Значит. Что-то да значит. Журнал — единственная моя вещь, используемая в этом фильме. Я нажала на «стоп». Журнал… Собственно, с него-то и началось мое увлечение кино. Он появился в больнице, вскоре после операции. Почти год назад, прошлым летом.
Журнал… Я выключила плеер, раздвинула шторы, настроение совершенно испортилось. Мне снова стало ужасно тоскливо и одиноко: журнал опрокидывал такую логичную цепь построений. Если бы он появился сейчас — в почтовом ящике, под дверью квартиры, ну хорошо, в шкафу, — можно было думать, что все это из одной постановки, но год назад… Если преступление произошло прошлым летом, никто не стал бы ждать целый год, для того чтобы меня подставить. А если оно произошло недавно, то год назад мне не подкинули бы журнал. Значит, он действительно мой? Но тогда… Тогда и все остальное…
Я достала журнал с антресолей. Потрепанный, с загнувшимися страницами, читаный-перечитаный. «Кинотрек», пятый номер. В середине он все еще слегка пах больницей. Не знаю, что хотела в нем найти, что надеялась обнаружить нового в этом сто раз пролистанном старом журнале, но я принялась изучать буквально каждый сантиметр каждой страницы. Дошла до рекламных объявлений — единственное, что я всегда пропускала, — стала читать и их — и тут…
Меня поразило не столько само объявление (абсолютно неуместное в таком специализированном издании): преподаватель высшей категории дает уроки английского и французского (текст довольно обычный, и то, что он полностью совпадал с тем, который давала я сама, могло ничего и не значить), — не столько номер лицензии (мой, насколько я помню, но поручиться до конца не могу — память на числа у меня плохая), сколько номер телефона — это был номер домашнего телефона моего бывшего мужа. Он никогда не занимался репетиторством. А год назад, когда вышел этот журнал, не занималась еще и я сама. Я преподавала в университете, читала курс лекций…
…курс лекций в Институте кинематографии меня все же уговорили прочесть. Полгода я выдерживала натиск, отговариваясь страшной занятостью: репетиции, съемки сжирали все время. А тут согласилась. Жалкая попытка к бегству, с самого начала обреченная на провал. Ничего хорошего из этого не вышло. Он меня поддержал, сказал, что это здорово, что это черт знает как престижно, но мы оба понимали, что просто обманываем себя. Теперь я была занята не только днем и вечером, но и утром, я выматывалась так, что, кажется, ни на что уже была не способна — ни чувств, ни мыслей не осталось. Он тоже нашел какую-то дополнительную подработку. В эти два месяца мы почти не виделись. Мы не хотели его убивать, мы не хотели. Работа не помогла — никакого исцеления не вышло. Курс лекций так и остался недочитанным. Бедные будущие звезды кинематографа, несчастные обманутые студенты…
Ах нет! Думаю, мои студенты только выиграли. Из-за болезни мне приходилось часто пропускать занятия, а руководству срочно искать замену. Нет, нет, от моего ухода все выиграли. А больше всех я: никогда не любила преподавательскую работу, и потом, у меня теперь появилось множество свободного времени для моего увлечения. Не реже двух раз в неделю я заходила в магазин DVD за новым диском… А когда наступили каникулы…
Лай собаки заглушает мои слова… Заботливые объятия обморока. Мы не хотели его убивать! Продавщица подкуплена, и тот парень в переходе подкуплен, и мой возлюбленный в баре — обыкновенный актер. Чужие воспоминания — ошибка сознания. Но журнал… Но это объявление все опрокидывает.
Встать под холодные струи воды, выпить горячего крепкого чая, встряхнуться, перестать впадать в панику и позвонить. Я ошиблась, конечно ошиблась, у меня отвратительная память на цифры. Это не его номер. Просто еще один репетитор английского и французского год назад подал объявление в этом журнале…
После холодного душа я так замерзла, что даже чай не помог, обжигающе горячий и крепкий; даже теплый, огромный, как дом, свитер не сумел меня согреть. Зубы стучали, руки ходили ходуном, когда я набирала номер. Я не боялась, совсем не боялась… услышать свой голос, стать собственной слуховой галлюцинацией, я просто очень замерзла.
Трубку долго не брали, потому что опять успела наступить ночь — я бросила взгляд на часы, ужаснулась, хотела нажать отбой, но мне вдруг ответили.
— Да, — сказала женщина тревожным, внезапно разбуженным голосом — та самая женщина, которая в прошлый раз утверждала, что она и есть жена моего мужа.
— Простите, что поздно, — начала я, изо всех сил притворяясь спокойной и равнодушно-деловой. — Я по объявлению.
— Слушаю вас. — Голос ее тоже успокоился, превратился просто в деловой.
— Я по объявлению в журнале «Кинотрек». Мне хотелось бы уточнить условия.
— «Кинотрек»? — Она рассмеялась. — Это очень старое объявление. С прошлого года я в этот журнал ни разу не обращалась. Оказалось совершенно бесперспективное издание для моих целей. Откликнулась одна только девушка, да и та не явилась. Даже не знаю почему, мы так мило с ней поговорили, мне казалось, что ее все устраивает… Это по объявлению! — крикнула она не в трубку, а тому, кто остался за кадром, и назвала имя моего бывшего мужа. Я представила, как он выглядывает из спальни — взъерошенный со сна, с красной, измятой правой щекой — он всегда спит на правом боку, потому что на левом спать вредно. Босые ноги мерзнут на голом полу, сердится, возвращается на кровать, кутается в одеяло. Я его тоже когда-то любила, спокойной, без безрассудства любовью. — Какой язык вы хотели бы изучать?
— La langue français, — бормочу я, — English. — Я должна спросить… но не могу решиться.
— У вас совершенно варварское произношение, — женщина смеется, — но ничего, мы это поправим. Урок длится сорок пять минут, — сообщает она и называет расценки. — Мы могли бы чередовать английский с французским или делить урок на две половины. Как вам удобней? — Все так, все правильно, я тоже предлагала именно такие варианты. Мне нужно задать ей этот вопрос… Я не могу решиться. — Так как мы договоримся?… — начинает она, но я перебиваю:
— Простите! Как давно вы занимаетесь репетиторством?
— О, я довольно опытный преподаватель, — не обижается, а опять смеется она, — до этого я вела курс сравнительной грамматики в университете иностранных языков, так что не сомневайтесь.
— Я не сомневаюсь… А репетиторством?…
— Примерно год, но пусть вас это не смущает…
— Да нет же, нет! — Я срываюсь на крик, я больше не могу притворяться, не могу себя контролировать… Не только руки, все тело мое дрожит. — Почему вы ушли из университета?
— Ну… Никогда не любила преподавательскую работу, — добивает она меня моими словами, моими мыслями, — и потом, теперь у меня появилось больше свободного времени…
— Вы давно замужем? — хамски задаю я тот самый вопрос, на который никак не могла решиться — теперь все равно.
— Давно. — Она обижена, но почему-то продолжает отвечать. — Мы поженились на пятом курсе, потом вместе поступили в аспирантуру. Почему вас это интересует? Постойте! Да ведь вы…
Я не выдерживаю, бросаю трубку. Я знаю, о чем она спросит. Да, да, я та самая девушка, которая звонила ей в прошлом году по объявлению в журнале и не явилась на урок. Я та самая женщина, которая позаимствовала ее жизнь.
Мне страшно, мне холодно. Я брожу, брожу по квартире и никак не могу остановиться. Ноги подкашиваются от этой изнуряющей ходьбы. Мне бы сесть… мне бы лечь, закрыть глаза и провалиться в сон. Но я не могу остановиться. Кухня, коридор, прихожая, большая комната, спальня. Я хожу и хожу, чтобы не закричать, не завыть. Большая комната, коридор, прихожая. Останавливаюсь на секунду у двери и снова продолжаю движение. Я знаю, сумасшедшие могут ходить вот так сутками, не спать, не есть, пока не падают замертво. Я помню, отлично помню в мельчайших деталях обстановку в квартире моего бывшего мужа — она досталась ему по наследству от родителей, два года мы прожили в ней. Я помню, отлично помню в мельчайших деталях всю нашу совместную жизнь. Я знаю свои и его привычки и пристрастия, я помню все достоинства и незначительные изъяны его души и тела. Если я сумасшедшая, то у меня очень изощренная фантазия и какое-то невероятное воображение.
Фантазия и воображение. Ну еще бы! Необходимые качества при моей профессии, творческому человеку без них никуда. Но в том-то и дело, что я человек абсолютно не творческий. Я… Я помню, как преподавала в университете, как давала уроки на дому, но совершенно забыла, как снималась в кино. Да я не только забыла — никогда об этом и не знала. Я не способна сыграть даже самую простую роль. Не могу только лишь по желанию воображения оказаться в другом месте, в другой обстановке, не способна представить себя другим человеком…
Я остановилась перед зеркалом — как раз в этот момент проходила прихожую. Всмотрелась в свое лицо: одинокая, старая, немощная женщина. Закрыла глаза — и явственно услышала звуки сельской жизни и шаркающие шаги на пыльной дороге. Я — миссис Руни. Стук колес, сейчас он подъедет, Кристи, на своем муле.
Все это я увидела так явственно, будто действительно превратилась в эту престарелую женщину и оказалась на проселочной дороге. Стряхнула наваждение, открыла глаза: прихожая, зеркало, я — просто я. Закрыла глаза — действие пошло своим чередом. Мистер Тейлор[3]подъехал на велосипеде. Извинился за шляпу, сообщил, что теперь стал безвнучен. Мы вместе стали пережидать, когда осядет пыль…
— Увидите моего бедного слепого Дэна, — проговорила я старческим скрипучим голосом, — скажите ему, что я шла его встречать и вдруг на меня накатило.
Я резко распахнула глаза, но на этот раз вернулась в себя не сразу, морщины постепенно сходили с моего лица. В ушах звучали шаркающие шаги… Могу и способна, но ведь это все еще книжные образы — сколько раз я перечитала эту пьесу Беккета? Надо попробовать что-нибудь современное, что-нибудь кинематографическое, из того, что я смотрела в последний раз. Последнее, что я смотрела, был «Эпилог»… Ну и пусть!