи кругом, мозговое вещество по стенам разбрызгано, мертвые глаза открыты. И мы все — следователь, опера, криминалист, я — работаем на месте происшествия, потому что не имеем права повернуться и уйти. Это наша профессия. Каждый из нас делает то, что должен, и при этом мы рассказываем сальные скабрезные анекдоты. Думаешь, это оттого, что мы не уважаем чужую смерть? Думаешь, нам наплевать на этих убитых? Да мы защищаемся изо всех сил, чтобы не сойти с ума. Чтобы то, что мы видим, нам потом не снилось годами, чтобы оно перед глазами не стояло каждую минуту, чтобы душа не плакала кровавыми слезами. Иначе мы просто не выживем.
— Ну да, — задумчиво проговорила она, — я понимаю. Но знаешь, в словах Ванды есть какая-то правда. Почему в нашей традиции похороны — это так некрасиво, так мрачно, так страшно? Люди в черном, черная земля, провал ямы… Есть же культуры, в которых уход человека в другой мир — это ритуал любви и красоты, а не слез и ужаса, как у нас. Помнишь, ты мне рассказывал, как Макс в первый раз пришел к тебе в Бюро? Он тогда предложил тебе расписать стены морга чем-нибудь веселеньким. А сегодня Ванда выступила с аналогичным по своей сути предложением.
Саблин расслабился и начал задремывать, слова Ольги доносились до него как будто издалека.
— Ты хочешь сказать, что они оба — креативные люди, поэтому у них другое отношение к смерти? — пробормотал он едва слышно.
— Конечно. Ты вспомни: один из самых серьезных грехов по христианскому канону — это страх смерти. Церковь делает все для того, чтобы человек не боялся умирать. А светский канон делает все для того, чтобы уход был страшным и болезненным. Творческие люди — они же как дети, поэтому у них душа чище. А это значит, они ближе к Богу, и религиозный канон им понятен, они его принимают и разделяют. Правда, разделяют несколько своеобразно. Но они инстинктивно стремятся к тому, чтобы смерть и уход не выглядели безобразными и невыносимыми, они хотят даже из этого сделать праздник, чтобы не было так страшно. Разве это плохо?
Она говорила негромко и поглаживала Сергея по плечу и по волосам. И он не заметил, как полудрема сменилась глубоким сном.
Спал он около часа, сидя на стуле в маленькой кухоньке, а Ольга все стояла за его спиной.
Наконец результаты судебно-химического и бактериологического исследований по случаю Рустама Кудиярова были получены, и Сергей приступил к гистологическому исследованию.
При химическом исследовании не обнаружено ни спиртов, ни органических галогенпроизводных и хлорпроизводных, ни ацетона, ни толуола, ни бензола, ни ксилола, ни соединений мышьяка, ни солей тяжелых металлов. Одним словом, ничего, чем можно было бы отравиться. Исследование для определения наркотических, лекарственных и психотропных препаратов проводить не стали по двум причинам: во-первых, клинико-морфологическая картина никак не соответствовала отравлению этими веществами, а во-вторых, в последние часы жизни Кудиярову проводилось интенсивное лечение, в ходе которого ему вводили большое количество лекарственных препаратов. Так что даже их обнаружение никак не проливало бы свет на причину его смерти.
В лаборатории эпидотдела исследовали содержимое тонкого и толстого кишечника, а также желчного пузыря. Их вердикт гласил: возбудителей сальмонеллезов, дизентерий, холеры, иерсиниозов, псевдотуберкулеза и вообще какой-либо другой патогенной микрофлоры, включая патогенные грибы, не обнаружено.
Еще когда Кудияров был жив, у него взяли материал для ПЦР-диагностики, правда, саму диагностику провели уже после его смерти, но итог и здесь оказался удручающим: полимеразная цепная реакция не обнаружила ни малейших признаков вирусных агентов. То есть умер Рустам от чего угодно, только не от вирусной инфекции.
Ознакомившись с присланными результатами, Саблин засел за микроскоп. Он почему-то был уверен, что найдет, непременно найдет что-то такое, за что можно будет зацепиться и, подкрепив свои выводы данными от судебных химиков и бактериологов, определить, чем же все-таки болел или отравился тридцатипятилетний рабочий. Он не отрывался от окуляров много часов, раз за разом пересматривая стеклопрепараты, тщательно фиксируя каждую находку, проверяя и перепроверяя самого себя. В конце концов он пришел к выводу, что ничего понять не может. Клиническая и патоморфологическая картина говорит об инфекционном заболевании системы пищеварения, осложнившемся развитием эндогенно-токсического шока. И при этом ни малейших следов возбудителя инфекции. Ни вирусов, ни бактерий, ни грибов. Конечно, инфекционных заболеваний в этом мире куда больше, чем то, что перечислено в заключении бактериологов, но это надо еще ухитриться ими заразиться. А вот заразиться-то Рустаму Кудиярову было абсолютно негде, ибо ни в какие экзотические тропические страны он сроду не выезжал и с людьми, приехавшими оттуда, никогда не контактировал: об этом Саблин специально спрашивал вдову Кудиярова.
Что же касается отравляющих веществ, то и здесь заключение судебных химиков нельзя было считать исчерпывающим. Возможности химической лаборатории ограничены наиболее распространенными в быту токсическими веществами. Но, как известно, объем «наиболее распространенного» всегда значительно меньше объема того, что встречается не так часто или даже совсем редко. Ни одна судебно-химическая лаборатория не располагает полным комплектом образцов отравляющих веществ, имеющихся на нашей планете. Да, чем-то обыкновенным, привычным Кудиярова не отравили. Но кто сказал, что его не могли отравить чем-то редко встречающимся? Для того чтобы установить отравляющее вещество, нужно иметь его образец, чтобы было с чем сравнить. Именно эти образцы и собирают в библиотеки химических лабораторий. А если образца нет, то… А его не было.
Правда, мелькнула в голове мысль о том, что, возможно, речь идет о растительном яде. Ведь сколько случаев известно, когда человек идет в лес за грибами или просто погулять, срывает ягодку или сует в рот листик-травинку и… Летальный исход. И грибами легко отравиться, если ты грибник неопытный.