Человек в пальто, тёмном, лежал ничком на льду, поэтому лица видно не было, кровь, алая, растекалась по снегу. В спине зияла дыра.
— Картечью? — спросил Гробовский.
— Похоже на нее. Близко били. В засаде что ли сидели?
Лаврентьев огляделся. Рядом, наполовину в проруби, блестел мотоцикл — «Дукс», с зацепами на шинах. Гробовский подошел, замер. Его бледное как снег лицо дрогнуло и он севшим голосом прошептал:
— Как у Ивана Палыча… Точь-в-точь…
Достал из внутреннего кармана портсигар, закурил. Шагнул ближе к трупу.
— Вот ведь, черти их раздери! — выругался он, глубоко затягиваясь.
Лаврентьев повернулся к Гробовскому, растеряно спросил:
— Неужели… в самом деле убили доктора?
Вопрос повис в воздухе. Лаврентьеву никто не ответил и он повторил:
— Петр Николаевич, нежели Петрова того…
Гробовский вдруг вспыхнул, стиснул зубы. Он, словно злясь на себя, на свою нерешительность, что позволила поверить в смерть друга, рванул к телу. Толпа ахнула, бабы заохали, но поручик, не глядя на них, склонился и, сжав края пальто, резко перевернул тело. Лицо, белое, как присыпанное мукой, с застывшими немигающими глазами, смотрело в небо. Это был не Иван Палыч.
Гробовский, отшатнувшись, выдохнул:
— Не он…
Лаврентьев, словно не веря спутнику, вгляделся в лицо и с ноткой радости, повторил:
— И в самом деле не он!
Потом злобно зыркнул на Митьку.
— Ты это чего тут… дезинформацию разносишь?
Тот лишь пожал плечами.
— Неужели не видишь, что это не доктор? — продолжил строжиться Лаврентьев.
— А кто? — пискнул Митька.
Лаврентьева этот вопрос застал врасплох, нахмурившись, он опустился на колено, осторожно ощупали карманы пальто. Из внутреннего вытащил размокшую бумагу, сложенную в двое.
Аккуратно развернув, пристав поднёс его к глазам, подслеповато прочитал:
— «Билет участника испытательного пробега до Москвы, выдан господину Степану Григорьевичу Воронову, механику товарищества „Нобель и Ко“».
Гробовский переглянулся с Лаврентьевым.
— Испытателя грохнули, — произнес Митька.
— Понимаешь, что это значит? — шепнул Гробовский своему спутнику.
Тот кивнул, и еще тише ответил:
— Кто-то хочет убить нашего доктора.
Фаэтон стремительно въехал в село не хуже гоночного болида. Вздымая снег, остановился у больницы. Лаврентьев спрыгнул первым, следом, запахнув шинель — Гробовский. Их сапоги гулко застучали по крыльцу. Дверь распахнулась, и они, словно вихрь, ворвались в смотровую.
— Иван Палыч! — громоподобно крикнул Гробовский.
— Доктор! — в тон ему рявкнул Лаврентьев.
— Вы чего, господа, словно на пожар⁈ Что стряслось? — испугалась Аглая, отскочив к стене, чтобы внезапные гости ненароком не задавили ее.
— Где доктор⁈ — спросил Гробовский. — Он жив⁈
— Господь с вами! — перекрестилась Аглая. — Живой, что ему сделается? В лаборатории он, возится со своими склянками. Да вы чего, господа, белые, как снег? Случилось что? Неужели понос у вас? Это тиф! Так и знала — подхватили!
— Не тиф! — отмахнулся Лаврентьев. Его лицо, до того хмурое, разгладилось.
Гости, не сговариваясь, рванули к кладовой. Сапоги вновь загромыхали по коридору, пугая и без того ослабленных пациентов.
Иван Палыч сидел за столом, сплошь уставленным мензурками и склянками и при свете керосинки сосредоточенно переливал какую-то жидкость из одной емкости в другую. Увидев взмыленных гостей, растерялся. Но едва понял, что те в верхней одежде, строго крикнул:
— Стоять на месте! Не заходите, господа! Тут чистота важна, стерильность! А то занесете мне с улицы бацилл!
— Иван Палыч…
— Выйдите! Прошу вас!
Гробовский замер. Потом, увидев вполне себе живого доктора, растянулся в улыбке.
— Живой! — он похлопал Лаврентьева по плечу. — Иван Палыч, дорогой, выйди, братец, на минуту. Вопрос важный, не терпит.
Лаврентьев добавил:
— Дело и в самом деле срочное, доктор. Поговорить надо.
Иван Палыч, нахмурившись, глянул на гостей внимательней. Поняв по их лицам, что разговор и в самом деле не терпит отлагательство, вытер руки и вышел.
— Что у вас, господа, умер что ли кто-то? — с трудом сдерживая ворчливый тон, спросил он — сейчас было самое время подселять на агар первую партию бактерий, а тут… разговор.
— Вот именно что умер! — ответил Гробовский.
И вдруг подойдя к доктору, крепко обнял его.
Они сидели на улице, прямо на лавочке, где совсем недавно собирались солдаты перекурить. После душной лаборатории Иван Палыч хотел подышать морозным воздухом. Лаврентьев смолил самокрутку, Гробовский оживленно говорил.
— Иван Палыч, у станции происшествие одно случилось сегодня. Мотоциклиста убили, с ружья, в спину. Степан Воронов, механик «Нобеля и Ко», из пробега до Москвы. Лежал у реки, рядом — мотоцикл «Дукс», как твой. Да еще и пальто похожее. Мы думали, тебя… С Алексеем Николаевичем туда и обратно за сегодня смотались.
Лаврентьев кивнул, потом, выбросив окурок, подхватил:
— Митька, паршивец, парнишка там один, прибежал, говорит, что доктора охотники убили. Мы фаэтоном помчали, думали, всё… А ты живой, в своей лаборатории, — он улыбнулся, но тут же вновь стал хмурым. — Но дело тёмное, Палыч. Не случайность это.
Артём, нахмурившись, потянулся к носу, поправляя несуществующие очки. Его цепкий взгляд скользнул по гостям. Укутавшись плотней в шинель, он покачал головой, отозвался:
— Понимаю, к чему вы клоните. Но господа, едва ли это со мной связано. Мотоцикл — не редкость, идёт пробег, «Дуксы» то и дело в уезде рычат. Хотели, поди, ограбить Воронова — запчасти, деньги, шинель. Или охотники, как Митька сказал, стрельнули случайно, в низине, где рябчики. Всякое может быть. Расследование покажет, пусть урядник копает. С чего вы взяли, что в меня целились?
Гробовский, вспыхнув, сверкнул глазами.
— Иван Палыч, не будь наивным! Сильвестр, гниль болотная, чуйку имеет, как волк! Почуял слежку. Может быть, бонбоньерку Анны, может, вопросы Андрюшкины, может сам Гвоздиков в трактире выдал себя. Вот он и решил убрать тебя, чтоб морфиное дело замыть. Перепутали, это верно, но стреляли в доктора, в тебя! Кто ещё в Зарном на «Дуксе» носится?
Лаврентьев, сжав кулаки, кивнул:
— Именно так! По выстрелу видно — в засаде сидели. Никакие это не охотники и не случайность. Тебя караулили. Сильвестр не дурак, Иван Палыч. Накладные, печать, Субботин — всё шито-крыто, но ты, с твоей ревизией, близко подобрался. Может, и не слежку заметил, а просто следы заметает. Воронов — ошибка, а цель — ты. Урядник копает, может даже и ружьё найдёт, но без Сильвестра правды не будет.
— Может, и так, господа, но без улик — это все домыслы, — нехотя кивнул доктор. — Что вы предлагаете?
— Предлагаем, Иван Палыч, — тут же подхватил Гробовский. — Не высовываться тебе. В город — ни ногой. Сиди в больнице, лучше вообще из нее не выходи. А уж мы…
— Постойте, — оборвал его доктор. — Как это не выезжать в город? А лекарства? А препараты? У меня в селе эпидемия тифа! Мне людей лечить нужно, а вы говорите — не выходи…
— Иван Палыч, — Гробовский положил доктору на плечо руку. — Мы все понимаем. Но и ты нас пойми. Дело важное, и нам нужно…
— Нет, Алексей Николаевич, — доктор покачал головой. — Такое меня не устроит. Если я хвост прижму и в больнице буду сидеть, я людей загублю. Вы мне предлагаете мою жизнь на больных менять? Нет. Я не согласен. Буду лечить, буду ездить, как и ездил прежде.
— Иван Палыч, да пойми ты…
— Господа, вы бы зашли внутрь, — вдруг высунулась Аглая.
Все оглянулись на нее.
— Холодно ведь, — продолжала она. — Доктора мне застудите! А без него больница — и не больница никакая!
— А ведь верно говорит твоя помощница! — улыбнулся Гробовский, глядя на санитарку. — Пошли внутрь.
— Вот верно господин говорит, — кивнула Аглая, зыркнув на Грабовского. — Пойдемте внутрь, я чаю поставлю. Я пирожков напекла — отобедаете.
Гробовский вдруг заинтересованно посмотрел на Аглаю, сказал:
— А знаешь что, Иван Палыч? Идея у меня появилась. Не хочешь ничего менять — дело твое. Давай мы с тобой вот как поступим. Я будут к тебе в больницу заходить, следить за безопасностью твоей. Любой выезд, какой нужно — вместе будем ездить. У тебя ведь «Дукс» двухместный? Вот вместе и будем катать. У меня револьвер имеется, так что в случае чего прикрою тебя. Свою безопасность оставь нам, а сам спокойно занимайся своими склянками и больными!
На том и порешили.
Зарное утонуло в ночи. Шел снег, крупный, хлопьями, падал медленно, иногда вальсируя и отражая свет керосинки из окон, отчего казалось, что это звезды падают с неба.
В изоляторе пахло йодом. Иван Палыч ходил меж коек, подсвечивая себе керосинкой.
Вот Ефросинья, бледная, как полотно. На животе и груди уже видны розеолы — бледно-розовые пятна. Пульс плывет в брадикардии, сердце глухо стучит. Услышав доктора, женщина вздрогнула, в бреду прошептала:
— Дохтур… река… тонет кто-то… коровка тонет…
Артём, сжав её руку, тихо ответил:
— Тише, лежите. Давайте воды попьем, вам нужно.
Следующему пациенту Фёдору, стало чуть лучше — жар спал, розеолы на боках побледнели.
— Иван Палыч, выживу? Сын ждёт… — спросил он, завидев доктора.
Артём, проверив пульс, кивнул:
— Держись, Фёдор. Ты сильный, выживешь. Спи, сон лечит и сил дает.
Еще двое спали, хоть и были все в холодном поту и хрипели во сне.
«Эх, вакцина нужна, — подумал доктор, оглядывая полную палату. — Срочно нужна!»
Завершив обход, Иван Палыч вошёл в приёмную. В углу, у стола, сидел Гробовский, сутулый и уставший. В блеклом свете лампы он напоминал корень дерева, который зачем-то сюда притащило неведомой силой.
— Петр Николаич, ночь на дворе, — сказал доктор. — Ехали бы уже домой. Спать надо. Все со мной будет в порядке и никто сюда не войдет, не надо меня караулить.